– О политике и войне, – ответил Кевин. – Как-то навеяло стрельбой.
– Кое-кто взялся за роль адвоката дьявола, – добавил Ларк.
– Это что-то из австралийской библии? – Поинтересовался Хаген.
– Это идиома, – пояснил Грэм. – Так называют человека, который берется защищать заведомо порочную позицию. Как Люси сейчас защищает милитаризм.
– Эй-эй! – Возмутилась юная меганезийка, – где это я защищаю милитаризм?
– Ты сказала, что последняя серия войн почти по всему миру является позитивной.
– Ага. Сказала. Но при чем тут милитаризм, если это факты? Ответь: на острове Роти, который сейчас австралийский, стало лучше, чем при индонезийских исламистах?
– Остров Роти, – возразила Джес, – вошел в Австралийский союз по референдуму.
Хаген негромко похлопал в ладоши и пояснил:
– Если ты что-то хапнул, то устраивай референдум. Если успел, то, типа, заиграно.
– Референдум это для юридических закорючек, – добавил Аристо. – А я смотрю на это чисто практически. Если какое-то правительство сидит, как собака на сене, и толком управлять не хочет или не умеет, то соседи его выгоняют.
– Если они умеют управлять лучше, – уточнила Долли.
– А откуда они знают, что умеют лучше? – Поинтересовалась Риче.
Бразилька пожала плечами.
– Наверное, есть какая-нибудь теория на этот счет. По крайней мере, и здесь, в Новой Гвинее, и во многих других местах действительно стало лучше.
– Другие места – это Южное Перу и район Титикака? – Иронично спросил Ларк.
– И там тоже, – невозмутимо согласилась она. – А у тебя другое мнение?
– А лучше стало по вашему мнению или по перуанскому и боливийскому?
– По мнению большинства тех, кто там живет, – пояснила Долли. – Я это сама видела, разговаривала с людьми, и знаю.
– Теория тут элементарная, – продолжил Аристо. – Если где-то образуется территория команчей, то, значит, там управление ни к черту, и надо эту территорию отбирать.
Мэйв озадаченно потерла ладонями щеки.
– Команчи это ведь, кажется индейцы в Северной Америке, нет?
– Так называют бандократические участки, – пояснила Люси, жуя сэндвич. – Они получаются при затяжных локальных войнах или ещё при какой-нибудь фигне. Общественный порядок рассыпается, и у людей нет ни защиты от бандитизма, ни возможности для нормального бизнеса или нормальной работы по найму.
– Толково сказано, – согласился Грэм, – но кто арбитр? Если это тот, кто собрался оккупировать территорию, то с чего бы верить в его объективность?
– А кто, по-твоему, может быть арбитром? – Спросил Хаген, закуривая сигарету.
– Для этого существует ООН, – заметила Джес.
Хаген фыркнул и махнул рукой.
– Не смеши меня, гло. ООН – это зоопарк живых ископаемых.
– Это только у вас в Меганезии так считают, – возразила Риче.
– А ты считаешь, что ООН компетентно? – Иронично поинтересовалась Люси. – Ты не видела список их комитета по миротворчеству? Почитай. Welcome to the real world.
Кевин, начав не спеша набивать табаком глиняную трубку, купленную на местном маленьком рынке, многозначительно произнес:
– Допустим, все, кому это выгодно, поделили между собой все территории команчей. Делить больше нечего, а аппетит, как мы знаем, приходит во время еды. И кому-то приходит в голову мысль: специально создать территорию команчей в какой-нибудь вкусной стране, чтобы потом её присвоить по уже сложившейся практике.
– Это фантазии, – заметил Аристо. – Вроде всемирного заговора зеленых человечков.
– Страна называется Франция, – уточнил Кевин.
– По-моему, – сказала Люси. – Ты путаешь захват территорий, раздел сфер влияния и конкуренцию за гуманитарный ресурс. Это три разные вещи. Прикинь?
– Слушай, – обратилась к ней Риче. – Где ты успела этого нахвататься? Извини, если я влезла не в свое дело, но просто я случайно видела твою анкету, и…
Меганезийка открыто и обаятельно улыбнулась.
– Ты про мой возраст, ага? Видишь ли, так исторически сложилось. У нас это в школе проходят, по экоистории. Типа: экономическая экология людей. Так вот, если силой начинают делить территории, то это война. Если кто-то на какой-нибудь территории усиливает свое присутствие, чисто мирно, то это раздел сфер влияния, а если кто-то агитирует квалифицированных людей делать бизнес не на биологической родине, а в стране-заказчике, то это конкуренция за гуманитарный ресурс. Вы же привлекаете в Австралию гастарбайтеров из Индии, и никто не говорит, что вы агрессоры.
– Ну, ты скажешь! – искренне возмутилась австралийка. – Мы на хороших условиях приглашаем из Индии рабочие руки, которых там избыток. А вы устроили в Париже заваруху, чтобы выкачать мозги, которых везде недостаток, и которые нужны самим французам не меньше, чем вам! Чувствуешь разницу?
– Мы устроили заваруху? – Люси удивленно выпучила глаза. – Разве мы притащили в Европу целую толпу долбанных исламистов?
Хаген протянул руку и легонько погладил её по спине.
– Ундина, не напрягайся. Вопрос-то понятный. В Европе уже тысячу лет идет грызня христиан и мусульман. Кто-то со стороны оседлал эту тему и утащил пару центнеров мозгов. Риче интересуется: это такая конкуренция или это такой тихий разбой?
– Значит так… – Сказала она, вытаскивая сигарету из его пачки.
– Твоя мама меня расстреляет, – предупредил он.
– Мы ей не скажем, – пообещала Люси, щелкая зажигалкой. – …И я один раз. Типа, не считается… Так вот, во-первых, эти мозги не лежали в мясной лавке, а были в голове людей, которые сами решали: где им интереснее работать. Когда оффи-победители во Второй Мировой войне силой забрали мозги германских ракетчиков и потом полвека строили на них свои космические программы, то это был разбой. А когда мы…
– Ты считаешь, что с нацистами обошлись несправедливо? – Перебил Грэм.
– При чем тут нацисты? В рабство захватили ученых, а не нацистов. Прикинь?
– В рабство? – Переспросил он.
– Ага. Когда увозят силой и заставляют работать, это так и называется. Но это я для примера. В смысле, что наши спецслужбы так с французами не поступали… Это во-первых. А во-вторых, кто сказал, что эти мозги нужны в Европе? Если бы они были нужны, то им бы создали условия. Для начала, сделали бы ВМГС обеим бандам: и исламистам и христианским ультра. Не сделали? Значит, мозги не нужны.
– Точнее, – сказал Хаген, – европейским оффи больше интересны мусульманские и христианские ультра, чем ученые и инженеры. Типа, опора власти.
Люси покрутила между пальцами сигарету и кивнула.
– Ну, типа, да. Я так и хотела сказать. Нормальных европейцев никто не спрашивал.
– Между прочим, – вмешалась Долли, – конкуренция стран за мозги была всегда. Это нормально. Австралия тоже ввозила мозги из Англии, пока не вырастила свои.
– Все равно, это как-то не честно, – заметил Ларк. – Европейцы платят налоги на свое образование и университетскую науку, а потом приезжают всякие, и переманивают.
Около них как-то внезапно материализовалась Оо Нопи.
– Я вообще-то по поводу дальнейшего графика, – сообщила она. – Но, так, в порядке мнения по поводу этого разговора про мозги. Почему французам не выгодно, если их мозги едут в Меганезию, а меганезийцам выгодно, если их мозги едут к нам в Новую Гвинею, или на Тимор, или в Транс-Экваториальную Африку? Парадокс?
– Точно! – поддержал Хаген, – Когда европейские мозги едут к нам, европейцы нас называют «интеллект-пиратами». Когда наши мозги едут в какую-нибудь страну четвертого мира, в Европе нас опять называют «интеллект-пиратами». Упс…
– Не «упс», а плохой имидж, – поправила бразилька. – Если, к примеру, у тебя плохой имидж, то любое твое действие будет восприниматься как порочное.
Аристо похлопал свою подругу по бедру и отрицательно покачал пальцем.
– Не так все просто, Долли! Зачем европейский спец едет в Меганезию? Чтобы жить в условиях канакской хартии. А зачем меганезийский спец едет в африканскую страну? Чтобы эта африканская страна жила по канакской хартии. И там и там – экспансия.
