– Господи Иисусе. – Луиза закатила глаза. – Старый больной Иисусе на кресле-каталке. Ты в каком мире живешь, Ральф? Такие, как Литчфилд… они делают все, что считают правильным. Видимо, я догадывалась об этом, поэтому и не хотела к нему идти. Карл Литчфилд пустой и надменный человек, которого больше волнует, как он выглядит в своих дорогих рубашках, чем здоровье его пациентов.

– Очень циничное замечание.

– И очень верное, вот что грустно. Знаешь, что? Ему тридцать пять или тридцать шесть лет, и ему кажется, что когда ему исполнится сорок, он… остановится. То есть ему потом всегда будет сорок, всю оставшуюся жизнь. Ему кажется, что люди стареют, когда им исполняется шестьдесят, а дальше они вообще уже не имеют права на существование, то есть если вам больше восьмидесяти, то проще сразу отвезти вас к доктору Кеворкяну – чтобы не мучились. У детей не может быть секретов от родителей, а Литчфилд считает, что у стариков вроде нас не может быть секретов от собственных детей. Типа это в наших же интересах. В общем, как только я вышла от Литчфилда, он сразу же поднял трубку и позвонил моему сыну Гарольду в Бангор. Сказал ему, что я совсем не сплю, что у меня депрессия и проблемы с восприятием, которые приводят к преждевременному притуплению когнитивных способностей. И еще он сказал: «Вы должны помнить, что вашей матери уже много лет, и мне кажется, что вам надо подумать о том, как быть с ней дальше».

– Нет, он не мог так сказать, – с жаром воскликнул Ральф, удивленный и возмущенный одновременно. – Я имею в виду… он что, правда такое сказал?

Луиза мрачно кивнула.

– Он сказал это Гарольду, Гарольд сказал это мне, а я теперь говорю тебе. Я старая дура, я и не знала, что значит преждевременное притупление когнитивных способностей, и никто из них не захотел мне говорить. Но я посмотрела в словаре, что такое «когнитивный», и знаешь, что это значит?

– Мыслительные способности, – сказал Ральф. – Когнитивные – это мыслительные.

– Правильно. Мой доктор позвонил моему сыну и сказал ему, что я впадаю в маразм. – Луиза сердито рассмеялась и вытерла слезы со щек платком Ральфа.

– Даже не верится, – растерянно пробормотал Ральф, но ему очень даже верилось. Когда Каролина умерла, он начал всерьез опасаться, что та наивность, с которой он смотрел на мир до восемнадцати лет, все же осталась при нем, когда он повзрослел, и теперь, когда он стареет, эта наивность опять начала проявляться. В последнее время его удивляли многие вещи… причем «удивляли» еще мягко сказано. Они его возмущали и надолго выбивали из колеи.

Например, эти маленькие пузыречки под Мостом Поцелуев. Однажды он пошел погулять в Бэсси-парк, это было в июле. Зашел под мост, чтобы отдохнуть в тенечке и переждать дневную жару. Он уже достаточно удобно устроился и только потом заметил маленькую кучку разбитых стекол в речушке, которая текла под мостом. Он поднял какую-то палку, раздвинул траву и обнаружил шесть или восемь крошечных бутылочек. В одной из них, на самом дне, был какой-то белый порошок. Ральф поднял ее и долго вертел в руках, а потом до него дошло, что это такое – остатки крэк-вечеринки. Он выронил бутылочку, как будто она неожиданно раскалилась. Он все еще помнил то потрясение, которое испытал тогда, неудачную попытку убедить себя, что он сошел с ума, что это просто не может быть то, что он думает – не в этом задрипанном городишке в двухстах пятидесяти милях от Бостона. Это была защитная реакция организма, защитная реакция его наивности, его убежденности (по крайней мере до этого эпизода под Мостом Поцелуев), что все рассказы про кокаин и наркотические пристрастия – это не более чем криминальное телешоу или кино с Ван Даммом. Что в жизни так не бывает, потому что не может быть.

Сейчас он почувствовал нечто подобное.

– Гарольд сказал, что они собирались «свозить меня в Бангор» и показать одно место, – продолжала Луиза. – Теперь он не возит меня просто так, он меня по местам возит, бред какой. У них с собой была куча брошюр, и когда они мне сказали про эту поездку, Дженет сразу их вытащила…

– Погоди, не так быстро. Какое место? Какие брошюры?

– Извини, я сама себя обгоняю, да? Это место в Бангоре, называется Ривервью-Эстейтс.

Ральф знал это название, у него у самого была такая брошюра. Обыкновенная рекламная макулатура, которую рассылают по почте, предназначенная для людей старше шестидесяти пяти. Они с Макговерном еще смеялись на эту тему… но смех был какой-то натянутый, неестественный – как у детей, когда они проходят мимо кладбища.

– Черт, Луиза… это же дом престарелых, да?

– Нет, сэр! – сказала она, сделав невинные глаза. – Я тоже им так сказала, но они мне быстренько все разъяснили. Нет, Ральф, Ривервью-Эстейтс – это кондоминиум для общественно-активных граждан старшего возраста! И когда Гарольд это сказал, я сказала: «Да неужели?! Тогда послушай: можно, конечно, взять вишневый пирожок из «Макдоналдса», положить его на серебряное блюдо и назвать все это французским тортом, но он как был пирожком из «Макдоналдса», так им и останется, насколько я понимаю». И когда я это сказала, Гарольд начал шипеть и кипеть, а Джен лишь улыбнулась мне этой своей гаденькой сладкой улыбочкой. Она ее бережет специально для таких случаев, наверное, потому что знает, как меня это бесит. В общем, она улыбается и говорит: «Но вы все равно посмотрите брошюры, мама Луиза. Вас это не затруднит, а мы ради этого брали отгул на работе и ехали сюда. Все же не ближний свет».

– Да, как будто Дерри – это центр Африки, – пробормотал Ральф.

Луиза взяла его руку и сказала фразу, от которой его опять разобрал смех:

– Да, для нее это именно центр Африки!

– А когда ты узнала, что Литчфилд проболтался: до или после того? – спросил Ральф, он специально использовал то же слово, что до этого произнесла Луиза. Ему показалось, что для этой ситуации оно подходит как нельзя лучше. «Нарушил профессиональную тайну» было бы слишком вычурно для того, что он сделал. Все было гораздо проще: Литчфилд именно проболтался, потому что он просто трепло.

– После. Я подумала, что с меня действительно не убудет, если я просмотрю эти брошюры, в конце концов они проехали сорок миль, чтобы мне их показать. Вот я их и смотрела, пока они ели, что я наготовила – съели все, подчистую, между прочим, – и пили кофе. То еще местечко, этот Ривервью. У них там медицинская обслуга дежурит 24 часа в сутки. Собственная кухня. Когда ты к ним вселяешься, тебя обследуют и решают, что тебе можно кушать, а что нельзя. Какие-то Красные диеты, Синие диеты, Зеленые диеты и даже Желтые. Там были еще какие-то цвета, я всего не запомнила. А-а, да: желтая – для диабетиков, синяя – для людей с избыточным весом.

Ральф задумался о сбалансированном трехразовом питании на всю оставшуюся жизнь – никаких больше пицц с острым соусом от Гамбино, никаких сандвичей из «Кофейника», никаких чизбургеров из «Мексико Милт» – и решил, что подобная перспектива его не прельщает.

– А еще, – чуть ли не радостно добавила Луиза, – у них там какая-то пневмотрубосистема, которая доставляет таблетки прямо на кухню. Гениальное изобретение, правда, Ральф?

– Нет, не правда, – мрачно отозвался он.

– Нет-нет, правда. Это гениально. Это технология будущего. Там еще есть компьютер, который за всем следит, и у него точно нет никакой заторможенности когнитивных способностей. Еще у них есть специальный автобус, который дважды в неделю возит тамошних обитателей на всякие там экскурсии и за покупками, потому что водить машину им запрещено.

– А вот это действительно гениально, – усмехнулся Ральф, слегка сжав ее руку. – Несколько пьяных в субботу вечером отдыхают в сравнении с каким-нибудь старым хрычом с заторможенной когнитивной способностью за рулем старого дребезжащего «бьюика».

Она даже не улыбнулась, хотя он очень хотел ее рассмешить.

– А фотографии там… от этих картинок мне вообще стало не по себе. Старушки, играющие в канасту. Старички, кидающие подкову. И все вместе в большой, обитой сосновыми досками комнате отдыха, которая у них там называется Ривер-Холл. Какое замечательное название, правда, Ральф? Ривер-Холл.