[Ты меня видишь, ну и подумаешь, херня какая! Не суйся, куда не просят. Понял, краткосрочник? Эта дворняга теперь моя!]

Лысый доктор опять повернулся к припавшей к земле собаке.

[Ну все, хватит валять дурака! А ну иди сюда! Быстро!]

Розали в отчаянии взглянула на Ральфа и ступила на проезжую часть.

Ральф вдруг вспомнил, что говорил ему старина Дор в тот день, когда подарил ему книжку стихов Стивена Добинса. Не стоит вмешиваться в дела долгосрочников. Это чревато… Я вот не вмешиваюсь, и тебе не советую.

Ну да, говорил. Только Ральфу почему-то казалось, что теперь уже слишком поздно. Все – он вмешался. И даже если еще не поздно, у него не было никакого желания оставлять Розали этому мерзкому извергу-коротышке, который сейчас стоял перед входом в прачечную на той стороне улицы. Мало того, Ральф понимал, что он просто не сможет вот так вот взять и уйти, ни во что не вмешавшись.

[– Розали! Иди сюда, девочка! Ко мне!]

Розали коротко гавкнула и потрусила туда, где стоял Ральф. Она прижалась к его ноге, потом села на тротуар, тяжело дыша и преданно глядя на Ральфа. И Ральф понимал, что она сейчас чувствует: одна часть облегчения, две – благодарности, взболтать как следует, пить охлажденным.

На лице Доктора номер три читалась такая свирепая ненависть, какая бывает только на лицах злых мультяшных героев.

[Отдай ее мне, краткосрочник. Я тебя предупреждаю!]

[– Нет.]

[Я ведь тебя отымею, краткосрочник. Отымею по полной. И друзей твоих отымею. Но тебя – первого. Ты меня понял? Ты…]

Ральф – неожиданно для себя самого – вскинул руку на уровень плеча, ладонью к щеке, как будто готовился нанести какой-нибудь каратешный удар. Потом он резко опустил ее вниз и с изумлением увидел, как вспышка синего света сорвалась с кончиков его пальцев и пролетела через улицу, как копье. Док номер три отскочил как раз вовремя, чтобы не попасть под удар, и придержал рукой панаму Макговерна, чтобы та не слетела с головы. Синяя молния пролетела в паре сантиметров от его руки и ударилась в витрину прачечной. Потом она растеклась по стеклу, словно жидкий свет, и на мгновение пыльная витрина окрасилась в цвет сегодняшнего ясного неба – чистой голубизной. Уже в следующую секунду все исчезло, и Ральф снова увидел женщин за стеклом прачечной. Как ни в чем не бывало, они загружали грязное белье в стиральные машины.

Лысый гном выпрямился, сжал кулаки и принялся потрясать ими в воздухе, явно обращаясь к Ральфу. Потом он сорвал с головы панаму Макговерна, вцепился зубами в поля и откусил кусок. Это смотрелось очень по-детски. Сейчас он напоминал капризного ребенка, который злится на папу с мамой. Солнечный свет просвечивал насквозь его маленькие аккуратные уши, что лишь довершало сходство с ребенком. Лысый доктор выплюнул оторванный кусок и нахлобучил панаму обратно на голову.

[Эта собака была моей, краткосрочник! Я с ней хотел поиграться! А может, теперь мне с тобой поиграться, раз уж такие дела? С тобой и твоими маразматирующими дружками?]

[– Пошел на хрен отсюда!]

[Сам пошел на хрен, урод! Имел я тебя и мать твою тоже!]

Ральф уже слышал эту восхитительную сентенцию и даже помнил, где именно: от Эда Дипно, возле аэропорта, летом 92-го. Такое трудно забыть. Ральфу вдруг стало страшно. Во что он вляпался, черт побери?

Ральф опять поднял руку, но что-то внутри у него изменилось. Он мог сколько угодно бить ею по воздуху во всех направлениях, но он уже знал, что никаких синих молний больше не будет.

Док сначала не понял, что Ральф пытается выстрелить из незаряженного ружья. Он отскочил назад, пытаясь защититься скальпелем. Огромная панама все-таки упала ему на глаза, и в какой-то момент он стал похож на Джека Потрошителя из дешевой мелодрамы… только у этого Потрошителя были явные проблемы с ростом и отсюда, наверное, ярко выраженный комплекс неполноценности и совершенно неадекватное поведение.

[Ты за это поплатишься, краткосрочник! Подожди! Подожди и увидишь! Решил со мной поиграть?! Только против меня у тебя шансов нет!]

Но как бы Док номер три ни распалялся, он решил, что на сегодня с него уже хватит. Он развернулся и побежал в закоулок между прачечной и жилым домом, его халат развевался на ветру, а он сам путался в своих слишком больших джинсах. И вместе с ним в тень проулка отступила и невозможная яркость дня. Ральф вдруг понял, что чувствует себя на удивление хорошо. Его обуревала какая-то странная радость. Он был бодр, весел, полон энергии и был счастлив, как никогда.

Я прогнал его, Господи Боже! Я прогнал этого маленького урода.

Он понятия не имел, что это было за существо в белом халате, но одно он знал точно: он спас от него Розали – и сейчас этого было вполне достаточно. Всякие назойливые вопросы насчет его вменяемости-невменяемости будут потом, наверное, уже сегодня ночью, когда он усядется в свое кресло-качалку у окна и будет смотреть на пустую Харрис-авеню… но сейчас он себя чувствовал замечательно. Как говорится, на миллион баксов.

– Ведь ты его видела, Розали? Ты его видела, этого маленького…

Он глянул вниз и обнаружил, что Розали больше не сидит у его ног. Он поднял голову и увидел, что она бежит в парк, подволакивая правую заднюю лапу.

– Розали, – закричал он. – Эй, девочка!

И сам не зная почему – наверное, потому, что они только что пережили вместе что-то совершенно невообразимое, – Ральф направился за ней, сначала – просто быстрым шагом, потом – бегом, а потом – сломя голову.

Но бежал он недолго. Сперва что-то кольнуло в левом боку, потом – в груди. Он остановился на пересечении двух дорожек и наклонился вперед, упершись руками о ноги. Пот застилал глаза и щипался, как слезы. Ральф тяжело дышал, размышляя о том, так ли у него болело в левом боку, когда он учился в школе, или это было начало сердечного приступа.

Но уже через полминуты боль начала проходить, так что, наверное, это была просто колика. И тем не менее тезис Макговерна подтвердился. Дай я тебе кое-что скажу, Ральф. В нашем возрасте умственные расстройства – обычное дело! В нашем возрасте это вполне нормально. Ральф не знал, правда это или нет, но он хорошо понимал, что времена, когда он принимал участие в марафонских забегах штата, закончились лет пятьдесят назад и что эта гонка за Розали была глупой и даже опасной. Если бы у него все же случился сердечный приступ, наверняка он был бы не первым и не последним старым пердуном, который был бы наказан коронарным тромбозом за то, что слишком разволновался и забыл, что когда твои восемнадцать лет уходят, они уходят уже навсегда.

Боль почти утихла, и вроде как даже дыхание восстановилось, но в ногах по-прежнему была слабость. Казалось, шагни он сейчас вперед – и ноги сложатся в коленях, и он грохнется прямо на дорожку. Ральф огляделся в поисках ближайшей скамейки и увидел такое, что сразу заставило его забыть о бродячих собаках, трясущихся ногах и даже вероятном сердечном приступе. Ближайшая скамейка была в сороках футах слева, на вершине маленькой насыпи. На этой скамейке сидела Луиза Чесс в своем красивом синем плаще и горько рыдала – так, словно ее сердце разрывалось на части.

– Что случилось, Луиза?

Она подняла на него глаза, и Ральфу тут же вспомнился спектакль в театре Пенобскот в Бангоре, куда он водил Каролину восемь или девять лет назад. Среди персонажей пьесы были и мертвецы, поэтому весь их грим состоял из белой пудры и темных кругов под глазами, которые олицетворяли глубокие пустые глазницы.

Но потом у него возникла другая ассоциация, которая была куда проще: енот.

Либо эти мысли отразились у него на лице, либо Луиза сама поняла, что выглядит она, мягко говоря, неважно. Но как бы там ни было, она отвернулась, покопалась в своей сумочке, а потом просто закрыла руками лицо.