– Говорят, Сяоцзе никогда не покидает поместья, – сказал У Цяньхэн.

– Хозяин боится, что Сяоцзе могут сглазить, – ответил слуга. – Сяоцзе не должна столкнуться со Скверной. Чтобы попасть к императору, нужно пройти строгий отбор, только совершенные люди могут служить ему. На будущий год, после церемонии благословления Сяоцзе отправится в Первую столицу и прославит семью Чэнь служением императору!

«Так это не слухи», – подумал У Цяньхэн.

На другие вопросы слуга отвечал неохотно. Слугам было запрещено заговаривать с господами, поэтому он мог судить о Сяоцзе лишь по личным наблюдениям.

У Цяньхэн считал, что немало повидал на своём веку, но был ошеломлён, когда увидел Сяоцзе. Девушка была невысока, изящно сложена, одета и причёсана, как и полагалось в её возрасте дочерям благородных семей. Но у неё были светлые волосы, каких У Цяньхэн никогда ещё не видел: они слегка золотились, так что это явно была не седина. К тому же у Сяоцзе левый глаз был зелёным, а правый – синим.

Считалось, что у людей глаз таких цветов быть не может. Ими, если верить книгам, могли похвастаться лишь демоны, небожители и колдуны. У людей глаза были чёрные, карие или тёмно-серые.

У Цяньхэн ещё слышал, что цветные глаза бывают у заморских чертей, но он никогда их не видел и полагал лишь выдумкой.

Опомнившись, У Цяньхэн сложил кулаки, приветствуя Сяоцзе, и извинился за грубость: смотреть в упор на господ, да и вообще кого бы то ни было, считалось неприличным. Сяоцзе жестом показала, что это её нисколько не задело. Вероятно, она уже привыкла к такой первой реакции людей на её внешность. А У Цяньхэн подумал, что понимает, почему господин Чэнь не выпускает племянницу из поместья.

– Вы мой новый учитель? – спросила Сяоцзе, с любопытством глядя на У Цяньхэна. – Дядя говорил, что на днях приедет учёный, чтобы учить меня.

Слуга представил Сяоцзе У Цяньхэна. Ученица учителю представилась сама. Сяоцзе звали Чэнь Юэ[12], и она попросила, чтобы учитель называл её не Сяоцзе, а по имени, как и полагается при обучении. Ей, кажется, не нравилось обезличенное Сяоцзе.

– Давайте выпьем чаю, учитель, – сделала приглашающий жест Чэнь Юэ.

В саду была беседка, расторопный слуга уже разлил чай по чашкам, когда учитель и ученица пришли, чтобы сесть к столу. У Цяньхэн взял свою чашку, пальцами подогнал струящийся чайный дымок к лицу. Чай был ароматный и крепкий, такие подавали лишь в дорогих ресторанах.

– Значит, вы будете учить меня каллиграфии, живописи и поэзии? – спросила Чэнь Юэ.

У Цяньхэн ответил утвердительно.

– И когда вы начнёте меня учить? – спросила Чэнь Юэ.

– Урок уже начался, – сказал У Цяньхэн, прикрыв лицо рукавом и отпив из чашки. – Умение вести беседу или пить чай столь же важно, как и владение кистью.

– Тогда это будут интересные уроки, – оживилась Чэнь Юэ.

У Цяньхэн за чаем ненавязчиво расспрашивал, чему Сяоцзе обучалась до него и к чему расположена. Чэнь Юэ нравились точные науки и изящные искусства. Она играла на нескольких музыкальных инструментах, но отдавала предпочтение флейте. Она не особенно любила боевые искусства, но одинаково хорошо владела мечом и луком. Чтение увлекало её, но летописи о войнах и философские трактаты казались ей скучными, а других книг у учителей не было. Она была как сосуд, вперемешку наполненный разнообразными знаниями, но в них не было ни упорядоченности, ни гармонии.

«Значит, придётся выстроить систему из того, что Сяоцзе уже знает, – подумал У Цяньхэн. – Совершенный человек – подобие Вселенной».

Дни текли неспешной чередой бесед, занятий живописью и каллиграфией.

Чэнь Юэ действительно была способной ученицей, ей редко приходилось повторять что-то дважды. У Цяньхэну доставляло удовольствие учить её, но он немало удивился, узнав, что Сяоцзе левша.

Некогда левшей считали демонами и подвергали гонениям, даже казнили, поэтому родители или наставники строго следили за детьми и не позволяли им перекладывать кисть из правой руки в левую. Предрассудки и во времена У Цяньхэна были ещё сильны.

Сам он одинаково хорошо владел обеими руками, хоть и не показывал этого: в детстве он сломал правую руку, и ему долго приходилось обходиться одной только левой. Но он полагал, что в императорском дворце не следует показывать подобную ловкость, поэтому заставил Чэнь Юэ переложить кисть в правую руку.

– Но я не умею писать правой, учитель, – возразила Чэнь Юэ.

– Разве твои прежние учителя не говорили тебе, что нужно использовать для этого правую? – удивился У Цяньхэн. – Почему тебя выучили писать левой рукой? Как они проглядели?

– А это так важно, учитель? – спросила Чэнь Юэ. – Почему обязательно нужно писать правой?

– Потому что так принято, – ответил У Цяньхэн. – Тебя готовят для службы императору, Чэнь Юэ, а совершенный человек должен быть совершенен по тем критериям, что приняты в императорском дворце. Левшей в императорский дворец не принимают.

– Но это глупо, – подумав, сказала Чэнь Юэ.

– Так принято, – возразил У Цяньхэн. – Глупо или нет, решать не нам, а императору. Для твоего же блага тебе следует выучиться использовать правую руку, Чэнь Юэ. Поверь своему учителю.

Чэнь Юэ с большой неохотой переложила кисть в правую руку. С её талантом много времени на переобучение не ушло, но ей не нравился результат.

– Это мёртвое письмо, – сказала Чэнь Юэ недовольно, глядя на то, что выходило из-под её правой руки.

Почерк потерял оригинальность, хоть и соответствовал всем требуемым критериям каллиграфии. У Цяньхэн должен был стоять на своём, но дал-таки слабину, позволив Чэнь Юэ писать левой, но при условии, что впоследствии, в императорском дворце, она будет использовать только правую руку. Чтобы подчеркнуть важность сказанного, У Цяньхэн рассказал, что в прежние времена делали с левшами. Чэнь Юэ была потрясена.

– Поэтому, – серьёзно сказал У Цяньхэн, – я нисколько не преувеличивал, когда говорил, что это для твоего же блага. Никто не знает будущего. Если предрассудки перевесят здравый смысл, история может повториться.

– Расскажите ещё о мире, учитель, – попросила Чэнь Юэ. Она очень мало знала о тёмной стороне бытия.

У Цяньхэн счёл, что совершенный человек должен видеть мир таким, каков он на самом деле, а не сквозь призму идеалов, поэтому рассказал правду: то и дело случаются войны, проливается кровь, люди умирают от голода и болезней, сильные мира сего несправедливы, династии меняются в результате переворотов…

– И всё это за стенами поместья? – потрясённо спросила Чэнь Юэ.

– Тебе запрещено покидать поместье, поэтому ты ничего этого не видела и не увидишь, поскольку через год поедешь в императорский дворец, а его покидать тоже запрещено.

– То есть сменю одну тюрьму на другую, – заметила Чэнь Юэ.

– Ты так это воспринимаешь? – удивился У Цяньхэн.

Чэнь Юэ надолго задумалась.

– Дядя заботится о моём благополучии, – сказала она после, – и ради моего же блага запрещает мне покидать поместье. Но он запретил учителям говорить со мной о том, что не касается учёбы. Вы первый говорите со мной, учитель.

– Если твой дядя об этом узнает, меня тут же уволят, – пошутил У Цяньхэн. – Но я считаю, что совершенный человек должен иметь трезвый, не затуманенный предрассудками и суевериями рассудок и видеть полную картину мира, пусть та и может показаться уродливой или чудовищной во многих отношениях.

– Мы ему не расскажем, – сказала тогда Чэнь Юэ и слегка улыбнулась.

Живопись тоже давалась Сяоцзе легко. У Цяньхэн показал ей основные приёмы, рассказал о символике и сочетании цветов. Он привёз с собой несколько картин, полагая, что они могут послужить в качестве обучающего материала. Книг по живописи у него не было, они дорого стоили, он не мог их себе позволить.

Картины были хороши, они достались ему в наследство и некогда украшали дворец императора прошлой династии. На одной были изображены цветы, на другой – птицы, на третьей – горный пейзаж, на четвёртой – портрет безызвестного правителя, а может, и бога. Эти темы являлись наиболее популярными, и У Цяньхэн полагал, что во время состязаний в императорском дворце требуется исполнить одну из перечисленных.