Блок подалась вперед, но ничего не сказала. Кроме кивка в знак приветствия, она пока что не произнесла ни слова, но я мог сказать, что она укладывает в голове все услышанное.

– В итоге ФБР сообщит вам, что в Соединенных Штатах на свободе находится около пятидесяти серийных убийц. Реальная же цифра может быть ближе к двум тысячам. Если оперировать упомянутой статистикой, это означает, что сейчас в мире действует от трехсот до четырехсот женщин – серийных убийц. И мы понятия не имеем, кто они и насколько серьезны их преступления.

– Господи… – потрясенно произнес Гарри. – А как же это дело?

Официант принес сэндвичи и тарелки с закусками, и мы примолкли, пока он расставлял их на столе.

– Итак, что думаете? Это Александра или София? Я не хочу как-то повлиять на вашу точку зрения, высказывая свое собственное мнение. Мне просто нужно услышать мнение кого-то, кто не имеет никакого отношения к этому процессу, – сказал я, когда официант ушел.

– Кто из сестер Авеллино убийца? Это сложный вопрос. Ни одна из них не укладывается в типовой профиль. Обе пережили в детстве серьезную психологическую травму, связанную со смертью их матери. Есть подозрения в связи с этой смертью, и то, что вы рассказали мне про тот след от укуса, очень интересно. После смерти матери обеих девочек разлучили с отцом и друг с другом – разные школы, разные жизни… И все же…

– Так все-таки кто? – подтолкнул ее я. – Мы хотели бы получить конкретный ответ, Дилейни. Мы считаем, что одна из сестер ловко направляет этот судебный процесс.

Прожевав кусок сэндвича, она вытерла губы салфеткой и задумалась. Я буквально видел, как в голове у нее крутятся шестеренки.

– Большинство серийных убийц не являются психически больными, – наконец произнесла она.

– Шутите, – изумился Гарри.

– Многие из них психопаты, но это не психическое заболевание. Будь это так, то половина руководителей компаний из списка «Форчун-пятьсот»[40] находилась бы сейчас в психиатрических больницах. Большинство серийных убийц ведут внешне нормальный образ жизни и хорошо умеют вписываться в свое окружение. Одна из первых серьезных работ о серийных убийцах была написана Клекли[41] – она называется «Маска здравомыслия». Тогда, в тысяча девятьсот сорок первом году, считалось, что если ты совершаешь безумные поступки, то ты сумасшедший. Сегодня это не так. Глядя на ваших девушек, можно сказать, что членовредительство Софии не очень-то вписывается в стандартный профиль. Люди калечат себя по самым разным причинам, но это один из факторов, который уводит меня от нее.

– Пистолет вам к голове – кто из них убийца? – воскликнула Кейт.

– Александра, – ответила Дилейни.

Гарри рассказал ей о дневнике и о том, что мы думаем теперь, когда он выплыл как улика в суде.

– Это умно, – заметила она, выслушав его. – Дневник заметно пошатнет мнения присяжных. Если он указывает на Софию как на отравительницу, а это убийство и судебный процесс являются частью какого-то плана – на что это очень похоже, – тогда конечно. Александра достаточно хорошо подделала этот дневник, чтобы осудить свою сестру и добиться оправдания для себя. Ей также не обязательно быть мастером подделок – почерк Фрэнка был испорчен из-за психотропного препарата. Очень умно.

– Так что же нам теперь делать? Нам нельзя допустить, чтобы это сошло ей с рук, – сказал я.

– Если я вызову ее на свидетельское место, вы ведь сможете подвергнуть ее встречному допросу? – спросила Кейт.

– Таким образом вы сознательно и на глазах у всех толкнете свою клиентку под автобус. А кроме того, нельзя исключить и вероятность дачи ею ложных показаний – что, если она убедит присяжных, что этого не делала? Удалось ведь ей убедить вас обеих. А если я вызову Софию и Драйер подложит ей какую-нибудь свинью, на что он вообще горазд, это может лишь еще больше усугубить ситуацию, – ответил я.

Несколько мгновений мы молча сидели, погрузившись в собственные мысли.

– Не вызывайте подсудимых, – неожиданно подала голос Блок. – Проблема в этом дневнике. Мы покажем присяжным, что это подделка. Драйер убил кучу времени, доказывая, что это подлинник. Я не думаю, что у них было время подумать, насколько точен этот дневник – насколько записи в нем соответствуют действительности.

Гарри, Дилейни и я поразевали рты – одна лишь Кейт продолжала отстраненно забрасывать в рот ломтики жареной картошки, пока ее подруга произносила эти слова – впервые с тех пор, как мы уселись за стол. Я предположил, что Блок открывала рот только в тех случаях, когда требовалось сказать что-то чертовски важное.

– Блин, да это именно то, что нам нужно сделать! – воскликнул я.

Блок промолчала.

– Черт, вот уж ни убавить, ни прибавить! – вторил мне Гарри, после чего посмотрел прямо на Кейт: – И часто она это проделывает?

Та поднесла стакан с колой к губам, немного поколебалась и ответила:

– Добро пожаловать в мой мир.

Опять постукивание каблучков Сильвии Саграды по полу… Словно тиканье часиков, отсчитывающих время до моего встречного допроса. Позади – еще одна ночь без сна. На сей раз я работал, а не ворочался в постели. И к утру был готов снести Саграду с лица земли вместе со свидетельской трибуной. Закончив подготовку к допросу, сделал несколько звонков.

И все же я не был окончательно готов. Я этого не почувствовал.

Саграда заняла свое место за трибуной и начала наливать воду в стаканчик.

– Эдди… – шепнул Гарри.

Потом начал что-то тихо говорить, но я его не слышал. Я не думал ни о дневнике, ни о Саграде, ни о Софии с Александрой. И хотя всю ночь голова у меня была занята этими мыслями, утром я мог думать только о Харпер – ни о ком и ни о чем другом. С момента ее смерти я каждую ночь думал о ней, и прошлая ночь казалась мне предательством. Харпер прочно засела у меня в голове. Я пытался «щелкать выключателем», но без толку.

– Не забывайте, вы всё еще под присягой, мисс Саграда, – напомнил судья Стоун. – Мистер Флинн, у вас есть какие-то вопросы к данному свидетелю?

Вопросы у меня были. И я не мог задать ни одного из них. Боль облепила меня со всех сторон, словно я оказался в одном из тех старых водолазных костюмов – у которых медный шлем с окошком-иллюминатором, свинцовые ботинки и пояс с утяжелителем. Я был защищен от всего мира этой болью, и она давила на меня тяжким грузом. Затягивала меня вниз.

– Эдди, ну давай же… Ради Харпер, – шепнул Гарри.

Я встал, решив не скрывать эту боль, а использовать ее.

– Доктор Саграда, согласны ли вы с тем, что некоторые представители вашей профессии могли изучить этот дневник и прийти к иному выводу касательно личности его автора?

– Согласна. Мы можем высказывать лишь свое собственное мнение. Я понимаю, что у других оно может оказаться другим.

Первый шаг сделан.

– Вы согласны с тем, что ваша интерпретация касательно того, кто написал этот дневник, может быть ошибочной?

– Такое не исключается. Я не думаю, что это так, но такое вполне возможно.

Она была осторожна, не позволяя загнать себя в угол. Ей требовалось оставить себе выход, сохранив свой профессиональный авторитет – на тот случай, если в ближайшие двадцать минут мне случится разнести к чертям все ее доводы. Умно. Кроме того, это вселяло в присяжных некоторую уверенность в объективности Саграды – она выражала свою искреннюю веру, и ее разум был открыт для других вероятностей. Это делало ее показания еще более убедительными. Здесь уже мне приходилось соблюдать осторожность.

– Вы основывали свое мнение на начертании букв – на стиле, если угодно? А также на синтаксисе и строении предложений, не так ли?

– Главным образом да.

– Хотя почерк в дневнике не совсем совпадает с заведомо подлинными образцами почерка Фрэнка Авеллино, верно?