Ойратами или джунгарами китайцы называют западных монголов и союзные им племена, кочующие на территории будущей Монголии. Это, так сказать, окультуренные варвары, знакомые понаслышке с Конфуцием и не только. Есть еще дикие варвары, среди которых и русские, которые в большинстве своем (несколько русских, по заверению голландцев, служат офицерами в китайской армии) еще не прикоснулись к прекрасному и не размягчились душой и телом.

После чего в дело вступил евнух Вэнь Да. Он уточнил количество пушек, мушкетов и бочек с порохом и начал торговаться. Как догадываюсь, Лан Таню, воину-маньчжуру, торговаться было неприлично. Я приготовился к долгому и беспощадному процессу, но, к моему удивлению, евнух сравнительно быстро согласовал цены на все, что я привез. Договорились о бартере. Основную часть платы составляли специи и фарфор. Легкость сделки навела меня сперва на мысль, что императору оружие нужно позарез, а потом вспомнил китайскую стратегему и решил проверить.

— Ради какого персика ты пожертвовал эту сливу? — улыбнувшись, спросил я евнуха.

Мой вопрос застал евнуха врасплох, зато Лан Тань улыбнулся. Ему, видимо, понравилось, что я оказался умнее, чем думал Вэнь Да. При всем старании военачальнику не удавалось скрыть презрения к евнуху, хотя, как догадываюсь, последний, несмотря на отсутствие буфана, ближе к императору.

— Нас предупредили, что ты очень культурный человек! — расплывшись в такой широкой улыбке, что с лица осыпалось немного штукатурки, воскликнул Вэнь Да. — Приятно иметь дело с тобой!

Военачальник не стал ему подыгрывать, взял переговоры на себя:

— Наш император хочет создать такую же армию, как у твоего. У нас есть оружие и солдаты, но нет опытных командиров, которые смогли бы обучить людей. Поэтому император Канси предлагает тебе стать командиром тысячи в его армии. Тебе будут платить товарами, какие выберешь, или золотом. Если ты хорошо обучишь солдат ведению боя по-вашему, получишь, кроме платы, еще и богатые подарки.

Я хотел сразу отказаться, а потом подумал, что в Европе мне в ближайший год все равно лучше не появляться. Почему бы не провести его здесь, где меня даже случайно не встретит ни один знакомый из «французской» жизни, и заодно не заработать денег не слишком хлопотным трудом? Все равно китайцам не поможет то, чему я научу. Скоро русские с одной стороны, англичане с другой, а потом и японцы с третьей начнут прессовать их по полной программе, пока по территории Китая не пройдет новый пассионарный толчок в конце девятнадцатого или начале двадцатого века, и империя не начнет набухать и выползать за свои границы. При мне в двадцать первом веке Китай это делал только экономически, если не считать возвращение «домой» Тибета, а позже, уверен, пошлет и свои армии вслед за бизнесменами. Но я делаю задумчивое лицо, полное непреодолимых сомнений, потому что, чем быстрее соглашусь, тем дешевле меня оценят.

— Предложение, конечно, хорошее, но у меня нет желания задерживаться здесь надолго. Все-таки ваша страна сильно отличается от моей, — произношу я не очень уверенно.

Мои собеседники улавливают эту неуверенность, и евнух повышает ставку:

— Мой император очень щедр к тем, кто служит ему. Через два года ты уедешь отсюда очень богатым человеком.

Так понимаю, сперва меня хотели нанять на три года, а не на один, как я предположил, но, увидев нежелание остаться, снизили до двух. Согласятся и на один год, если буду дальше упираться. Я подумал, что сильно выпендриваться нет смысла, что два года мне как раз подойдут. Плюс почти год на возвращение в Европу — и меня там за такой продолжительный срок забудут напрочь.

— Еще ни один иностранец не пожалел, что служит нашему императору, — добавил евнух и скосил глаза в сторону переводчика.

Монах покивал головой с выбритым, загорелым теменем. Интересно, чем расплачивались с ним? Деньги для него уж точно не на первом месте. Наверное, закрывали глаза на переманивание подданных в другую веру. Китайцы в вопросах религии всегда были, скажем так, небрежными. Соблюдает человек обряды, знает учение предков — и хватит. Они, скорее, мистики. Так что тем, кто едет в Китай, чтобы погрузиться в пучины даосского учения о бессмертии или постигнуть не только хребтом, а еще и умом буддийскую медитацию, придется долго искать нужного человека.

— И я не могу бросить свой экипаж, иначе не с кем будет возвращаться домой, — все еще с сомнением произношу я.

— Их тоже возьмут на службу, причем в тех рангах, в каких состоят у тебя, и будут получать на половину больше, чем наши, — обещает Лан Тань.

— Было бы хорошо, если бы они получали две трети жалованья шелковыми тканями, — выдвигаю я очередное условие.

— Это не трудно, — быстро соглашается военачальник. — Можем и тебе платить шелком.

— Так много не взлезет в мое судно! В нем и так останется мало места после того, как со мной расплатятся за оружие, — весело отмахиваюсь я. — Предпочитаю золото и драгоценные камни. Им всегда найдется место.

— Мы не против, — принимает и это условие Лан Тань. — Твой корабль поставим к причалу возле крепости. Его будут охранять наши люди, а ты со своими будешь жить в городе и заниматься обучением солдат. Питание, одежду, оружие, боеприпасы и лошадей будешь получать от нашего императора. Твоим офицерам дадут слуг.

И я, прочитав про себя первые строки (дальше не помню) из монолога Гамлета, чтобы гости увидели на моем лице борьбу мнений, соглашаюсь. Мы осушаем еще по кубку вина, после чего я тихо говорю слуге Энрике, какой подарок какому гостю поднести. Я заготовил несколько, на разные случаи. Военачальник Лан Тань получает серебряные карманные часы, которые, по-моему мнению, великоваты, но меньшие пока не научились делать. Они лежат на красном бархате в черной бумажной коробке. Евнуху Вэнь Да достается большое ручное зеркало в резной раме из красного дерева. Пусть любуется своей красотой. Судя по довольным улыбкам обоих, подарки подобрал правильно. Я собирался дать по бутылке вина и офицерам, которые стояли у двери по обе ее стороны, но, узнав, что предстоит пробыть в Китае два года, решил оставить для себя. Лишь монаху-переводчику пожертвовал бутылку португальского портвейна. Наверняка еще встретимся, и он переведет с учетом характера того, к кому будет приставлен, и так, чтобы помочь мне.

— Иезуит? — спросил я, провожая гостей.

— Да, — подтвердил он, искренне радуясь не самому лучшему вину, потому что здесь любое большая редкость, и сам поинтересовался: — Католик?

— Протестант, — на всякий случай сказал я, чтобы не заманивал на исповедь.

После долгого прощального ритуала у трапа гости наконец-то убыли на свое колесное судно. Оно отшвартовалось и отошло от борта, после чего, молотя колесами одного борта вперед, а второго — назад, что в будущем будет называться враздрай, развернулось практически на месте и, быстро набирая ход, умотало в реку и дальше вверх по ней.

Я приказал собраться на главной палубе всем членам экипажа, а сам поднялся на шканцы и проинформировал их:

— Мне предложили очень выгодную службу — командиром полка в их армии. Пока договор на два года. Может, задержусь еще на год или два. Если кому-то не охота оставаться здесь, я дам расчет, может плыть домой. На юге есть порт Кантон, куда заходят голландские и испанские суда.

Лица членов экипажа вытягиваются. Отправляться без меня черт знает куда и черт знает как, не зная китайского языка, у них нет желания.

Убедившись в этом, я сообщаю им приятный вариант:

— Те, кто останется, будут приняты на службу вместе со мной, с хорошим жалованьем, две трети которого получат шелковыми тканями. В трюме моего судна найдется место для этих тканей, так что вернетесь домой богачами.

Мне кажется, что слышу облегченные вздохи. Торчать в чужой стране, так сильно не похожей на твою, конечно, не в радость, но зато не надо самому принимать решение. Тем более, что появится шанс стать богатым.

— Кто хочет уплыть, пусть подойдет ко мне, а остальные занимайтесь судовыми делами, — заканчиваю я.