Первое, что пришло Ральфу в голову, – что эти люди были очень похожи на пришельцев из фильмов про НЛО, «Община» или «Огонь в небе». Потом он подумал, что снова уснул, прямо в кресле-качалке, и ему все это снится.

Правильно, Ральф, – это еще одна куча мусора со свалки твоих идиотских мыслей, вылезшая наружу из-за раны в боку, стресса и этих дурацких болеутоляющих.

Но он не чувствовал ничего угрожающего в этих двух маленьких людях, стоявших на крыльце Мэй Лочер, – кроме, разве что, непонятного предмета в руках одного из них. Ральф подумал, что даже спящему сознанию будет очень непросто сотворить кошмар из двух маленьких лысых ребят во врачебных халатах. В их поведении тоже не было ничего пугающего: ничего странного и ничего угрожающего. Они просто стояли на крыльце, как будто у них было полное право стоять там посреди ночи – в самое темное и безлюдное время. Они стояли лицом друг к другу; и их позы и склоненные друг к другу головы позволяли сделать вывод, что это старые друзья, которые о чем-то беседуют – спокойно и очень культурно. Они смотрелись вполне мирно и интеллигентно. Такие вежливые пришельцы, которые скорее скажут вам: «Мы пришли с миром», – нежели станут похищать людей, втыкать им в задницы зонды и следить за реакцией.

Ну хорошо, не всем же снам превращаться в кошмары. И вообще после последнего сна тебе грех жаловаться.

Да он, собственно, и не жалуется. Одного падения на пол с кровати ему вполне хватит, спасибо. Но все равно в этом сне было что-то тревожное, неприятное. Он казался очень реальным, но не так, как сон про Каролину. В конце концов это была его собственная гостиная, а не какой-то странный безлюдный пляж, который он никогда раньше не видел. Он сидел в том же кресле-качалке, в котором сидел каждую ночь, с чашкой почти уже холодного чая в левой руке, а когда он поднес правую руку к носу, то почувствовал запах мыла… «Ирландская весна»… он всегда пользовался этим мылом.

Ральф резко протянул руку к левому боку и нажал на повязку. Боль была острой и сильной… но двое маленьких лысеньких человечков так и остались стоять на крыльце Мэй Лочер.

Не важно, что тебе кажется, будто ты чувствуешь. Это не важно, потому что…

– Твою мать, – сказал Ральф вслух тихим и хриплым голосом. Он встал из кресла и поставил чашку с чаем на журнальный столик, причем так сильно грохнул ею о стол, что чай пролился на журнал с программой. – Мать твою… это не сон!

Шаркая тапками по полу, он прошел на кухню. Расстегнутая пижамная куртка хлопала по бокам, а то место, куда Чарли Пикеринг ударил его ножом, пульсировало болью при каждом шаге. Ральф взял табуретку и оттащил ее в маленькую прихожую, где был встроенный шкаф. Он открыл его, включил внутри свет, поставил табуретку так, чтобы дотянуться до верхней полки, и встал на нее.

На этой полке у него был склад ненужных или забытых вещей, большинство из которых принадлежало Каролине. Всякие мелочи, так, ерунда… но они окончательно убедили его в том, что это не сон. Там был пакетик с засохшими шоколадками «М & M’s» – ее любимое и тайное лакомство. Там было какое-то шитье, одна белая атласная туфля со сломанным каблуком, фотоальбом. И эти вещи причиняли ему куда более сильную боль, чем рана в левом боку, только сейчас у него не было времени зацикливаться на боли.

Ральф наклонился вперед, положил левую руку на самую верхнюю пыльную полку, чтобы удержать равновесие, и принялся шарить правой рукой в вещах, молясь про себя лишь об одном: чтобы табуретка не выскользнула у него из-под ног. Рана снова заныла, и он прекрасно осознавал, что если он сейчас не прекратит эти свои упражнения, то у него опять пойдет кровь, и тем не менее…

Я уверен, что он где-то здесь… ну, почти уверен.

Ральф отодвинул в сторону свою коробку для мотыля и плетеную корзину для рыбы. За корзиной была стопка старых журналов. Сверху лежал «The Look» с Энди Вильямсом на обложке. Ральф отодвинул их в сторону локтем, подняв облако пыли. Старый пакетик с «М & M’s» упал на пол и порвался: яркие разноцветные конфеты рассыпались по полу. Ральф наклонился вперед еще больше, почти встав на цыпочки. Может быть, ему только казалось, но он явственно ощущал, как табуретка ходит под ним ходуном.

Едва эта мысль промелькнула у него в голове, табуретка жалобно скрипнула и действительно начала медленно отъезжать назад по паркетному полу. Ральф не обратил на это внимания. Он не обратил внимания и на ноющую боль в боку, и на внутренний голос, который вопил, чтобы он прекращал это занятие, потому что ничего этого нет – ему снился сон наяву, как в книге Холла; такое нередко случается с теми, кто страдает бессонницей, и хотя этих маленьких человечков на улице на самом деле не существует, но он-то стоит тут на самом деле, и табуретка под ним медленно отъезжает, и он может вполне реально сломать себе что-нибудь, если табуретка все-таки выскользнет из-под него и он рухнет на пол, и как он потом собирается объяснять, что случилось, врачам из городской больницы?

Ральф опять потянулся вперед, по пути отодвинув в сторону картонную коробку, из которой, как странный острый перископ, торчала половина звезды для рождественской елки (и уронив на пол вечернюю туфельку без каблука), и все же нашел, что искал, в левом дальнем углу: старый бинокль Zeiss-Ikon.

Ральф слез с табуретки как раз в тот момент, когда она уже была готова выскользнуть из-под него, подвинул ее поближе и снова залез на нее. Но все равно не сумел дотянуться до бинокля. Тогда он взял рыболовный сачок, который лежал рядом с корзиной и коробкой для мотыля, и со второй попытки подцепил футляр с биноклем. Подтянул его чуть вперед, так чтобы можно было дотянуться рукой, потом слез с табуретки, наступил на упавшую туфельку… и больно вывернул лодыжку. Ральф пошатнулся, раскинул руки для равновесия и только чудом не влетел лицом в стенку. По дороге обратно в комнату он почувствовал, как под повязкой на левом боку разливается жидкое тепло. В конце концов рана все-таки открылась. Чудесно. Просто чудесная ночь, Ральф Робертс… И давно ты отошел от окна? Он точно не знал, но вроде бы достаточно давно, и он был почти уверен, что эти маленькие лысые доктора уже уйдут к тому времени, как он доберется до кресла у окна.

Ральф резко остановился; футляр с биноклем закачался, оставляя за собой длинную тень, которая металась взад-вперед по полу, залитому светом оранжевых уличных фонарей, как будто уродливым слоем краски.

Маленькие лысые доктора? Так он назвал этих маленьких человечков? Ну да, потому что так их называли они – ребята, которых эти самые лысые доктора якобы похищали… изучали… и иногда оперировали. Это были врачи из космоса, проктологи из великого извне. Но это было не главное. Главное было…

Так их называл Эд, вспомнил Ральф. В тот вечер, когда он звонил мне и предупреждал, чтобы я не совался в его дела. Он сказал, что такой вот доктор рассказал ему о Кровавом Царе, и о Центурионах, и обо всем остальном.

– Да, – прошептал Ральф, и по спине снова прошел холодок. – Да, он именно так и сказал. «Доктор мне рассказал. Маленький лысый доктор».

Когда он дошел до окна, он увидел, что эти странные ребята все еще там, хотя, пока он ходил за биноклем, они сошли с крыльца Мэй Лочер на тротуар и стояли теперь как раз под оранжевым фонарем. Ощущение, что по ночам Харрис-авеню напоминает опустевшую после спектакля сцену, вернулось и даже усилилось… но кое-что изменилось. Теперь сцена была не пустой, правильно? На ней шла какая-то зловещая полуночная пьеса, и эти двое на сцене были уверены, что в зрительном зале никого нет.

А что они, интересно, сделают, если узнают, что в зале есть один зритель, подумал Ральф. Что они со мной сделают?

Теперь у маленьких лысых докторов был такой вид, как будто они достигли какого-то соглашения. Вблизи они были совсем не похожи на докторов, несмотря на белые халаты, – скорее они выглядели как инженеры или лаборанты, выходящие со смены на фабрике; как двое приятелей, которые остановились на пару секунд за воротами, чтобы обсудить некую животрепещущую тему, которая не могла подождать даже до ближайшего бара, впрочем, они вовсе не собирались разводить споры… все обсуждение займет пару-тройку минут, тем более что в итоге они все равно согласятся друг с другом.