Не дожидаясь ответа, он кивнул и твёрдым шагом направился к выходу.

— Стоять! — прошипел Артемий.

Его руки взметнулись в изящном отточенном движении. Воздух в дверном проёме сгустился и заблестел, превратившись в невидимый, но непроницаемый упругий барьер, способный остановить на бегу даже скаковую лошадь.

Кирилл, не замедляя шага, подошёл к самой границе барьера.

И в тот миг, когда граф должен был упереться в невидимую стену, барьер… Рассыпался.

Бесшумно и бесследно, словно его и не было. Лишь лёгкий ветерок от развеявшейся магии колыхнул полу сюртука. Кирилл даже не вздрогнул, а просто шагнул на улицу.

Лицо Артемия побелело от изумления и унижения. Он вгляделся в спину удаляющегося Пестова с новой, жгучей ненавистью.

Умар Хамурзин тяжело вздохнул и снова сел в кресло. Он посмотрел на мага воздуха без упрёка, почти с пониманием.

— Оставь, Артемий. Не трать силы. То, что произошло… возможно, и к лучшему. Для обоих родов.

— Лучшему? — маг воздуха выдохнул с презрением. — Он выставил на посмешище ваш род и род Оболенских! Пестов будет наказан. Если не здесь и сейчас, то в другом месте. Князь Юрий Фёдорович уже выехал из Москвы. Он будет ждать этого выскочку в Чусовом, и, поверьте, их встреча будет менее любезной, чем ваша.

С этими словами Артемий резко развернулся и вышел, полный решимости организовать «горячий приём». Маг жизни молча последовал за ним.

Умар остался один со своим телохранителем.

Он ещё раз посмотрел на дверь, за которой исчез Кирилл. Во взгляде князя не было ни злобы, ни прощения. Лишь холодное и расчётливое принятие нового расклада сил.

'Возможно, свободная княжна будет даже более ценной картой в большой игре, чем замужняя.

А этот колониальный граф… с ним, видимо, придётся считаться всерьёз. А не женить ли его на одной из моих сестёр?'

Умар опять задумчиво уставился на секундную стрелку больших механических часов, а пальцы левой руки начали медленно вращать массивный перстень на правой.

Всё утро я потратил на то, чтобы отыскать затерянное поместье Минских у западной границы империи.

Слуги проводили меня в кабинет патриарха рода Андрея Макаровича. Тот восседал за массивным столом из чёрного дуба.

Он не предложил мне сесть.

Тяжёлый и оценивающий взгляд скользнул по мне, и я почувствовал себя образцом под микроскопом: интересным, но чужеродным.

— Граф Пестов, — низким и безразличным голосом сказал Минский, словно уже устал от всего на свете. — Чему обязан визитом? Моё время ограничено.

— Господин Минский, благодарю, что приняли меня. Я приехал по делу, касающемуся вашей дочери, Елизаветы.

Тень пробежала по лицу мужчины. Он откинулся в кресле, и осанка на мгновение выдала положение не патриарха, а уставшего и измождённого человека.

— Лиза… — он произнёс имя дочери тихо, с неожиданной горечью. — Она вам больше не нужна. У неё теперь своя жизнь. Семья. У меня, граф, только дочери и остались. Жены четыре месяца назад не стало… наследника нет. Одни хлопоты и пустота, которую не заполнить титулами. Поэтому я не позволю тревожить Лизу.

Эти слова прозвучали не как просьба о жалости, а как констатация горького факта. Старик не ждал сочувствия, он просто высказал правду, которая его гложет.

— Понимаю, — искренне сказал я. — Но моя просьба не нарушит покой Лизы. Мне необходимо всего лишь передать ей одну вещь. Лично.

— Она три месяца назад родила. Сейчас занята с ребёнком, — отрезал Минский, и взгляд снова стал колким. И Лиза замужем. Её прошлое должно остаться в прошлом. Зачем она вам понадобилась? Для какой такой «просьбы»?

Он произнёс это слово с ядовитой насмешкой, и в воздухе повис немой вопрос: что я ещё могу хотеть от его дочери?

Задумался на мгновение.

Нет, Лиза как таковая мне и правда была не нужна. Я ехал сюда не за ней. Хотя повидать подругу хотелось, но она будет расспрашивать о Сергее, а потом рыдать, рыдать, рыдать…

Я ехал исполнить долг. В моём мире это называлось бы «последней волей усопшего». Здесь, видимо, это было просто «просьбой друга».

— Нет, — ответил я тихо. — Для исполнения просьбы она мне не нужна.

Я развязал тесёмку на длинном свёртке, который держал в руке. Ткань спала, и в тусклом свете кабинета вспыхнуло благородное серебро и золото эфеса. Это был клинок невероятной красоты, наследие угасшего рода.

Протянул его через стол Минскому, перед этим достав его из ножен.

— Это клинок Сергея. То есть Всеволода Пожарского. Он погиб, прикрывая наш отход. Перед смертью друг просил меня передать этот клинок сыну, единственному наследнику.

Андрей Макарович замер.

Его пальцы, лежавшие на столе, непроизвольно сжались. Патриарх не взял клинок, а лишь уставился на него, будто увидел призрак.

— Ты знаешь, как называется этот клинок?

— «Дыхание огня».

— «Дыхание огня», — повторил Андрей Макарович, — один из четырёх клинков стихий.

— Возможно, — я равнодушно пожал плечами.

Тут Минский, щурясь, взметнул на меня взгляд.

— С чего ты решил, что у Лизы родился именно сын? — тихо и как-то зловеще спросил мужчина.

Вот ведь незадача. В суматохе и горечи утраты я как-то даже не задумался о других вариантах. Для Сергея это был сын. В его последних словах была непоколебимая уверенность.

— Я не решал, — честно сказал я. — Всеволод сказал: «Передай сыну». Я дал слово исполнить его волю, что бы ни случилось.

Минский медленно, почти нехотя, поднял руку и взял клинок. Он был тяжёлым. Не только сталью, но и историей, которую нёс в себе.

— Хорошо, — патриарх снова положил меч на стол перед собой. — Я передам, даю слово. Теперь тебе здесь больше нечего делать. Прощай, барон Пестов.

Обратную дорогу до Пскова я проделал почти на автомате, размышляя о причудах и парадоксах судьбы. Она, как капризная актриса, постоянно подкидывает сюжеты, которые не придумает ни один драматург.

Ты не выбираешь, где родиться, у кого родиться и в какие обстоятельства тебя забросит слепой случай. Всё это словно карты на раздаче: как легли, так и легли. Изменить прошлое, поменять эту раздачу никто не в силах.

Хоть я и не властен над внешними обстоятельствами, у меня всегда остаётся выбор, как на них реагировать.

Нельзя изменить направление ветра, но можно поставить другие паруса, ну или идти галсами.

Нельзя стереть прошлое, но можно переписать своё отношение к нему.

И пока машина уверенно катила по неровной дороге, а я чувствовал под пальцами шершавую кожу руля, я понимал, что мой главный выбор — продолжать двигаться вперёд, что бы ни подкинула судьба.

Ехать до Питера, а уж тем более до Москвы на машине после таких приключений больше не хотелось. В Пскове я без лишних сантиментов оплатил услуги железной дороги по доставке в столицу взятой у главного инженера машины, а сам приобрёл билет на поезд до Санкт-Петербурга.

Невский проспект встретил меня под вечер суетой и пронзительным западным ветром с залива. Дорогу в Москву решил отложить на пару дней: мне отчаянно хотелось увидеть собственными глазами столицу империи, этот оплот цивилизации, о котором так много говорили в колониях.

Первым делом решил зайти в одну из аптек и пополнить иссякшие за время путешествия запасы энергетического зелья. В этом мире лучше всегда держать под рукой пару флаконов, так, на всякий случай. А вдруг…

Зашёл в первую же попавшуюся аптеку, и этот визит едва не заставил меня расхохотаться.

Пока я ждал своей очереди, пухлый и краснощёкий фармацевт с напускным радушием пытался вручить отставному капитану с георгиевской ленточкой на кителе склянку с мутноватым зельем.

— Уверяю вас, это новейшая разработка алхимической лаборатории Евдокимова! — сладко заливал мужчина за прилавком. — Целебные свойства усилены в полтора раза, а стоимость, представьте, ниже на двадцать монет!

Капитан, явно ветеран — мужчина с обветренным лицом и спокойными глазами бывалого вояки — молча взял склянку, повертел в руках и смерил аптекаря тяжёлым взглядом.