День прошел нормально. Как и ожидалось. Детектив Тайлер в своих показаниях несколько преувеличил действие галоперидола. Это не то средство, которое делает людей полностью послушными – в некотором смысле отец стал даже еще более упрямым и несговорчивым, – но он все-таки подписал эту доверенность. Еще несколько месяцев яда в пище и яда в ушах окончательно настроили бы его против ее сестры. Тогда она убедила бы его изменить завещание, а затем позволила ему уйти, аккуратно увеличивая дозу. Сам по себе этот препарат не смертелен, но в достаточном количестве способен привести к остановке дыхания или сердца. Ни один судмедэксперт или патологоанатом не усмотрел бы тут ничего, кроме дыхательной или сердечной недостаточности, вполне объяснимых у мужчины в возрасте ее отца.

Проблема была в том, что она недооценила его.

Если б она уделяла отцу больше внимания, то не пришлось бы сдвигать планы и ускорять события. Почему-то где-то в глубине души думалось, что он всегда знал о ней. Отец видел тот след от укуса на ноге у матери и скрыл его. Может, сам того не сознавая, не желал взглянуть суровой правде в глаза. Ее натура привела бы в ужас любого родителя. И все же он никогда не высказывал ей никаких претензий, хотя и не смог жить ни с кем из них после смерти их матери – отослал из дома обеих сестер.

Она чувствовала, что в первые годы после смерти матери отец подозревал их обеих. Он знал, что одна из них укусила Джейн, хотя никогда и словом об этом не обмолвился. Наверное, из чувства стыда. Когда она окончила среднюю школу, Фрэнк вроде забыл об этом – или, по крайней мере, задвинул свои сомнения куда-то в самую глубину головы.

Хотя четыре года назад, когда она скормила три флакона оксиконтина второй его жене, Хизер, Фрэнк должен был бы понять, что абсолютно ничего не изменилось. Что его дочь ничуть не изменилась. Впрочем, у Хизер хватало собственных проблем, и наркозависимость занимала среди них отнюдь не последнее место. Так что версия смерти от случайной передозировки его вполне убедила – как, впрочем, и власти.

А вот Хизер убеждению не поддавалась. Поначалу.

Она явилась в семейный дом, зная, что Фрэнка нет в городе и что Хизер будет там в полном одиночестве. И что будет беспробудно пить, параллельно закидываясь «колесами» для большего кайфа. Хизер уже нализалась настолько, что не могла удержать стакан, но добавленные в ее водку с содовой таблетки оксиконтина, растолченные в порошок, так и не сделали своего дела. В какой-то момент пришлось удерживать ее и через засунутую в горло резиновую воронку влить ей в желудок приправленную окси бутылку шабли.

Она оставалась с Хизер, пока та тихо умирала, а затем той же ночью убрала все следы своего присутствия в доме, прежде чем оставить мачеху, чтобы ее нашел отец, который должен был вернуться только на следующей неделе. В доме еще довольно долго сохранялся этот запах – Хизер умерла в самый разгар лета. После похорон Фрэнку пришлось нанять дорогостоящую бригаду дезинфекторов, чтобы избавиться от запаха гниющей плоти своей второй супруги.

На похоронах Хизер она в последний раз и видела свою сестру. Они стояли по разные стороны еще не закопанной могилы. Отец стоял между ними в изголовье. Голова у него была опущена, слезы капали на гроб. Сестра не смотрела на нее. Сестра винила ее во всем. Она подозревала, что та просто втайне завидует ей. Ее силе. Ее готовности делать все, что потребуется, дающей ей эту силу. А вот сестра была слабой. Всегда была. Даже когда они были маленькими, ею всегда можно было манипулировать. Пообещать конфету или книгу. И тогда она делала то, что ей говорили. Даже очень плохие вещи. Разница была в том, что, когда матери удавалось ее за этим застукать, сестра все плакала и плакала навзрыд.

Сестра плакала и в тот день, когда мать рассталась с жизнью на лестнице, и, насколько она могла судить, с тех пор и не переставала лить слезы. Некоторым поступкам нет прощения. Они пятнают душу, оставляют на ней неизгладимый след. Она поняла это в тот день, когда ее зубы впились в кожу матери. Мать не вскрикнула, не вздрогнула и не отстранилась. Хотя подспудно промелькнула мысль: может, мама еще жива? Может, какая-то часть ее мозга пока что не отключилась после перелома позвоночника? Та часть мозга, что позволяла матери оставаться в сознании и чувствовать боль от маленьких зубок, впившихся в кожу? Она понимала, что это маловероятно, но восторженное возбуждение при мысли, что мать может это почувствовать, делало этот поступок еще более важным, еще более значительным.

Она слушала, как адвокаты сражаются сначала с детективом Сомсом, а затем с детективом Тайлером.

Ничего из этого не имело значения.

Ее сестру осудят. А она выйдет на свободу.

В этом не было никаких сомнений.

Подобные мысли рассеялись, вернув ее в зал суда. Опустив взгляд, она опять поймала себя на том, что оглаживает пальцами стол. Быстро убрала руки, зажала их между бедер и осторожно огляделась по сторонам.

Непонятно, видел ли ее кто-нибудь. Хотя не важно.

Судьба сестры уже решена.

Скоро ничто не будет стоять между ней и состоянием ее отца.

Всем состоянием до последнего цента. И все-таки дело не в деньгах. Дело в том, чтобы не позволить и сестре наложить на них лапу. Деньги – это еще и власть. Сестра была единственной, кто знал ее истинную природу. Так и должно было случиться – то, что сейчас судят их обеих. Убийство сестры, а затем и отца вызвало бы слишком много вопросов, даже если б и удалось выдать обе смерти за роковое стечение обстоятельств. Да и в чем тогда была бы забава? Известие о том, что отец и дорогая сестра, к примеру, погибли в автокатастрофе, принесло бы определенное удовлетворение – но абсолютно никакого удовольствия. А это все-таки разные вещи.

Отец, погибший от руки убийцы, и сестра, осужденная за это убийство и лишенная наследства, – идеальный вариант. Она получит деньги – и власть. Фрэнк наконец заплатит за все те годы, что пренебрегал ею, держал ее подальше от себя в холодных школах-интернатах – за то, что позволял матери бить и кусать ее. Фрэнк Авеллино заслужил эту смерть.

И сестра свою участь тоже полностью заслуживала.

Полный эффект показаний Тайлера врезался в Кейт подобно перегруженному самосвалу без тормозов.

Детектив Тайлер утверждал, что Фрэнка Авеллино без его ведома накачивали психотропным препаратом, чтобы кто-то мог наложить лапу на его бизнес и деньги. А затем подтвердил, что недавно была оформлена доверенность в пользу Александры и Хэла Коэна.

Выглядело это ужасно. Выглядело все так, будто Александра обманом завоевала доверие отца, одурманивая его галоперидолом. Чтобы еще на шаг приблизиться к его богатству.

Драйер больше не задал Тайлеру ни единого вопроса – просто сел обратно на свое место, позволив подтексту показаний Тайлера распространиться по залу суда подобно какому-то ядовитому облаку, пропитавшему своими вонючими испарениями не только мысли присяжных, но и саму их одежду.

Кейт чуть ли не физически ощутила, как эта клубящаяся зловонная волна накатывает прямо на Александру. Нужно было срочно развеять это облако подозрений, пока оно не настроило присяжных против ее клиентки. Требовалось что-то предпринять, причем прямо сейчас, не теряя ни минуты.

Ножки ее деревянного кресла скрежетнули по полу, когда она резко отодвинулась от стола. Поджав под себя ноги, уже положила руки на подлокотники, готовая вскочить, но в голове было пусто.

Кейт готовилась к этому судебному процессу, как ни к чему другому, чем ей когда-либо приходилось заниматься. Чуть ли не назубок вызубрила все свидетельские показания, могла с ходу привести содержание любого документа – вплоть до номера страницы в судебном деле. Однако токсикологический отчет, предъявленный сегодня, оказался крученым мячом, неожиданно прилетевшим из ниоткуда. Внезапно весь этот судебный процесс, ее тщательно разработанная стратегия и заранее заготовленные вопросы для встречного допроса – все это теперь казалось чем-то совершенно незнакомым, а не хорошо изученным и отработанным.