– Я уже говорила: на мой взгляд, они слишком нерешительные. Они слишком много рассуждают, когда надо просто сделать. И они слишком ритуально выражают свои эмоции. Они гонятся за совершенством, и не умеют быть счастливыми. Но это мое мнение, а теперь я снова играю за автора. Я пытаюсь врубиться, как же они, такие замечательные, появятся? Я ученый, я не могу забить болт на переходный процесс и просто сказать: так получилось. Я хочу объяснить как это будущее вырастет из того состояния общества и человека, которое сейчас, в эпоху Первой холодной войны. Я пытаюсь и так, и сяк, а оно, joder conio, не получается, несмотря на все мои знания.

– По ходу, качественная ошибка прогноза, – констатировал Оскэ.

– Нет! – Флер энергично покрутила головой, – Качественно модель нормальная, но в деталях сидят ошибочные постулаты. Это как с моделью атома по Резерфорду. В ней почти все ОК, остался один шаг до открытия, но на этот шаг уже не хватает сил.

Оскэ дважды кивнул в знак понимания ситуации, и предположил:

– Его задолбало и он описал переходный процесс абы как.

– Нет, Ежик. Он так не мог. Не такой человек. Он начал рыть источники. Сначала – нормальные, объективно-научные. Потом – сомнительные.

– Пошел советоваться с tahuna? С колдунами? – предположил Оскэ.

– Хуже, – вздохнула Флер, – Он пошел к каким-то интеллигентам. А в Европе почти каждый интеллигент связан с христианской ортодоксией.

– Не может быть, – возразила Стэли, – Ефремов считал, что христианство это вредное учение. Нам, как католикам, это неприятно, но это факт. Он так прямо и писал.

Флер сделала несколько глотков какао и пояснила.

– Тут надо понимать психологию интеллигенции. Интеллигент обязательно найдет в обозримых окрестностях мораль из самого тухлого периода истории. В Европе это – средневековье. Если к власти в стране приходит новая генерация, то интеллигенты приползают к ней, преданно лижут ей сапоги и пытаются продать ей эту тухлятину в качестве новой супер-прогрессивной морали.

– О! – сказал Оскэ, – Я, как будто, слышу застольные лекции дяди Микки.

– Ага, – Флер кивнула, – Папа ведь был обвинителем на «процессе биоэтиков».

– Подождите, – вмешался Эсао, – как ученому-коммунисту можно продать мораль средневековья?! Скорее, кошка начнет жрать опилки!

– Можно-можно… – сказала Флер, – Мы ведь недавно болтали на эту тему. Если не провести универсальный культуроцид, то будут рецидивы. Вот и пример. Ученый-коммунист задумался на счет изменения людей, а интеллигенты тут как тут со своей тухлятиной. Возьмите, товарищ Ефремов, плоды трудов величайших нравственных мыслителей человечества. А ты удивлялся, почему у нас расстреливали педагогов и всяких прочих интеллигентов. Вот потому! В 1-м году Хартии первой задачей было выиграть войну с неоколониализмом, второй – снести его моральную надстройку, а третьей – создать у людей психологический иммунитет к этой моральной тухлятине.

Произнеся этот монолог, меганезийка допила какао и потянулась к котелку. Оскэ опередил её, и, отняв кружку, аккуратно наполнил, заметив мимоходом.

– Ты слишком заводишься, крошка Ру.

– Этот минус – продолжение моих несомненных плюсов, – гордо ответила она.

– А как вы думаете, на самом деле, можно изменить людей? – спросила Стэли, – Не в средневековье, конечно, а в лучшую сторону?

– А которая сторона лучшая? – иронично поинтересовался Оскэ.

– Ну… – тиморка задумалась, – Вот эксперимент на тетрабублике. Там же меняют в лучшую сторону этих ребят, которых в семье воспитывали исламистами, правда?

Оскэ покачал головой, закурил сигарету и, после некоторой паузы, ответил:

– Сложный это вопрос… Сложный и неприятный. Можно было бы отговориться, что, типа, это особый случай: исламская мораль по-любому должна быть стерта. Даже в случае, если приходится для этого слегка травмировать мозги юного организма. Но я предпочитаю сказать прямо: я не уверен, что такие фокусы допустимы по Хартии.

– И я не уверена, – эхом отозвалась Флер.

– Ладно, пусть это неудачный пример, – сказала Стэли, – А Элаусестере? Там-то люди получаются… Не знаю, как сказать. Не зря же именно они в «Диогеновых бочках»?

– Элаусестерцы, – произнес Оскэ, – Это наши космические конкистадоры. Они почти идеально готовы к завоеванию космоса, но им очень тяжело в повседневной жизни.

Стэли снова задумалась и очень нерешительно предположила:

– Может быть, это потому, что повседневная жизнь неправильно устроена?

– Ты думаешь, что надо перестроить все по тамошнему образцу? – уточнила Флер.

– Не знаю… Я просто спросила.

– Хм… – Флер повернулась к Оскэ, – Слушай, Ежик, а мы потянем свозить ребят на Элаусестере? Где-нибудь в июле, а? Эсао уже вернется с Парижского фестиваля…

– ОК, – Оскэ кивнул, – Только сообразим, как дешево добросить их на Фангатауфа…

– Ребята, вы что, серьезно!? – спросил пораженный Эсао, – Это прекрасно, но, честно говоря, неудобно, что вы будете так напрягаться из-за…

– Кто тебе сказал, что мы будем напрягаться? – переспросила Флер, – Мы все равно окажемся в середине лета на Муруроа и Фангатауфа. Там начинается инженерно-строительный бум из-за космодрома. Типа, табаш. Оттуда до Элаусестере два шага.

– Мы морские номады, – весело добавил Оскэ, – мы кочуем за табунами заказчиков и прочей промысловой рыбы. А напрягаться не надо. Поэтому, давайте уже спать.

…

=======================================

Городок Аляска – самый молодой на атолле Киритимати – вырос в период второй координатуры, меньше двадцати лет назад. Городок расширялся по мере развития на атолле проектов малобюджетного космоса. Он протянулся вдоль извилистого юго-восточного берега лагуны, и состоял из примерно сотни коттеджей, построенных по простой схеме. Бамбуковая платформа на ножках-сваях, энергоблок, воронка-водосборник, пирс и стандартный бытовой модуль (на базе 20-футового контейнера), и всякая всячина на усмотрение хаусхолдеров – в меру их архитектурно-художественной фантазии. У Оюю и Снэпа, переехавших на Киритимати из супер-дешевой студенческой деревни на омываемом барьерном рифе восточнее Ниуэ, запасы фантазии были неисчерпаемы. Их коттедж выглядел, как многоярусный сросток симпатичных грибов-поганок, причем поганки, растущие со стороны лагуны, нависали над водой сильно вытянутыми краями своих шляпок. В самое жаркое послеполуденное время сиесты, их широкая тень полностью закрывала бамбуковый причал, и создавала здесь подобие прохлады. Кусочек тени доставался старому, заклеенному заплатками спасательному рафту – 3-хметровому оранжевому надувному блину, пришвартованному сбоку причала.

На этом рафте расположились четверо персонажей. На первый взгляд, все они были канаками (а кем ещё могут быть смуглые голые люди, лениво развалившиеся в тени навеса, на старом рафте, у причала рядом с домом у лагуны атолла, расположенного практически в центре Тихого океана). При более внимательном взгляде, можно было заметить, что канаками является только парочка примерно двадцатилетних креоло-малайцев. Другая парочка – прекрасно сложенная молодая женщина лет чуть менее тридцати и умеренно-спортивного вида мужчина в возрасте около сорока, относятся к совершенно другой национально-этнической группе…

Жанна пошлепала пяткой по воде и сообщила в пространство.

– Знаете, мне сейчас кажется, что я – бродяга-хиппи, путешествующая автостопом.

– Авиастопом, – педантично поправил Фрэдди.