Пребывая в своих мыслях, я и не заметила, как Микоша и Феофан, ухватив меня за руки, подвели к столу и усадили на лавку. Домовуха поглаживала мои волосы, напоминая бабушку — та всегда так делала приговаривая: — Поплачь, голубка, поплачь, станет легче.

А Феофан тем временем, чертыхаясь, притащил и поставил передо мной медное блюдо с огрызком. — Молодец, — неожиданно похвалила Микоша Феофана, — это ты хорошо придумал, на-ка вот, девонька, — вложила мне в руку яблоко домовуха, — попробуй, авось поглядишь на то, что дома делается, и сердечко твое успокоится.

Я шмыгнула носом и удивленно уставилась на свое отражение в медном блюде: опухшие глаза, красный нос, челка, прилипшая ко лбу. Ну а что я там должна еще увидеть? Ничего, кроме своей физиономии — уставшей и расстроенной. Попыталась отодвинуть блюдо, но не тут-то было: маленькими, но сильными ручками Феофан уперся в противоположный край и не дал мне этого сделать.

— Ты яблочко по блюдечку катни, да мысленно представь, кого увидеть желаешь, али место какое, что сердцу любо, — произнес он.

Кого бы я хотела увидеть? Конечно, бабулю, ну и Ваньку тоже, чего тут скрывать. Пусть и последние дни я не сильно о нем вспоминала, хотелось увидеть, как он переживает, страдает, ищет. На Ирку одним глазком тоже бы…

Нерешительно опустила яблоко на блестящую поверхность и попросила: — Покажи мне дом родной, бабушку мою, Варвару Степановну.

Яблочко бодро покатилось по центру, с каждым кругом набирая скорость, мое отражение пошло рябью, и через несколько секунд я увидела крылечко бабушкиного дома. А на двери замок — значит, бабули нет, она уехала в город, оставив свое огромное хозяйство на соседку.

Изображение сменилось на лесную поляну, на которой стоял небольшой отряд. Одетые в ярко-оранжевые жилеты с надписью «ПОИСК», совершенно незнакомые мне люди активно жестикулировали, что-то обсуждая. Увы, но звука при этом не было. Присмотревшись, среди них я узнала Ирку — бледную, осунувшуюся, с синяками под глазами. Похоже, подруга провела не одну бессонную ночь, разыскивая меня по лесу. Как ни старалась, но Ивана я так и не заметила.

Моргнув еще раз, картинка сменилась на другую, уже явив мне бывшего жениха. Тот сидел на завалинке дома, в котором я их с подругой и застала за… Так, не думай об этом! — мысленно дала себе установку. В общем, Ванька беззаботно пожевывал в зубах травинку, глядя на калитку, в которой стояла моя бабушка.

Подняла глаза от чудо-экрана, уставившись на Феофана. — Фенечека, миленький, а как погромче сделать? — очень хотелось услышать, о чем они говорят.

— А неча было в рот сувать, — беззлобно заворчал Феофан, кивая на бегающее по кругу яблоко. — Хорошо, что вообще работает.

Вздохнула виновато. Эх, прав Феофан — с такой Ягой пропадут. Я же про этот мир ничего не знаю, а Яга им тут помогать должна. От меня один вред. Да и вообще, я сбежать планирую. Прав Кощей — именно сбежать, не место мне тут. Надо бы хоть травок насушить той, кто после меня придет, а то ведь пора пройдет, и останется новая Яга без запаса на зиму.

— Ой, смотрите-ка, смотрите! — взвизгнула Микоша, указывая пальцем на блюдо, — ой, чо делается!

На картинке моя бабуля таскала за ухо Ивана, приговаривая что-то, что расслышать я не могла. Высоченный и здоровенный парень не мог вырваться из цепких рук бабушки — он словно стал ниже ростом, иначе объяснить то, что происходило, я не могла. Но волшебная вещица решила, что сеанс связи окончен, и изображение пропало, сменившись на мое опухшее от слез лицо. А яблочко замедлило бег, а затем и вовсе замерло в центре блюда.

— Кина не будет? — я попыталась еще раз сотворить волшебство, но как я ни пинала несчастный фрукт, тот оставался неподвижен.

— Дела-а-а, — почесывая бороду, задумчиво произнес Феофан. — Ты это, положь на место, дай отдохнуть, — видя, как я терзаю яблоко, произнес домовой.

Пришлось послушаться и отнести блюдо на подоконник.

— Это и есть твой жених, что ли? — поинтересовалась Микоша, отвлекая меня от размышлений, в которые я провалилась. Значит, бабушка уже знает о моей пропаже. Надо ускоряться с возвращением, нельзя заставлять ее переживать — возраст, сердце…

— Ага, бывший, — кивнула машинально, еще пребывая в раздумьях, что пока я здесь, надо травками заняться.

— Матушка Ягиня, — послышался окрик с улицы, — помоги, прошу тебя!

— О! — поднял указательный палец Феофан, — открывай, к тебе за помощью пришли!

Перед избой переминалась с ноги на ногу высокая и худая женщина, рядом, цепляясь за ее длинную юбку, стоял чумазый пацаненок лет семи, босые ноги, короткие штанишки да серая рубаха, подпоясанная обычной веревкой. Женщина прижимала к себе сверток, подозрительно похожий на младенца. Стоило только ей увидеть меня на пороге, как она бухнулась на колени и запричитала:

— Передай Ягинюшке, что молю о помощи, что попросит — отдам, только пусть не гонит. Падай в ноги! — зашипела незнакомка на мальчишку, и тот, следуя ее примеру, опустился на колени.

— Плохо дело, — загадочно переглянулся с Микошей Феофан, — печку топи, я в чулан за травами, — распорядился он. И удивительно, но домовуха не стала спорить, метнулась выполнять.

— Что столбом стоишь?! — прикрикнул на меня Феофан, — действуй!

И он умчался по своим делам. А я? Что мне-то делать? В голове тут же, как по запросу, возникла картинка: младенца на лопату и в печь.

Чего? — возмутился внутренний голос, — это значит, Микоша печку топит, а Феофан за приправой побежал? Бр-р-р, нет, вряд ли, — потрясла я головой.

Тем временем причитания женщины уже перешли в вой, она голосила и голосила, отбивая при этом поклоны. А сверток с ребенком лежал на траве подле нее. Малыш не издавал ни звука, что само по себе было подозрительно. Можно, конечно, предположить, что он спит, но крики матери разбудят даже глухого. Так что с младенцем явно что-то не так.

Я быстро спустилась со ступеней и, подхватив на руки ребенка, велела:

— Жди здесь. Молча! — видя, что женщина собирается и дальше завывать, строго наказала я.

Мамаша послушно захлопнула рот и плюхнулась на траву. Я же, подхватив пациента дрожащими руками, понесла его в избу.

Ну что сказать — мне было безумно страшно. Осознание, что от меня зависит жизнь ребенка, заставляло сердце бешено стучать в груди. У меня нет права на ошибку. И только в этот момент осознала всю значимость Яги для местных. Паника, что в кладовой не окажется нужных трав, что я не обладаю ведьмовской силой, о которой толковал Феофан, или что ее недостаточно для обряда, накрыла с головой. Я не бежала — летела в дом.

Оказавшись внутри, поразилась, как слаженно работают мои маленькие помощники: Феня заливал кипятком растолченный в ступке Микошей пахучий порошок, превращая его в кашицу. В печи уже плясал огонь, пожирая охапку дров, оставленную на шестке накануне.

Каким-то внутренним чутьем я знала, что делать. Положив сверток на стол, распеленала грязные тряпки, в которые завернули ребенка, и ахнула. Вся кожа младенца покрыта темно-фиолетовыми нарывами, сиплое дыхание, хрипы. Малыш не плакал — у него на это уже не было сил.

Порча, — всплыло из глубины подсознания. И заглядывая мне через плечо, то же самое озвучил и Феофан.

— Порча, — шепнул мне на ухо он, словно подсказывая, — это что ж за нелюдь постарался, душу невинную изувечил? Давай, шепчи. — Он сунул мне под нос пахучую жижу, приготовленную только что.

Из уст сами вылетали слова; я готова была поклясться, что никогда их не слышала прежде, но отчего-то знала, что именно они нужны для спасения ребенка:

От беды чужого сглаза

Смою черную заразу.

Травы леса, помогите,

Жизнь невинному верните.

А после провела рукой над глиняной плошкой со снадобьем. Не знаю, чего я ожидала увидеть, но ничего ровным счетом не произошло. Ну разве что посудина в руках нагрелась, но я списала это на то, что снадобье залито горячим кипятком.