Он ждал возражений от собственного рассудка, но их почему-то не последовало.

– Иногда у меня возникает такое чувство, что все эти дни я провожу в своеобразной стиральной машинке для эмоций, – сказала Элен. – Моя мать на меня очень злится… она готова на все, даже трусихой меня назвала… и иногда мне и правда кажется, что я трусиха… и мне очень стыдно…

– Тебе не должно быть стыдно, – перебил ее Ральф. Он опять посмотрел на веревочку Натали, которая трепетала на ветру. Она была очень красивой, но ему не хотелось трогать ее руками; какой-то глубинный инстинкт подсказывал ему, что это может быть опасно для них обоих.

– Да, наверное, – продолжала Элен. – Но всем девушкам с самого детства внушают определенные вещи. Типа: «Вот твоя Барби, вот твой Кен, вот твоя игрушечная кухня. Учись, потому что потом, когда ты будешь женой и хозяйкой, тебе придется заниматься всем этим, и если что-то пойдет не так, в этом будет только твоя вина». И я училась, да, только меня никто не предупредил, что в реальной жизни Кены иногда сходят с ума. Я как будто пытаюсь себя оправдать, так это смотрится со стороны?

– Нет. Насколько я понимаю, все именно так и было.

Элен невесело усмехнулась.

– Только не говори это моей матери, Ральф. Она не верит, что Эд меня бил. Ну разве что шлепнул по заднице… просто чтобы подтолкнуть меня в правильном направлении, если я вдруг собьюсь с курса. Она, конечно, не говорит этого вслух, но по голосу это чувствуется – всякий раз, когда мы с ней разговариваем по телефону.

– Я не считаю, что ты это все напридумывала, – сказал Ральф. – Я тебя видел, помнишь? И я помню, как ты просила меня не вызывать полицию.

Он вдруг почувствовал, как его руку легонько сжали под столом, и удивленно поднял глаза. Гретхен Тилбери слегка кивнула и еще раз стиснула его руку, на этот раз более чувствительно.

– Да, – сказала Элен. – Ты все видел.

Она слегка улыбнулась, и это было хорошо, но еще лучше было то, что происходило с ее аурой – маленькие красные искорки потихоньку исчезали, и сама аура становилась больше.

Нет, мысленно поправился Ральф. Она не становится больше. Она просто расслабилась, освободилась.

Элен вдруг поднялась и обошла стол.

– С Нат что-то не то, давай я ее заберу.

Ральф взглянул на девочку и увидел, что Натали уставилась куда-то в пространство тяжелым удивленным взглядом. Он проследил за ее взглядом и увидел маленькую вазочку на подоконнике за раковиной. Пару часов назад он поставил туда несколько вялых цветов, и теперь из их черенков вытекал зеленый туман и окружал цветы тусклым сиянием.

Они умирают, подумал Ральф. И я это вижу. Господи Боже, больше никогда в жизни я не сорву ни одного цветка. Честное слово.

Элен осторожно забрала у него малышку. Нат почти не возражала, хотя ее взгляд по-прежнему был прикован к вянущим цветам. Она смотрела на них не отрываясь – все время, пока мама несла ее к своему месту.

Гретхен взглянула на часы:

– Если мы собираемся успеть на встречу в полдень…

– Да, разумеется, – сказала Элен извиняющимся тоном. – Мы с Гретхен входим в официальный комитет по встрече Сьюзан Дей. – Она вновь обращалась к Ральфу. – И это совсем не такой скаутский отряд, как можно было бы заключить из названия. Наша главная задача – не встретить ее, а обеспечить безопасность.

– Вы считаете, тут могут возникнуть проблемы?

– Скажем так, ситуация будет весьма напряженной, – сказала Гретхен. – У нее есть полдюжины телохранителей, и они нам переслали все факсы по поводу тех угроз, которые она получила из-за приезда в Дерри. Для них это стандартная процедура – она уже много лет живет в таком режиме. Они будут начеку, но само собой подразумевается, что, поскольку мы пригласили ее в Дерри, мы тоже несем ответственность за ее безопасность.

Ральф открыл было рот, чтобы спросить, а много ли было угроз, но и так знал ответ. Он прожил в Дерри семьдесят лет и знал, какой это опасный механизм – в глубине, под поверхностью скрывалось немало острых углов и режущих граней. Разумеется, и в других городах было то же самое, но в Дерри, казалось, была какая-то особая склонность к подобного рода уродствам. Элен называла этот город своим домом, это был и его дом тоже, и тем не менее…

Он вспомнил события десятилетней давности. Это случилось почти сразу по окончании ежегодного городского фестиваля «Дни Каналов». Трое парней сбросили скромного и беззащитного гея по имени Адриан Мелон в Кендускег, причем предварительно избили его до полусмерти и изрезали ножами. Говорили, что они стояли на мосту за баром «Фалькон» и спокойно смотрели, как он умирает. В полиции они сказали, что им не понравилась его шляпа. Это тоже Дерри, и только последний кретин не обратил бы на это внимания.

Ральф снова взглянул на снимок в сегодняшней газете – как будто его натолкнуло на это воспоминание о гибели Мелона (а может, так оно и было), – Хэм Давенпорт с поднятым кулаком, Дэн Далтон с разбитым носом и мутными глазами, и с плакатом Хэма, надетым на голову.

– Сколько было угроз? – спросил он. – Больше десятка?

– Около тридцати, – сказала Гретхен. – И из них где-то десять ее охрана восприняла очень серьезно. Две угрозы взорвать Общественный городской центр, если она не уедет. В одном письме – это вообще прелесть – говорится, что кто-то припас водяной пистолет, наполненный кислотой из автомобильного аккумулятора. И там написано: «Если я не промахнусь, то даже твои дружки не смогут смотреть на тебя без того, чтобы не блевануть».

– Очень мило, – заметил Ральф.

– И это подводит нас к сути нашего разговора. – Гретхен порылась у себя в сумке, достала маленький баллончик с красной крышкой и поставила его на стол. – Маленький подарок для вас от благодарных друзей из Женского центра.

Ральф взял баллончик. На одной стороне была картинка: женщина прыскает газом в лицо мужчине в гангстерской маске и шляпе с опущенными полями. На другой стороне было всего одно слово, написанное большими ярко-красными буквами:

– Что это? – удивился Ральф. – Слезоточивый газ?

– Нет, – сказала Гретхен. – В округе Мэн слезоточивый газ запрещен законом. Эта штука куда мягче… но если прыснуть кому-то в лицо, ему будет уже не до вас, во всяком случае, пару-тройку минут. От этого состава немеет кожа, слезятся глаза и тошнит.

Ральф снял крышку с баллончика, посмотрел на красный пульверизатор и надел крышку на место.

– Матерь Божия, и зачем мне, по-вашему, эта штуковина?

– Потому что вас официально произвели в Центурионы, – сказала Гретхен.

– Во что?!

– В Центурионы, – повторила Элен. Нат быстро уснула у нее на руках, и только теперь Ральф сообразил, что он больше не видит аур. – Главные враги «Друзей жизни» – лидеры оппозиции, так сказать.

– Ладно, – нахмурился Ральф, – я понял. Эд говорил о каких-то Центурионах в тот день… когда он тебя избил. Тогда он много о чем говорил, но все это был просто бред психически больного человека.

– Да, Эд сошел с ума, – сказала Элен. – Но мы думаем, что он рассказал об этих Центурионах только очень узкому кругу людей – таким же психам, как и он сам… ну или почти таким же. Остальные «Друзья жизни»… вряд ли они что-то знают. А ты, кстати? До прошлого месяца ты хотя бы подозревал о том, что Эд сошел с ума?

Ральф покачал головой.

– Из Лаборатории Хоукинса его наконец уволили, – сказала Элен. – Не далее как вчера. Они держали его на работе до последнего – он замечательный специалист в своей области, – но все-таки им пришлось его выгнать. Выходное пособие за три месяца… неплохо для парня, который избивает свою жену и кидает кукол, начиненных фальшивой кровью в окна больниц и женских клиник. – Она взяла со стола газету. – Эта демонстрация стала последней каплей. Это был уже третий или четвертый раз, когда его забирают в участок – с тех пор как он связался с «Друзьями жизни».

– У вас есть там свой человек? – спросил Ральф. – И вы от него все узнаете?