— Внутри пусто — выдохнула она. — Ничего нет.

— А ну, дайте-ка сюда этого жениха, — Водяной тяжело ступил вперед, подняв брызги.

Он в два счета оказался рядом с Гордеем, ухватил того за шиворот и без особых усилий стянул в воду, поставив его прямо перед русалкой, так, что их лица оказались в сантиметрах друг от друга.

— Смотри. Вглядись. Может, не лицо, а что-то другое…

Гордей, ничего не понимая, удивленно оглядывался к берегу, ища поддержки от невесты. Поняв, что ему не вырваться, он смиренно замер в руках Владыки и впервые за долгое время взглянул на Дарью.

И в этом взгляде вдруг мелькнуло что-то неуловимо знакомое.

Дарья замерла. Ее огромные глаза расширились.

Она не вспомнила — нет. Но в глубине ее взгляда, как далекая вспышка молнии в ночном небе, на мгновение блеснуло не пустота, а боль. Живая, острая.

— Не надо — прошептала она, отступая еще на шаг. Вода вокруг нее заклубилась темнее. — Не надо.

— Ай, да что с ней возиться! — не выдержала Милания. — Ткнул бы ее Водяной этим увальнем, да и все! Раз поцелуй — значит поцелуй! Все равно хуже не будет!

— Ты злая, эгоистичная и глупая, — тихо сказала Дарья, и ее ледяной взгляд, оторвавшись от Гордея, упал на Миланию. — Зачем ты пришла?

— Тоже мне святоша нашлась, — фыркнула Милания, — Гордей, а ну целуй ее! — выкрикнула она приказ.

И парень послушно, как марионетка, прижался к холодным губам русалки.

Дарья не отпрянула. Она застыла в абсолютном изумлении. Ее глаза, полные вечной грусти, расширились, в них мелькнуло нечто, похожее на шок.

А Гордей... Сначала он просто выполнял приказ, его лицо сохраняло блаженно-глупое выражение.

Но вдруг его поцелуй стал менее механическим. Губы, прижатые к ледяной коже, дрогнули. Его веки заморгали, словно он пытался стряхнуть с себя наваждение.

Идиотская улыбка медленно сползла с его лица, как маска. В его глазах, всегда пустых и направленных на Миланию, словно проступила глубина.

Какое-то смутное, тоскливое узнавание.

Гордей отстранился, пошатнувшись. Его рука непроизвольно поднялась и дрогнувшими пальцами коснулся мокрой щеки Дарьи.

— Тебе холодно... — прошептал Гордей внезапно охрипшим голосом, и в нем не было ни капли прежнего тупоумия. Была лишь щемящая, непонятная ему самому боль. — Тебе... так холодно.

Это было не воспоминание. Это было эхо. Отзвук того, что когда-то было любовью, пробившийся сквозь толщу чар и забвения.

Дарья, потрясенная произошедшими переменами, позволяла касаться себя, принимая ласку «чужого» для нее человека. А затем тряхнув длинными волосами, отступила, еще и еще, пока ее не скрыли темные воды озера.

Повисла тишина, которую долго никто не решался нарушить.

Наконец, Кощей произнес:

— Кажется, у нас что-то получилось…

— Гордей, — обратилась я к парню, — скажи, что ты помнишь?

Поскольку из двух заколдованных у нас остался лишь один, то и спрос с него.

На лице парня отображалась активная работа мыслей. Он хмурился, морщил лоб и даже потирал виски, будто сквозь толстую пелену пробивался к чему-то важному.

На лице Гордея боролись две эмоции: привычная тупая привязанность и новая, слабая, но живая искра недоумения.

— Помню... — начал он нерешительно. — Помню, как пил что-то... сладкое. У Миланьюшки. А потом... потом в голове стало светло и ярко, как в солнечный день в поле. И больше ничего не надо было, только смотреть на нее и слушать, что она скажет.

— Да фиг с ним, что ты помнишь! — не выдержала я, — что сердце твое? Что ты чувствуешь?!

Гордей вздрогнул, словно очнулся. Он прижал руку к груди, и на его лице отразилась настоящая, неприкрытая мука.

— Больно... — произнес Гордей, прислушиваясь к себе. — И там холодно. Я потерял что-то важное... — Он обернулся к темной воде, куда скрылась Дарья, и его лицо исказилось внезапным, острым пониманием. — Душа болит.

Он сделал шаг к озеру, протянув руку.

— Дарья... — это имя прозвучало на его устах не как воспоминание, а как стон. Как мольба.

— Твою ж…, — глухо выругался Водяной. — Прозрел. Поздно, парень, да не вовсе.

Милания фыркнула:

— Ну и прекрасно! Я свое дело сделала. До свиданьица. Надеюсь, не свидимся более.

Девица поднялась с травы, отряхнула сарафан и побрела в сторону деревни.

После короткого совещания, что делать, порешили так. Гордея одного оставлять нельзя. При каждом удобном случае он рвался в озеро. На вопрос «зачем», он замирал и не мог ответить, но стоило отвернуться, как он шагал на самое дно.

Этому парню явно понадобится нянька до тех пор, пока мы его не расколдуем окончательно. Лучше всего на эту роль подходил кузнец. К нему-то и повел Кощей Гордея.

А меня, усадив на Мрака, отправил в терем дожидаться.

Водяной же, пообещав разыскать русалку и присмотреть за ней, тоже нырнул поглубже.

Мрак бодро нес меня сквозь лесную чащу, к речке Смородине. Пока руки теребили шелковую гриву, мысли витали далеко отсюда. Как дела у домовых? Как у бабуленьки, все ли в порядке.

А не сделать ли мне крюк через избу? И своих проведаю, и блюдо прихвачу.

— Послушай, — шепнула я, склонившись к уху коня, — а давай сперва Феню с Микошей навестим?

Мрак фыркнул, выпустив из ноздрей две струйки пара, и послушно свернул левее. И уже минут через десять вывез меня к избушке на курьих ножках.

— Дом, милый дом, — улыбаясь странному чувству в душе, выдохнула я.

Конь остановился у крылечка, в ожидании пока наездник спустится на травку. Но всадник, то есть я, ни разу не слезавшая с коня самостоятельно, растерялась.

Неловко перекинула ногу, пытаясь скопировать плавное движение, которое не раз на моих глазах проделывал Кощей. Но вместо изящного соскока получилось нечто нелепое. Я съехала по скользкому боку коня, цепляясь руками за гриву, и в итоге шлепнулась на мягкую, прохладную траву пятой точкой.

— Уф! — вырвалось у меня непроизвольно.

Мрак повернул свою гордую голову и посмотрел на меня сверху вниз. В его больших, умных глазах я прочла удивление и снисхождение. Он фыркнул еще раз, на этот раз явно насмешливо.

— Только никому не рассказывай, — проворчала я, потирая ушибленное место и поднимаясь. — А то смеяться станут.

Отряхнув подол, я потрепала Мрака по шее — больше для успокоения собственной гордости, чем для его поощрения.

Ну упала и упала. Не разбилась же. А мне, между прочим, на него еще обратно карабкаться. Но это потом.

Сейчас мягкий свет в окошке от свечи говорит, что домовые не спят. А значит, нам есть что обсудить.

За углом в свете луны виднелся вспаханный огород. На этот раз Микоша и Феня справились на твердую пятерку. Осталось дождаться урожая.

Корова, привязанная к колышку под окном, меланхолично пережевывала траву, перед ее мордой блестела вода в корыте. Мое появление на ее позднем ужине никак не отразилось, Буренка мазнула по мне печальным взглядом и вновь задвигала челюстями, пережевывая свежую зелень, торчащую изо рта.

На верхней ступеньке крыльца обнаружилась пестрая курица, облюбовавшая себе гнездышко в шапке-ушанке. А рядом, свернувшись калачиком, дремал Баюн.

Покой и умиротворение.

Тишину нарушил скрип двери. На пороге, освещенный теплым светом из сеней, стояла Микоша, потирая заспанные глаза и кутаясь в цветастый платок. Увидев меня, она обрадовалась.

— Хозяйка! Ну как все прошло?

Из избы послышались торопливые шаги, и на пороге возник Феофан, неся впереди себя зажженную свечу. Его лицо расплылось в улыбке.

— Заждались уж тебя. — Принялся крутить головой Феня, его взгляд упал на Мрака. — Где Кощей?

Баюн, разбуженный гомоном, лениво открыл один глаз, оценил ситуацию и, мотнув хвостом, встал, выгнув спину в долгой-предолгой потягушке, подошел ко мне и терся о ногу.

— Наконец-то, — промурлыкал он ворчливо, — а то эти в дом не пускают. А я, между прочим, не с пустыми лапами, — пожаловался он, — подарок забрали и не пускают.