– Да нормальное вроде название. Речной зал.

– Ага, звучит, как название таинственной комнаты в заколдованном сказочном замке. Но я бывала в гостях у своей подруги в «Земляничных полянах» – это дом престарелых в Скоухегане, – я знаю, что собой представляют эти комнаты отдыха, как бы их ни называли. Везде одно и то же: настольные игры в углу, паззлы, в которых обязательно не хватает пяти или шести кусочков, телевизор с неизменными мыльными операми. Всегда только мыльные оперы, и никаких тебе фильмов, где красивые молодые люди срывают с себя красивую одежду и катаются по полу в страстных объятиях. В таких комнатах всегда пахнет мастикой… и мочой… и дешевенькими акварельными красками в таких длинных жестяных коробочках… и отчаянием.

Луиза внимательно посмотрела на Ральфа.

– Мне только шестьдесят восемь, Ральф. Я знаю, что для нашего фонтанирующего молодостью бодрого доктора это слишком много, но для меня это вполне нормально, моей маме было девяносто два, когда она умерла – это было в прошлом году. А отец умер в восемьдесят шесть. В нашей семьей умереть в восемьдесят лет – это считается рано… и если мне предстоит провести еще девятнадцать лет жизни в месте, где обед объявляют по матюгальнику, я просто сойду с ума.

– Я бы тоже не выдержал.

– Но я посмотрела, хотя бы даже из вежливости. Когда я закончила, я сложила брошюрки в аккуратную стопку и вручила их Джен. Я поблагодарила ее и сказала, что все это было очень интересно. Она кивнула, улыбнулась и убрала их обратно в сумочку. Я думала, что это уже конец представления, но тут Гарольд сказал: «Надевай пальто, мама». На секунду я так испугалась, что у меня перехватило дыхание, я подумала, что они меня туда уже записали! И мне показалось, что если я не поеду сама, по доброй воле, Гарольд откроет дверь, и там будут стоять несколько вежливых молодых людей в белых халатах, один из них улыбнется и скажет: «Не волнуйтесь, миссис Чесс, все будет хорошо. Когда вы получите первую порцию своих таблеток по нашему уникальному пневмотрубопроводу, вам уже ничего больше не будет нужно». «Я не хочу надевать пальто», – сказала я Гарольду, причем попыталась сказать таким тоном, которым я говорила, когда он был маленьким, но я настолько разволновалась, что не смогла справиться с собственным голосом. «Я передумала ехать кататься. Мне сегодня так много всего надо сделать», – сказала я. А Джен рассмеялась этим противным смехом, который я ненавижу еще даже больше, чем ее приторную улыбочку, и сказала: «Но почему, мама Луиза? Что такого уж важного может быть у вас в жизни, что вы даже не можете съездить с нами в Бангор, после того как мы – очень занятые, кстати, люди – все-таки нашли время и приехали сюда к вам». Я эту женщину всегда на дух не выносила. И она меня, кажется, тоже. А что делать, так часто бывает, когда свекровь и невестка не любят друг друга. В любом случае я им сказала, что мне, например, надо вымыть полы на кухне. «Вы посмотрите, – сказала я им. – Тут же грязно, как черт знает где». А Гарольд сказал: «Да ладно тебе, мама. Ты же не сможешь отправить нас восвояси ни с чем, когда мы столько старались и нашли время приехать сюда за тобой». А я сказала, что они меня не упекут в дом престарелых. Пусть даже об этом не думают. Я живу в Дерри тридцать пять лет, половину жизни. Здесь все мои друзья, здесь мое все, и я никуда не уеду. Они переглянулись в точности, как родители, когда их ребенок неожиданно начинает капризничать. Дженет погладила меня по плечу и сказала: «Не волнуйтесь вы так, мама Луиза. Мы только хотим, чтобы вы посмотрели. Ведь посмотреть – это несложно, правда? И ни к чему не обязывает». Как будто бы она снова рассчитывала на то, что я соглашусь пусть даже из вежливости, как с брошюрами. И когда я это поняла, мне стало гораздо легче. Я должна была сразу понять, что они не могут меня заставить переехать в дом престарелых. Хотя бы уже потому, что им нечем платить за мое содержание там. Они рассчитывали на деньги мистера Чесса – на его пенсию и страховку, которые я получаю, потому что он умер на работе.

Луиза секунду передохнула и продолжила:

– Оказалось, у них там и встреча уже назначена на одиннадцать часов, и меня ждет специальный человек, чтобы показать, что там у них и как. К тому времени я уже почти перестала бояться, но мне не понравилось, как они со мной обращались. Дженет только и твердила, что про отгулы: отгулы то, отгулы се. Разумеется, у нее есть несколько вариантов, как провести свободный день, и все они куда лучше и интереснее, чем ехать в Дерри – не ближний свет, – чтобы навестить свою старую толстую дуру-свекровь. В общем, она еще погундела какое-то время, а потом сказала: «Мама, хватит уже сомневаться, поехали». Причем сказала таким тоном, как будто я просто не могу решить, какую мне шляпку надеть. «Надевайте пальто и поехали. Я помогу вам убраться, когда мы вернемся». «Вы меня, кажется, не расслышали, – сказала я. – Я никуда с вами не еду. Зачем тратить такой замечательный день на экскурсию по какому-то дому, где я все равно никогда жить не буду? И вообще, что дает вам право приезжать сюда и тащить меня в эту вашу шарашку, да еще в такой спешке, как будто от этого вся моя жизнь зависит?! Почему вы мне просто не позвонили и не сказали: «У нас есть одна идея, мам, хочешь послушать?» Со своими друзьями вы бы так не поступили. А почему со мной можно?!» И когда я это сказала, они снова переглянулись…

Луиза вздохнула, в последний раз вытерла глаза и отдала Ральфу платок – уже, разумеется, не такой чистый, но еще вполне пригодный для использования.

– И когда они переглянулись, я поняла: это все. Даже скорее не поэтому поняла, а по тому, как выглядел Гарольд. Он выглядел как мальчишка, которого поймали на том, что он стащил шоколадку из пакета в кладовке. А Дженет… она наградила его таким взглядом, который я не люблю больше всего. Я его называю взгляд-бульдозер. И она у него спросила, кто из них перескажет мне, что сказал доктор: он или она сама. В итоге заговорили оба. А когда они закончили, я была уже вне себя от страха – меня буквально трясло. И что меня больше всего взбесило… я представила себе, как Карл Литчфилд рассказывает Гарольду все, что я считала своей тайной. Понимаешь, он просто ему позвонил и все рассказал, как будто так и надо.

Луиза тихонечко всхлипнула.

– «То есть ты думаешь, что я совсем выжила из ума? – спросила я Гарольда. – В этом все дело, да? Вы с Джен думаете, что у меня крыша поехала на шестьдесят девятом году жизни?» Гарольд опять покраснел, начал возить ногой под креслом и что-то бормотать себе под нос. Что-то типа, что он вовсе не думает ничего такого, но он просто заботится о моей безопасности, как я заботилась о его безопасности, когда он был еще ребенком. И все это время Джен сидела себе, жевала булки и смотрела на него так, что я готова была ее убить – как будто она считает, что он даже и не человек, а какой-нибудь таракан, который пытается говорить как юрист. Потом она встала и спросила, можно ли ей «воспользоваться удобствами». Я сказала: валяй, воспользувайся, – и еле сдержалась, чтобы не добавить, что не видеть ее даже пару минут – это уже величайшее облегчение. «Спасибо, мама Луиза, – сказала она тогда. – Я ненадолго. Нам с Гарри скоро уезжать. Если вы все-таки не хотите поехать с нами, тогда, я думаю, разговор окончен. Только перед людьми неудобно. Встреча назначена, нас будут ждать».

– Ну и сука, – заметил Ральф.

– Ну, тут уж я не выдержала. Я ей сказала: «Я всегда прихожу на встречи, Дженет Чесс, но только на те, которые назначаю сама. А на те встречи, которые назначают за меня, мне глубоко плевать». Она всплеснула руками, как будто с досады, что ей приходится общаться с такой непробиваемой идиоткой, как я, и оставила нас с Гарольдом одних. Он смотрел на меня своими здоровенными карими глазами, как будто ждал, что я извинюсь. Я уже сама подумала, что проще будет извиниться, только бы он не сидел с таким выражением. Он был похож на побитого кокер-спаниеля. Но я не извинилась. И не стала бы извиняться. Я просто посмотрела на него, и через пару минут он сказал мне, чтобы я больше не злилась. Он сказал, что волнуется за меня, что я здесь совсем одна, что он просто пытается быть хорошим сыном, а Дженет пытается быть хорошей дочерью. «Я все понимаю, – сказала я, – но ты тоже должен меня понять. Манипуляции за спиной человека – это не самый хороший способ показать, как ты его любишь и как ты о нем заботишься». Он снова надулся и зашипел. И заявил, что он не считает это манипуляциями за моей спиной. Когда он это говорил, он смотрел на дверь ванной. Я прекрасно поняла, что он хотел этим показать. Что и Дженет тоже не считает это манипуляциями. Потом он сказал мне, что я все не так поняла: ведь это Литчфилд им позвонил, а не наоборот. «Допустим, – сказала я. – А что тебе помешало повесить трубку, когда ты понял, о чем он собирается говорить? Это было неправильно, Гарри. Что с тобой происходит, скажи мне?»