— Надо отправить клювогорна герцогу де Ларуа.

— Может, лучше гонца? — прищурился Эсмунд.

Дагоберт ненадолго задумался, а потом покачал головой.

— Лучше клювогорна, пускай Ларуа услышит твой голос. Но пусть его доставит достойный человек, знакомый герцогу. А еще… еще, отец, я бы усилил охрану Ре-Тур. Замок ведь высоко в горах?

Законник кивнул, поглаживая бородку и не спуская с Дагоберта глаз.

— Хотя… Ни к чему усиливать охрану. Сколько человек охраняет Грошового короля?

— Двенадцать.

— Надо отправить приказ, что если вдруг на них нападут, надо тут же казнить его.

— У них есть такой приказ, — улыбнулся король.

Внезапно, он ощутил гордость за сына. Впервые, воистину впервые за всю жизнь он увидел в этом мальчике будущего мужчину и загордился им! Стоило остаться наедине, стоило немного подтолкнуть его, заставить подумать о важных вещах — и Дагоберт уже перестал казаться таким ничтожным. Все еще слабым, неуверенным, болезненным и пугливым — но уже не тем, на кого можно махнуть рукой.

— Я рад, Дагоберт, — слова нехотя ложились на язык короля, — что мы с тобой обсудили военные планы. Я не помню… не помню, сын мой, чтобы мы собирались с тобой вдвоем когда-то. После того, как погибла твоя мать…

Принц отвернулся потирая глаза. Снова задергалось веко, а может, навернулись слезы.

— Ты помнишь ту ночь, сынок?

— Нет, — еле слышно ответил Дагоберт.

— Я помню. Помню слишком хорошо, — Эсмунд тяжело вздохнул. — И я помню лицо твоей матери, когда ее вынесли наружу.

— Не надо, отец, — в голосе принца послышались слезы.

— Каким-то чудом огонь почти не тронул лицо. Все тело сгорело, кое-где до самых костей… но лицо осталось. Ты так похож на нее, Дагоберт. И чем взрослее становишься, тем сильнее.

— Я могу идти?! — воскликнул мальчик, уже не скрывая плача.

Слова, которые хотел сказать король, остались внутри. Он кивнул, и Дагоберт, шаркая ногами, быстро вышел из комнаты. Эсмунд остался один. Он вдруг ощутил ужасную усталость, и медленно присел на стул. В горле пересохло. Он заглянул в пустой кувшин из-под молока и кликнул слуг.

— Воды, — попросил он.

* * *

— Скорее воды!

Слуги с ведрами носились туда-сюда, пытаясь потушить пожар. Огонь ревел, вырываясь из двери и окон, словно из ран. Черный дым затягивал звездное небо, хлопья копоти ложились на стеклянный потолок.

Зеркальный сад был полон людей и отражений пылающей Башни клятвы. Эсмунд ринулся было в стихию, но его удержали Щиты.

— Воды! — вопил король. — Скорее! Воды и песка!

Вода и песок. Море Энариона, в котором они с Мариэль когда-то купались вместе. Давным-давно, когда у них еще не было детей, когда они только полюбили друг друга. Теперь от воды и песка зависела ее жизнь.

— Скорее!

Люди сражались с огнем, как будто с чудовищем — и выходили из битвы ранеными, обожженными, рыдая и кашляя от дыма. Долго, уже слишком долго они не могли пробиться внутрь. Казалось, что пламя наполнило Башню клятвы вместо воздуха — и выжить в этом пекле можно было только чудом.

Инквизитор Хейс обвинил королеву в ереси. Гневу Эсмунда не было предела, но он не мог противиться допросу, который продолжался уже более трех недель. Если инквизитор назвал кого-то еретиком, даже сам король не в силах помешать ему выяснить правду. Ричард запер Мариэль в Башне клятвы, и только малолетнему Дагоберту позволял навещать ее.

«Если Железная инквизиция найдет ее величество виновной, я обещаю, что мы предадим ее огню, а не земле», — сказал инквизитор Хейс.

И вот теперь — случился пожар.

Эсмунд стоял, окруженный Щитами, напряженный сильнее, чем когда-либо перед битвой. В голове звенела пустота, глаза были не в силах оторваться от входа в башню. Сердце колотилось прямо у сжатого горла, а кулаки он стискивал так сильно, что острая боль пронзала кисти.

Сквозь дым и огонь наружу вырвался человек. Остатки одежды на нем горели, вместо плоти — красно-черное месиво. Он держал в руках алый сверток, который надрывался от крика. Щиты подбежали и приняли сверток, а человек замертво рухнул на землю.

— Ваше величество, это принц!

Трехлетний Дагоберт без перерыва кричал. Эсмунд прижал сына к себе и взглянул на башню — но больше никто не выбежал из двери.

— Кто спас его? Кто это?!

И только спросив, Эсмунд понял. Алая ткань, в которую замотан принц, это инквизиторский плащ.

— Где королева?! Где моя жена?!

Но Ричард Хейс, которого тогда еще не называли Фениксом, был тих и недвижим. Его обезображенное тело дымилось. Лекари бросились к нему на помощь и одновременно забрали Дагоберта из рук короля. Принц не хотел отпускать отца, и обгоревшие пальцы пришлось отрывать силой.

— Она сгорела! — неистово кричал король, забыв про сына. — Сгорела, как ты и хотел, инквизитор!

И тут внезапно рухнула крыша башни. Дымное полотно стало небом, а искры — стремительно гаснущими звездами. И Эсмунд заплакал, бессильно рухнув на четвереньки. Ибо даже теперь, одиннадцать лет спустя, он был готов поклясться, что в рисунке искр увидел черты Мариэль; это ее душа отправилась к Господу.

Обугленное тело отыскали под обломками на следующий день. Эсмунд взглянул на него только раз, чтобы убедиться. Он не хотел запоминать любимую такой… и все же запомнил. И вспоминал каждый раз, глядя на Дагоберта. Это воскрешало в его сердце непереносимую боль, так что Эсмунд перестал видеться с сыном и поручил воспитание недавно прибывшему посланнику Святого Престола, кардиналу Джерио эль Лекко.

Несколько месяцев спустя в Светлый зал вошел высокий человек в алом плаще и с железной маской на лице. Он встал на колено и попросил у короля прощения за то, что не смог спасти королеву.

— Прочь из дворца! — вскричал Эсмунд. — Прочь, и не смей возвращаться! Если твоя нога ступит на землю столицы, клянусь, я в тот же день закончу то, что начал пожар! Убирайся!

Ричард медленно поднялся и посмотрел на короля сквозь прорези в маске. Оплавленное веко сделало один его глаз меньше.

— Я прошу лишь об одном, мой король. Позвольте попрощаться с принцем.

— Только то, что ты спас его, сохранило тебе жизнь, — дрожащим от гнева голосом сказал Законник. — Не искушай судьбу. Прочь!

Феникс ушел, и это был последний раз, когда Эсмунд видел его.

Если не считать кошмаров, где Мариэль умирала снова и снова. Но со временем исчезли и они. Остались только память и вечная боль, которую ни слова, ни время не могли излечить.

Иногда по ночам, если не мог уснуть, Эсмунд позволял себе думать о том, как воссоединится с любимой. После смерти, если Господь примет его как сына и оставит в Небесном доме, они снова будут вместе.

Так было и сегодня. Законник проснулся среди ночи и первое, о чем он подумал, была Мариэль, ждущая его на небесах.

Он поднялся, негромко охая от боли в спине. Когда он разогнул ноги и встал, колени болезненно щелкнули. Эсмунд подошел к окну и раздвинул шторы. Небесный дом ярко сиял сквозь прореху в дремлющих облаках.

«Ты ждешь меня, любимая? Подожди еще немного. У меня есть долг перед этим миром, перед страной… Нельзя оставить все так. Я устал, моя дорогая, я измучен, но я должен закончить. Даже в чертогах Господних мне будет не по себе, если я брошу всё на половине пути.

Скоро мы увидимся. Мы ждали одиннадцать лет, можем подождать еще немного. Впереди у нас будет вечность. И если за мои грехи Господь отправит меня в Небытие, быть может, Он позволит нам увидеться напоследок».

Ничего не случилось, но Эсмунду показалось, будто он ощутил невесомое прикосновение на сухой щеке — словно мимолетный поцелуй. Он тронул щеку пальцами и ощутил тепло.

«Мариэль».

Законник лег обратно в кровать и уснул один, но чувствуя рядом тепло живой любви.