Она как Эос, подумал он. Богиня зари.

Луиза нервно заерзала на скамейке.

– Ральф, почему ты так странно на меня смотришь?

«Потому что ты очень красивая и потому что я в тебя влюбился, – зачарованно подумал Ральф. – И сейчас я настолько в тебя влюблен, что мне кажется, я тону в тебе. И знаешь, мне нравится такая смерть».

– Потому что ты помнишь, что ты говорила.

Она опустила глаза и начала теребить застежку на сумке.

– Нет, я…

– Ты помнишь. Ты сказала своей невестке, что это она взяла сережки. Что она это сделала, потому что поняла, что ты будешь упираться до последнего и не поедешь с ними. А она из тех людей, которые если не получают, чего хотят, то начинают злиться и грохотать, как бомба, как ты говоришь. Она это сделала потому, что ты ее победила. Я все правильно излагаю?

Луиза смотрела на него испуганными, широко распахнутыми глазами.

– Откуда ты знаешь, Ральф? Откуда ты знаешь… про нее?

– Я знаю, потому что ты знаешь. А ты знаешь, потому что ты это видела.

– Нет, – прошептала она. – Ничего я не видела. Я на кухне была, с Гарольдом.

– Не тогда, когда она забирала сережки, а потом, когда она вернулась. Ты увидела это в ней и вокруг нее.

И он сам сейчас видел в Луизе жену Гарольда Чесса, как будто женщина, сидящая рядом с ним на скамейке, вдруг сделалась линзой. Дженет Чесс была интересной женщиной. Высокая, красивая, стройная. Густые румяна на щеках, безупречный макияж, волосы насыщенного рыжего оттенка. Сегодня утром она приехала в Дерри с великолепной прической, ее шикарные волосы были зачесаны на одну сторону и лежали на плече тяжелым узлом, напоминая моток медной проволоки. А что еще он знает об этой женщине, которую никогда в жизни не видел?

Все, абсолютно все.

Что она мажет щеки румянами, потому что ей кажется, что веснушки – это несолидно для такой взрослой и рассудительной женщины; что женщину с веснушками никто не воспримет всерьез. У нее великолепные ноги, и она это знает. Она носит на работу короткие юбки. Но сегодня, когда они с мужем поехали навестить (старую суку) маму Луизу, она надела шерстяную кофту и старые джинсы. Дерри – деревня, перед кем здесь выпендриваться. У нее задержка. Она уже не в том возрасте, когда месячные приходят точно по календарю, и в эти два-три дня задержки она очень страдает – во время этих задержек весь мир кажется сделанным из стекла, все люди кажутся страшными или глупыми, и в эти дни ее поведение и настроение становятся непредсказуемыми. Может быть, это и было причиной ее сегодняшнего поступка.

Ральф увидел, как она выходит из маленькой ванной Луизы. Увидел ее внимательный напряженный взгляд в сторону кухни – и на этом сосредоточенном лице нет и следа от той сладкой улыбочки. Вот она берет сережки с фарфоровой тарелочки на шкафу и кладет их в левый передний карман джинсов.

Нет, Луиза не видела, как невестка брала сережки, но она увидела, как изменилась аура Дженет Чесс. Раньше она была просто зеленой, а теперь это был странный цвет, составленный из оттенков красного и коричневого, и Луиза, увидев ее ауру, сразу все поняла – скорее всего даже не осознавая, что с ней происходит.

– Это она их взяла, – сказал Ральф. Он смотрел, как в глазах Луизы – в ее прекрасных, испуганных, широко распахнутых глазах – клубится серая дымка. Он мог бы на это смотреть весь день.

– Да, но…

– Если бы ты согласилась поехать в Ривервью-Эстейтс, я думаю, ты бы нашла сережки после их следующего визита… или, что более вероятно, их бы нашла она. Какая счастливая случайность. «Ой, мама Луиза, смотрите, что я нашла!» Под раковиной, или в шкафу, или в каком-нибудь темном углу.

– Да. – Теперь Луиза смотрела на Ральфа как зачарованная, словно была под гипнозом. – Она, наверное, чувствует себя ужасно… и теперь уже вряд ли осмелится принести их обратно, да? После всего, что я ей сказала. Ральф, но откуда ты знаешь?

– Оттуда же, что и ты. Ты давно стала видеть ауры, Луиза?

– Ауры? Какие ауры? Я не понимаю, о чем ты. – Но она все понимала.

– Литчфилд рассказал твоему сыну про твою бессонницу, но я сомневаюсь, что Литчфилд… ну… стал бы трепаться из-за одной только бессонницы. Меня настораживает другое – то, что ты говоришь, он назвал проблемами с восприятием. Меня удивляет, что кто-то решил, будто ты впала в маразм или совсем головой повернулась, хотя у меня тоже есть свои проблемы с восприятием.

– У тебя?!

– Да, мэм. А потом ты сказала еще одну вещь, куда более интересную. Ты сказала, что вдруг увидела Дженет совсем по-другому. И это тебя напугало. Ты не помнишь, что ты под конец говорила, зато ты помнишь, как ты себя чувствовала. Ты видишь другую часть этого мира – весь остальной мир. Контуры вокруг предметов, очертания внутри предметов, звуки внутри звуков. Я назвал это миром аур, и ты его видишь. Да, Луиза?

Она молча взглянула на него и закрыла лицо руками.

– Я думала, что схожу с ума, – сказала она, а потом повторила: – Ральф, я думала, что схожу с ума.

Он обнял ее, потом отпустил и приподнял ее лицо, взяв его за подбородок.

– Только ты больше не плачь, – сказал он. – У меня нет запасного платка.

– Я не буду, – сказала она, но ее глаза предательски заблестели. – Ральф, если бы только знал, как ужасно…

– Я знаю.

Она улыбнулась.

– Да… ты знаешь, правда?

– Что заставило идиота Литчфилда решить, будто ты сходишь с ума – ну, кроме болезни Альцгеймера, на которую у него, вероятно, были подозрения, – вряд ли просто бессонница, правильно? А вот бессонницу с какими-то там видениями он, очевидно, счел галлюцинацией – это уже ближе к истине.

– Да, наверное. Но на приеме он мне не сказал ничего такого. Когда я ему рассказала о тех вещах, которые вижу – цвета и все такое, – он меня выслушал с пониманием.

– Ага, а как только ты вышла за дверь, он тут же бросился звонить твоему сыну и велел ему приехать в Дерри и сделать что-нибудь со своей престарелой мамой, которая явно выжила из ума и теперь видит, как люди расхаживают по улицам в разноцветных коконах с привязанными к головам веревочками.

– Ты тоже видел, Ральф? И ты тоже видел?

– Да, и я тоже видел, – сказал он и рассмеялся. Может быть, в данном случае его смех был совсем неуместен, но ему надо было хоть как-то сбросить напряжение. Ему хотелось расспросить ее сразу о стольких вещах, он буквально сгорал от нетерпения. И было что-то еще – что-то столь неожиданное, что он даже не сразу понял, что это такое: он был возбужден, не просто заинтересован, а действительно возбужден. Как мужчина.

Луиза снова расплакалась. Ее слезы были цвета тумана над озером и легонько дымились, когда скатывались по щекам.

– Ральф, это… это… о Господи.

– Это круче, чем Майкл Джексон в суперкубке, да?

Она тихо рассмеялась.

– Ну да… совсем немного, но круче.

– Для того, что сейчас происходит с нами, Луиза, уже даже есть название. Это не бессонница и не болезнь Альцгеймера. Это гиперреальность.

– Гиперреальность, – повторила она. – Какое слово-то умное!

– Да, пожалуй. Это мне рассказал фармацевт из аптеки «Первая помощь», его зовут Джо Вайзер. Только он знает совсем немного, а это все куда больше, чем может представить себе нормальный человек.

– Да, это как телепатия… но если это действительно происходит… Ральф, а мы точно в своем уме?

– Твоя невестка взяла сережки?

– Я… она… да, – замялась Луиза. – Да, брала.

– Ты уверена?

– Да.

– Тогда ты сама и ответила на свой вопрос. У нас все в порядке, мы не сошли с ума… но я думаю, это не телепатия. Мы читаем не мысли, а ауры. Слушай, Луиза, я тебя о стольком хочу расспросить, но сейчас для меня самое главное… Ты видела… – Он вдруг замолчал, не уверенный, стоит ли произносить слова, которые уже срывались с кончика языка.

– Видела что?

– Ладно. Это будет звучать совсем уже безумно, даже безумнее, чем все, что ты мне рассказала, но я вовсе не сумасшедший. Ты мне веришь? Я не сумасшедший.