Чэнь Юэ долго изучала картины, задавая дельные вопросы, касающиеся смешивания красок и символики орнаментов, и делала штриховые наброски, пытаясь применить на практике полученные знания. После У Цяньхэн попросил её что-нибудь нарисовать.

В поместье Чэнь был роскошный сад, поражавший разнообразием цветов и деревьев, а ещё в нём жили павлины, их привезли сюда аж из Первой столицы, поэтому можно было рисовать с натуры. Сяоцзе сделала несколько неплохих набросков тушью: верхушка дерева за стеной, ветвь сливы с почками и листьями, удаляющийся под лозную арку павлин.

– Очень хорошо, – похвалил У Цяньхэн.

Чэнь Юэ ещё предстояло найти собственный стиль, в набросках она использовала те же приёмы, что и неизвестный художник картин-образцов и сам У Цяньхэн.

– А теперь нарисуй что-нибудь на своё усмотрение, – сказал У Цяньхэн.

Сам он погрузился в чтение книги, как всегда делал, пока Сяоцзе выполняла уроки. Небольшие передышки помогали ему упорядочить мысли и составить план дальнейших уроков: Чэнь Юэ училась быстрее, чем У Цяньхэн учил, иногда приходилось придумывать что-то прямо на ходу.

Чэнь Юэ с головой ушла в работу и не отрывалась от рисования, даже когда пришло время традиционного чаепития. У Цяньхэн не стал её отвлекать и велел слуге принести чай позже. Он по себе знал, какую досаду чувствуешь, когда прерывают полёт фантазии, а вечерний чай нисколько не хуже обеденного.

– Я закончила, учитель, – сказала Чэнь Юэ через несколько часов с видом хорошо потрудившегося человека.

Но в её голосе была лёгкая неуверенность, какая бывает у людей, сомневающихся в успехе своих трудов, ведь «хорошо потрудиться» не всегда означает и хороший результат.

У Цяньхэн отложил книгу и подошёл, чтобы взглянуть. С губ его сорвалось удивлённое восклицание: Чэнь Юэ нарисовала… его и, пожалуй, сильно ему польстила.

– Почему ты нарисовала меня? – спросил У Цяньхэн.

– Но вы ведь сами мне сказали, учитель, – возразила Чэнь Юэ.

– Я? – удивился У Цяньхэн. – Я не говорил тебе рисовать меня.

– Вы сказали, чтобы я нарисовала то, что мне нравится, – сказала Чэнь Юэ.

– Я не так сказал, – возразил У Цяньхэн. Он был уверен, что сказал «на своё усмотрение».

– Я так понимаю, на своё усмотрение – это то, что хочется, – рассудительно сказала Чэнь Юэ, – а хочется обычно лишь то, что нравится. Если не нравится, то разве захочется?

– Хм… – озадачился У Цяньхэн.

– Поэтому я нарисовала вас, учитель, – заключила Чэнь Юэ.

Питающим надежды на служение императору юношам и мечтающим попасть в императорский гарем девушкам полагалось уметь сочинять стихи. Плавная, ритмичная речь, соответствующая правилу «чётных пар», считалась признаком хорошего тона и вообще образованности. Принято было отвечать стихами на абстрактные вопросы при беседе, описания природных явлений и комплименты тоже требовали белого стиха, как и подписи к картинам.

Поэты, посвятившие жизнь изящным искусствам, использовали более сложные формы: их стихи насчитывали десятки строк, но строились по тому же принципу. Памятники древности и философские трактаты являлись эталоном совершенства поэзии.

У Цяньхэн привёз с собой несколько книг, состоящих из десятков различных стихотворений. Многие из них учёным следовало знать наизусть, без этого было не сдать экзамен. У Цяньхэн предложил Сяоцзе прочесть их все, прежде чем они приступят к стихосложению. Чэнь Юэ заставлять не нужно было: она любила читать, но в поместье не было интересных книг, а учебники она давно прочла и выучила.

– Тебе будет легко освоить стихосложение, Чэнь Юэ, – сказал У Цяньхэн. – Поэзия сродни музыке, фальшивые ноты всегда на слуху.

Он дал Сяоцзе время, чтобы изучить книги, после предстояло обсудить стих за стихом, разбирая его структуру, и уже потом приступать к сочинению собственных.

Стихотворения в книгах были самого разного толка, это позволило бы Чэнь Юэ значительно расширить кругозор. Поскольку она не покидала поместья, а значит, и не могла видеть жизнь, то её видение мира было ограничено мировоззрением учителей. У Цяньхэн не считал это правильным, но не ему спорить с господами. И поскольку он не мог вывести ученицу в мир, то принёс мир ей – хотя бы и на страницах книг. Поэзия была метафорична и вмещала в себя всю красоту мира – от взглядов на природу до чаяний сердца.

Чэнь Юэ потребовалось два дня, чтобы прочесть их все, и ещё четыре, чтобы выучить наизусть. Экзаменовать её У Цяньхэн не стал: беседа всегда предпочтительнее допроса, коим – по сути своей – экзамен и является.

У Цяньхэн установил правило: обсуждать по одному стихотворению в день, независимо от его размера. У Чэнь Юэ было слишком много вопросов, особенно когда речь в стихах заходила о том, чего она не видела. У Цяньхэну даже приходилось рисовать ответы на некоторые вопросы: услышать о тигре и увидеть тигра – не одно и то же.

Когда добрались до любовной поэзии, стало сложнее: абстрактные темы трудны для восприятия, а опыт Чэнь Юэ ограничивался стенами поместья. Общие представления об эмоциях у неё имелись, но ей редко представлялся случай их проявлять: она могла заскучать над уроком, обрадоваться дождю, испытывать досаду, сделав помарку, проявлять любопытство или нетерпение… Но феномен любви оказался для неё слишком сложен.

У Цяньхэн говорил с ней о любви к императору, о дочерней почтительности. Сяоцзе, видно было, силилась понять услышанное, но выражение её лица говорило о том, что безуспешно.

– Почему я должна отдать жизнь за императора? – спросила она. – Я буду ему служить, но почему я должна распрощаться с жизнью, если он мне прикажет?

– Такова безоговорочная преданность подданного к императору, – сказал У Цяньхэн.

– Разве от живой меня не будет больше пользы? – возразила Чэнь Юэ.

О дочерней почтительности ей тоже было трудно судить, ведь она была сирота.

– Твой дядя о тебе заботится, – сказал У Цяньхэн. – Он заменил тебе отца. К нему ты должна относиться с дочерней почтительностью. Что ты почувствуешь, если однажды он исчезнет?

Чэнь Юэ выгнула бровь, наклонила голову набок и сказала:

– Ничего. Я почти не знаю его. Он никогда не приходит сюда. Думаю, я даже не замечу, если однажды он исчезнет.

Ответ был обстоятелен и логичен, но…

– Это неправильный ответ, – машинально сказал У Цяньхэн.

– Но, учитель, – возразила Чэнь Юэ, – вы ведь сами говорили, что неправильных ответов не существует, если это не математика и не грамматика.

У Цяньхэн от её слов несколько растерялся.

– Так… что я должна была почувствовать, если бы дядя исчез? – спросила Чэнь Юэ с интересом.

– Это причинило бы боль твоему сердцу, – сказал У Цяньхэн. – Сердце не обманешь. Оно понимает больше рассудка. Если ты подумаешь о чём-то грустном, сердце начинает болеть, ведь так?

Чэнь Юэ прижала руку к груди и сидела так с задумчивым видом довольно долго, потом встрепенулась и помотала головой.

– Действительно, – пробормотала она, – становится больно.

– О чём ты подумала, Чэнь Юэ? – спросил У Цяньхэн, решив, что Сяоцзе могла вспомнить умерших родителей.

Чэнь Юэ слегка покраснела и скороговоркой ответила:

– Если бы исчезли вы, учитель… Когда я подумала об этом, сердцу стало больно.

– Гм… – стушевался У Цяньхэн. – Это почтительность ученика к учителю. Ну, теперь ты хотя бы понимаешь, о чём идёт речь.

Чэнь Юэ взяла книгу, полистала её, отыскивая нужное стихотворение.

– Учитель, здесь написано: «Любви не ведающий совершенным не станет». Значит ли это, что я не смогу стать совершенным человеком, как того хочет от меня дядя, если не пойму, что такое любовь?

– Гм… – опять сказал У Цяньхэн, задумчиво поглаживая подбородок. – Думаю, когда ты полюбишь, ты сразу поймёшь, что это такое. Природа любви одинакова. Ты всегда думаешь о том, кого любишь, он не выходит у тебя из головы, тебе хочется заботиться о нём и чтобы он заботился о тебе, мысль о разлуке тебя устрашит, и ради него ты будешь способна на что угодно, будь то подвиг или чудовищное злодейство.