Оружие, из которого застрелили Рейнора, подбросили в окно его кабинета. Автоматические кольты армейского образца выпускались миллионами, и найти владельца было невозможно. Пистолет уже приобщили к вещественным доказательствам. Я взял его и показал человеку, сидевшему в свидетельском кресле.

— Когда вы услышали выстрел и вбежали в кабинет, где именно лежал этот пистолет?

Секретарь Рейнора облизал губы и, потупив взор, ответил:

— Возле свесившейся руки мистера Рейнора.

Я на миг оцепенел, тупо глядя на свидетеля. По залу пробежал шепоток. Да, у них получилось. Они сумели подкупить секретаря Рейнора. И теперь хотели представить дело так, будто окружной прокурор покончил с собой. Ответы моего собственного свидетеля, свидетеля обвинения, связывали мне руки.

То, что произошло мгновение спустя, было совершенно беспрецедентно. Я стремительно шагнул вперед и впечатал кулак в физиономию тощего свидетеля.

Что тут началось! Судья Мартин принялся колотить своим молотком. Сэм Лобак вскочил и что-то заорал. Двое приставов пытались оттащить меня. Хаузер ехидно ухмылялся. Если бы я мог сейчас дотянуться до него, то наверняка задушил бы.

Я дождался окончания пылкой речи судьи и не стал извиняться. Я вообще ничего больше не сказал, просто стоял на месте и даже был готов поднять лапки кверху, когда в зале в задних рядах начался переполох.

Я обернулся, и в висках у меня застучало. По центральному проходу шел высокий человек. Казалось, он передвигается на деревянных ногах, руки его были плотно прижаты к бокам. Том Гэгэн…

Он не смотрел на меня. Он вообще ни на кого не смотрел. Подошел к свидетельскому креслу и, ухватившись за подлокотники, медленно сел. Он выглядел усталым, почти изнуренным. Я заметил тусклый блеск густой испарины, покрывшей все лицо Тома.

Лобак шумно выдохнул воздух. Хаузер вытаращил глаза. Оба выглядели так, будто они отправили Гэгэна в Африку за свой счет, а он вдруг взял да и объявился здесь.

От возбуждения моя кровь быстрее потекла по жилам. Наконец-то мне предоставилась возможность что-то сделать. Если только судья Мартин не прикажет бросить нас обоих в кутузку за неуважение к суду. Я задал Гэгэну несколько предварительных вопросов. Он отвечал невнятно и односложно. Наконец я взял армейский кольт и протянул его свидетелю.

— Вот первое вещественное доказательство, — сказал я. — Вы узнаете этот пистолет?

Гэгэн медленно вертел оружие в руках. Стояла такая тишина, что было слышно, как тикают настенные часы. Все взгляды были прикованы к свидетелю. Гэгэн передернул затвор, заглянул в пустой патронник, наконец, уронил руку с пистолетом на колени и поднял глаза.

— Да. Из этого пистолета был застрелен мистер Рейнор.

— Где находились вы, когда раздался выстрел?

Гэгэн посмотрел мне в глаза и произнес:

— В тот миг я как раз открывал дверь кабинета мистера Рейнора.

Он лгал! Я судорожно вдохнул воздух, ожидая, что Лобак опять начнет протестовать: ведь Гэгэн тогда был далеко от кабинета. Но Лобак молчал. И тут я понял, что задумал Гэгэн. Он решил, что раз уж все остальные свидетели врут, дабы потрафить защите, стало быть, можно передернуть факты и в пользу обвинения. Но если Гэгэн тоже продался? Вдруг он скажет, что видел, как Рейнор покончил с собой? Я, затаив дыхание, задал следующий вопрос.

— И что же вы там увидели?

Лобак и Хаузер напряженно подались вперед. Судья Мартин застыл на своем насесте. Гэгэн скользнул взглядом по столу, за которым сидел защитник, и уставился на Хаузера.

— Я увидел Хаузера. Он стоял за окном с пистолетом в руке и целился в Рейнора. Вот так…

Гэгэн направил тускло блестящий ствол на обвиняемого и посмотрел в прорезь прицела. Хаузер окаменел в своем кресле, челюсть его отвисла. Впервые в жизни мне довелось увидеть Лобака, утратившего дар речи. Устроенное Гэгэном представление застало всех врасплох.

А его глаза сделались вдруг непроницаемыми, как пустые черные окна, набухшая вена наискосок пересекла лоб, а голос сделался отчетливым, почти звонким.

— Хаузер спустил курок… вот… так…

Прогремел выстрел, и я увидел на виске Хаузера, чуть выше брови, кровоточащую дырку. На миг на его лице застыла недоверчивая мина, потом он ничком повалился на стол защитника.

Раздался истошный женский крик. Зрители полезли под стулья. Присяжные, трусливо отступив в глубину своей ложи, сбились в кучку. Судья застыл с занесенным для удара молотком.

Гэгэн выронил пистолет, и тот с громким стуком упал на пол. Желтое восковое лицо свидетеля озарила странная торжествующая улыбка — он сумел незаметно вложить в казенник пистолета патрон. Я схватил Тома за локоть и сильно сжал.

— Они не хотели, чтобы я давал показания, — глухо проговорил он. — И держали меня взаперти на каком-то складе.

— Но ты совершил убийство! — вскричал я. — И ведь ты не видел, как Хаузер застрелил прокурора.

— Нет, — пробормотал Гэгэн, закашлявшись, — не видел. Зато нынче утром на складе я видел, как он убивает другого человека.

Я вытаращил глаза.

— Кого?!

— Меня… — хрипло прошептал Гэгэн.

Он чуть повернулся, завалился набок и, выпав из свидетельского кресла, навзничь рухнул на пол. Пиджак его распахнулся, и я увидел на белой сорочке бесформенное багровое пятно.

Эту фразу Гордон Миллер неустанно твердил с того самого момента, как наш самолет рухнул в арктической пустыне. А поскольку теперь он был мертв, я считал своим долгом встретиться с его вдовой. Вместо него. И ради него. Журналисты с ходу окрестили меня смельчаком, сумевшим выжить в этом «ужасном переходе через ледяной ад, унесший семь жизней», но они ошибались. Самое ужасное мне предстояло сделать сейчас — пройти пять ярдов по садовой дорожке до обыкновенной синей двери с окошком из матового стекла. На ухоженной клумбе возле крыльца цвели гиацинты и первые тюльпаны, однако газон давно следовало подстричь. Увы, подумал я, Гордону Миллеру уже не выполнить эту работу.

Из-за того, что мне ампутировали несколько отмороженных пальцев ног, я шел, слегка покачиваясь, и, наверное, со стороны производил впечатление слегка подвыпившего человека. На деле же я пребывал в состоянии паники и лихорадочно пытался найти хоть какой-нибудь предлог, чтобы повернуть обратно. Например, догнать такси, на котором приехал (водитель все никак не мог развернуть машину на узкой улочке), и сказать, что я ошибся адресом и хочу вернуться в центр Лондона.

Дом был точь-в-точь таким, каким его описывал Миллер, — небольшой, но уютный, несомненно построенный своими руками. Что ж, на нашей станции он был единственным, кого с полным правом можно было назвать мастером на все руки. Негодуя на собственную душевную слабость, я доковылял до двери, поднялся на крыльцо и нажал на кнопку звонка.

Мне открыла миссис Миллер, Майра, которую Гордон больше не увидит из-за… моей трусости. Она оказалась совсем не такой, как я ее себе представлял, — не красотка, но в то же время весьма привлекательная и явно не глупая. Прежде чем я успел произнести хоть слово, она удивленно вскинула брови и быстро спросила:

— Зачем вы пришли?

— Вы знаете, кто я?

— Еще бы! — Она отступила в сторону, жестом приглашая меня в дом, и криво усмехнулась. — Вас показывают по всем программам, ваши фото во всех газетах.

У нее была тонкая талия и стройные бедра, которыми она грациозно покачивала при ходьбе. Я понял, почему Гордон Миллер так рвался домой.

— Садитесь. — Майра указала на кожаное кресло у камина. — Вообще-то вам было вовсе не обязательно сюда приезжать.

Под вешалкой в прихожей я заметил пару поношенных мужских шлепанцев, а на медном подносе на каминной полке — трубку. Это вновь напомнило мне о Миллере… точнее, о его отсутствии.