Стрелки — часовая, минутная, секундная — бешено вращались, словно сошли с ума. Они метались по циферблату, не находя точки приложения. Потом их бег стал замедляться. Они дёргались, вздрагивали… и наконец замерли. Все три. Просто остановились. Они больше никуда не указывали.

Я оглянулся: муравьиды, все те, что ещё минуту назад копошились в руинах, замерли, а потом повалились на землю замертво.

Матки больше не было, и им незачем дальше жить.

Эпицентр антимагии исчез. Угроза, висевшая над мирами, устранена.

Победа.

Я захлопнул крышку. Звук был звонким, финальным.

Победа пахла пеплом, кровью и горелой хитиновой бронёй. Она стоила жизни моему верному вассалу Павлову, шестидесяти магам, двум третям виверн, а ещё части души Мирославе, рассудка Софье, физического и ментального здоровья всем нам.

Я поднял голову.

Надо мной висело голубое небо восьмого кольца, не было ни солнца, ни туч. Только синева.

Я сделал это.

Мы сделали это.

Мы спасли колонии, свои дома.

Почему же тогда хотелось не кричать от триумфа, а просто сесть здесь, на этих чужих руинах, и молчать?

Молчать, слушая потрескивание огня где-то в развалинах и тихие всхлипывания подруги, провожающей в лазарет любимую сестру.

Пиррова победа.

Единственно возможная.

И от этого она была невыносимой.

Я сунул остановившиеся часы обратно в карман.

Сейчас они мне не нужны. Но, возможно, в будущем ещё пригодятся.

Время этой колонии муравьидов кончилось. Наше — продолжалось. С тяжёлым грузом, с ранами, с долгом перед павшими. Но продолжалось.

«Морось» дала протяжный хриплый гудок.

Пора было отправляться в обратный путь.

Домой. Где предстояло отчитаться, похоронить героев и жить с этим дальше.

Я кинул последний взгляд на апокалипсис, который мы тут сотворили, развернулся и медленно пошёл к трапу.

Я уносил с собой холод восьмого кольца и тикающий в памяти счётчик цены, которую пришлось заплатить за будущее империи.

Тихий гул довольных голосов, смех, переливы струнного квартета — все эти звуки сплетались в тёплую симфонию, которая заполняла бальный зал моей усадьбы. В воздухе витали ароматы ненавязчивого парфюма, закусок и вкуснейшего яблочного штруделя.

Я стоял в дверях зимнего сада, прислонившись к резному косяку, и наблюдал.

Наблюдал за своим миром. Не в смысле владения, а как сотворённое пространство. Здесь, под этой высокой стеклянной крышей, собрались только свои: семья, друзья, вассалы, ни одного случайного лица, ни одного искателя выгоды. Это был мой круг. Крепкий, как сталь, выпускаемая на моих предприятиях.

В центре зала, плавно скользя в ритме вальса, кружилась моя мать, Ирина Владимировна. Её партнёром был Анатолий Степанович Киров, седовласый, прямой как штык, бывший ректор Императорской военно-морской академии, а ныне почётный советник по делам колоний. Лицо мамы сияло не как привычная светская маска вежливой отстранённости, а самой настоящей, чуть смущённой женской улыбкой. Мама ловила ритм, смеялась над какой-то репликой своего спутника.

Я смотрел на неё и думал, что за всё время жизни в этом теле, сначала как растерянного наследника, потом как отчаянного борца, я видел маму столь радостной только с ним. Женщина была такой… свободной.

Дети выросли. Сын вынес на своих плечах бремя рода и стал князем. Дочери нашли свои пути. И она, наконец, позволила себе перестать быть лишь памятником ушедшему мужу и оплотом фамильной чести. Мама позволила себе быть просто женщиной. И, кажется, она была счастлива. Я не испытывал ничего, кроме глубокой радости за неё. Пусть танцует.

Моё внимание отвлёк заливистый и беззаботный смех. Обернулся: у каменного фонтана развлекалась Тася.

Нахмурив брови, она вытянула руки, и прямо посередине клумбы с мамиными розами появилась земляная фигура Амата.

Тася поймала мой взгляд и лучезарно улыбнулась, а потом снова залилась смехом, потому что огромный Амат Жимин, стоя рядом, с таким благоговением наблюдал за её манипуляциями, словно сестра сделала что-то невообразимое.

Я подошёл. Под ногами мягко шуршал гравий.

— Прогресс, — заметил я, кивнув на земляную статую. — Контроль уже не на уровне «помоги маме вскопать грядку».

— Братец! — Тася бросилась ко мне, забыв о магии, и статуя тут же рассыпалась, закидав ближайшие розы землёй. Сестра обняла меня. — Амат говорит, у меня талант! Прямо врождённое чувство структуры почвы!

Амат смущённо пожал плечами, но тут же хлопнул меня по плечу, и я едва удержал равновесие.

— Так и есть, Кирилл. Одарённость редкая. Через год, думаю, сможет уже с камнем работать, а потом и с металлом.

Я ответил другу таким же сильным хлопком, подключив ещё и магию земли. Тот шагнул в бок, чтобы не упасть, и пригрозил мне пальцем. Мы оба улыбнулись.

Год назад друг был одержим одной безумной идеей — найти мифический кристалл возрождения, чтобы дать Тасе шанс. Он ушёл в смертельно опасную экспедицию на край водного сектора. И вернулся. Артефакт сработал, активировав непроснувшийся дар. Я до сих пор ловил себя на мысли, что надо будет организовать в то место научную экспедицию, изучить феномен. Но это были планы на будущее.

— Говорил же, найду! Не было бы твоего разрешения на экспедицию и корабля…

— Ты бы всё равно уплыл на вёсельной лодке, — усмехнулся я. — Я это знал. Поэтому и разрешил.

Мы помолчали, наблюдая, как Тася принялась создавать магией новую фигуру.

— Береги её. Она теперь не только моя сестра, но и ценный маг. Характер, — я понизил голос, — у неё, как ты знаешь, ещё тот. Огонь и земля в одном флаконе. Так что смотри, не вздумай обижать. Иначе достану тебя из-под земли в прямом и переносном смысле.

Амат фыркнул.

— С такой разведывательной сетью, князь, от тебя не скроешься. Да я и не собираюсь.

Я довольно кивнул, оставляя младшую сестру в надёжных руках. Из зала меня окликнул Пётр Бадаев, делая знак, что кто-то со мной ищет встречи.

Пошёл через зал и по пути заметил старшую сестру Варвару. Она стояла, грациозно облокотившись на высокую спинку кресла и придерживая одной рукой едва округлившийся животик. Рядом, как надёжный бастион, стоял Василий Снежный. Он держал в руке бокал и покрывал хрусталь тонким, почти невидимым слоем инея. Василий не концентрировался на этом специально, просто его новая, пробудившаяся в той же экспедиции магия воздуха иногда проявлялась вот так, спонтанно, охлаждая пространство вокруг.

— Князь, — Василий заметил меня и поприветствовал, но в его поклоне уже не было прежней солдатской скованности. Была уверенность человека, нашедшего своё место.

— Василий, Варвара. Отдыхаете? — спросил я.

— Как может отдыхать новый начальник охраны, — Варвара ответила за него, и в голосе сестры звучала знакомая, но теперь лишённая яда ирония. — Он уже трижды за вечер проверял, на месте ли караульные.

Я одобрительно кивнул Снежному.

— А ты, сестра, вместо того чтобы сидеть, соверши марш-бросок по периметру зала в поисках провианта, — парировал я.

Она усмехнулась.

— Врач говорит, крепыш растёт, поэтому и аппетит такой. Говорит, не сдерживайся: если шоколада хочется, ешь, если мяса или солёных огурцов, то тоже. С таким генетикой, — она бросила гордый взгляд на Василия, — из ребёнка выйдет отличный офицер. Или инженер.

— Или всё сразу, — добавил Василий, и его рука нежно легла на спинку кресла поверх её руки. Простой жест, но в нём была вся история их непростого пути. Я заметил, как Варвара расслабляется под этим прикосновением.

— Я вам благодарен, Кирилл Павлович, — тихо сказал Снежный. — За шанс.

— Василий, не надо, — я махнул рукой.

— Надо, — он настаивал. — Вы дали мне больше, чем жизнь. Вы дали будущее. И… спасли Варю от самой себя. Я этого никогда не забуду.

— Главное, ты не упустил этот шанс.

Чуть поодаль, на уютном диванчике, сидела Мирослава Цеппелин. Она улыбалась, а на коленях, прикрытый лёгкой шалью, мирно посапывал крошечный сын Святослав. Рядом сидел Фердинанд. Он выглядел старше своих лет, седина обильно тронула виски. Мужчина с любовью смотрел на жену и сына. Он поймал мой взгляд и приподнял бокал. Я ответил тем же. Никаких слов не нужно.