— Подруга рассказывала, что её дядя очень сильный маг и выдающийся охотник на монстров. У него самая большая коллекция трофеев, думаю, нам как-нибудь стоит посмотреть на неё.
Мне хватило несколько таких обедов. Пришлось принимать меры, чтобы эти попытки манипуляций раз и навсегда прекратились. Я дал понять, что не потерплю вмешательств в мои решения, каким бы благим ни был предлог.
Но были за семейным столом и разговоры о старшей сестре.
Однажды утром мама, отставив фарфоровую чашку, посмотрела на меня умоляюще:
— Кирилл, голубчик… Неужели Варвара не может приехать на бал? Хоть ненадолго. Это же такой важный день для Таси!
Я отставил кофе и внимательно посмотрел на неё.
— Мама, моё решение окончательно. Три года изгнания — это минимальное наказание, которое только возможно за то, что она натворила. Сестра предала наш род, нашу семью. Это наказание — ничто, по сравнению с тем, что Варя заслужила.
— Но прошло уже почти два года! — вступила Тася, её глаза блестели от навернувшихся слез. — Братец, ну пожалуйста! Это же наша старшая сестра!
— Нет, — твёрдо рубанул я. — Если желаете, можете навестить её в «Яковлевке». Но на этом балу Вари не будет.
Мама вздохнула, и в её взгляде я увидел не только материнскую боль, но и проблеск понимания. Она медленно кивнула.
Внутренне я отметил, что, возможно, стоит самому навестить Варвару после всей этой истории с монстрами. Посмотреть, кем она стала. Но сейчас явно не до того.
Все мои мысли занимали чертежи, отчёты и сводки с производств. Однако приближалось событие, которое должно было стать не просто семейным торжеством, а громкой заявкой нашего рода на новое положение в иерархии империи. Бал в честь восемнадцатилетия Таси изначально задумывался как небольшое семейное торжество для своих, но всё переросло в один из самых грандиозных в истории колоний балов.
На его размах работало всё: стремительно растущее влияние рода Пестовых, подогретая слухами и статьями в «Новогородском вестнике» шумиха вокруг предстоящей «Величайшей охоты», а также моё твёрдое намерение использовать любое событие как инструмент для достижения стратегических целей.
Для меня лично этот бал должен был стать последней точкой относительного покоя, финальным аккордом светской жизни перед решающим броском.
Внутренний календарь отсчитывал недели: сразу после торжества предстояло отбыть на производство для итоговой инспекции дирижаблей, а затем лично сопроводить первый к границам воздушного сектора.
До начала операции «Гиена» оставалось чуть больше месяца, и каждая минута была на счету. Этот бал становился своеобразной точкой отсчёта до часа «Х».
И вот, когда все приготовления достигли пика, он настал — день восемнадцатилетия Таси.
Наше поместье сияло как гигантский огранённый алмаз, брошенный на бархат ночи.
Белоснежный фасад был украшен гирляндами из плетистых роз и жимолости, обвитых лентами магических огней, которые переливались мягким золотым, серебряным и перламутровым сиянием.
От ворот до парадного входа тянулась ковровая дорожка цвета спелой вишни, по которой церемонно ступали гости в ослепительных нарядах.
Внутри царила атмосфера торжественной сказки.
Высокие потолки бального зала тонули в дымке, сотканной из ароматов цветов, дорогих духов и воска тысяч свечей, горевших в хрустальных канделябрах. Гигантские зеркала в позолоченных рамах множили это великолепие, создавая ощущение бесконечного пространства. Повсюду порхали, подобно экзотическим бабочкам, слуги в ливреях с гербом Пестовых, предлагая шампанское и изысканные закуски: икорные тарталетки, устрицы на льду, крошечные пирожные с воздушным кремом.
На хорах, устроенных вдоль стен, разместился приглашённый из столицы оркестр. Смычки скрипок и виолончелей рождали волнующие такты вальса, которые наполняли зал.
Неутомимым мотором и душой этого празднества был Илья Артурович Смольников. Он порхал между гостями, подобно дирижёру, управляющему не оркестром, а самим праздником. Его фрак был безупречен, улыбка — ослепительна. Он то шептался с метрдотелем, следя, чтобы ни одна тарелка не пустовала, то делал знак дирижёру, задавая новый музыкальный тон, то с лёгкостью гасил малейшие признаки светского конфуза. Смольников был повсюду, и его энергия заряжала всех вокруг.
Первым делом, едва спустившись в главный зал, я отыскал глазами сестру. Она стояла в центре небольшого круга подруг, сияющая в своём белом платье, но в глазах читалось привычное для таких мероприятий напряжение. Я мягко коснулся её локтя.
— Тасенька, на минутку. Хочу кое-что тебе показать до того, как начнётся настоящая суматоха.
Она с любопытством последовала за мной через гостинную к распахнутым настежь дверям, ведущим в сад. Там, перед лестницей, прячась на гравийной дорожке между здоровыми кустами роз, стоял он. Мой подарок.
«Руссо-Балт» К-12. Кабриолет. Ярко-красный, под цвет бутонов на ближайших кустах. Лак на его кузове отливал таким глубоким глянцем, что в нём, словно в зеркале, отражались огни поместья и бледное вечернее небо. Хромированные детали сияли холодным блеском, а кожаный салон пах свободой и скоростью.
Тася замерла на ступеньке, её рука с веером бессильно опустилась.
— Кирилл… — голос сорвался на шёпот. Девушка медленно, почти неверяще, спустилась по ступеням и подошла к машине, протянула руку, не решаясь прикоснуться, словно боялась, что видение исчезнет. — Это… это же…
— Она твоя, — сказал я, подходя и кладя ключи в ладонь сестре. — С персональным номером «Т-1». Чтобы все знали, чья это машина.
Сестра наконец подняла на меня взгляд, и я увидел, как по щекам ручьём покатились слёзы, но это были слёзы безудержной и искренней радости. Она не сдерживала эмоций, как того требовал светский этикет. С громким счастливым возгласом Тася бросилась мне на шею, сжимая в объятиях так, что захрустело платье.
— Братец! Да ты с ума сошёл! Это же лучший подарок в мире! Лучше всех бриллиантов! — она отпрянула, снова уставившись на автомобиль, а лицо расплылось в самой широкой и беззаботной улыбке, которую я видел за последние месяцы. — Я… я сейчас же хочу прокатиться!
— После бала, — улыбнулся я, ощущая непривычную теплоту внутри. — Сначала прими поздравления. А потом…
Этот миг чистой детской радости стал для меня якорем, напоминанием, ради чего вообще затевалось всё. Ради того, чтобы такие улыбки не сходили с лиц близких.
К нам в сад спустилась мама. Она наблюдала за сценой, и на лице женщины смешались умиление и лёгкая тревога.
— Кирилл, голубчик, — тихо сказала мама, пока Тася в восторге кружила у машины. — Это, конечно, прекрасно… но не слишком ли? Такой роскошный подарок для юной девушки… Ты её просто балуешь без меры.
Я повернулся к родительнице.
— А кто, как не я, должен её баловать? — обнял маму правой рукой, и мы оба смотрели на сияющую Тасю. — Её должен был баловать отец. Защищать, гордиться, провожать на первые балы… но его нет с нами уже больше трёх лет.
В горле встал ком.
— Командуя экспедицией, из которой не вернулся, он пытался спасти меня, добыть лекарство. Его последним желанием было оберегать семью. Так что да, я буду её баловать. Я буду дарить ей самые быстрые машины и самые пышные балы. Потому что это единственный способ, которым я могу дать хоть толику той отцовской заботы, которой Тася лишена.
Мама замерла, её глаза наполнились слезами, в которых отразилась и старая боль, и гордость.
Она молча протянула руку и коснулась моей щеки, а потом потянулась обнять. Я притянул женщину к себе, чувствуя, как вздрагивали под дорогим шёлком её плечи.
— Прости, сынок, — прошептала она мне на ухо. — Ты прав. Ты всегда прав. Отец гордился бы тобой. Такой же упрямый и надежный.
Мы постояли ещё несколько минут втроём: я, мама и сияющая у красного кабриолета Тася. И это мимолётное ощущение простого семейного счастья показалось мне самым ценным мгновением за весь вечер.
