Сани, запряженные непородистой, но резвой лошадкой, споро неслись к южной оконечности Батальонной улицы. Снег к вечеру пошел с новой силой. Крупные, с лебяжье перо, хлопья покрывали белую, как блузка гимназистки, булыжную мостовую. Два следа от полозьев, казалось, вели в бесконечность. Уставший, морозный январский день медленно засыпал.

— Вы уж простите, уважаемый Клим Пантелеевич, что я на ночь глядя потащил вас к черту на кулички. Странной кажется мне эта смерть. Я его не реже, чем раз в неделю, наблюдал, здоров был старик, как бык. И вдруг скончался. Тут уже моя репутация как врача под сомнением! А гонорар я вам оплачу сполна, не беспокойтесь. Единственное, на что старик жаловался, так это на некоторое ослабление своего мужского потенциала. «Вот, — говорил, — по молодости я шкалик пропущу, да к милой в постель. Так за ночь и бутылочку выкушаю, и свою мамзель ублажу. С утреца — банька да купанье в проруби. А нынче, как студент чахоточный, один разок и все, ко сну тянет. Пропишите, доктор, сигнатуру — каких-нибудь капелек, чтобы наново силу прежнюю обресть…»

Все это объяснял адвокату во время их поездки частнопрактикующий врач Нижегородцев.

— Согласен, Николай Петрович, дай бог каждому такие «жалобы» на старости лет иметь. Вы не беспокойтесь, разберемся. Это хорошо, что вы комнату до моего прихода на ключ велели закрыть. В таком деле главное — детали, они нам о многом сказать могут: что делал в последние минуты жизни покойный, с кем общался. А что собачка его издохла, случай довольно редкий, хотя бывает и такое. Животные тоже ведь твари сердешные, от горя и тоски помереть могут, — удобно расположив руки в перчатках на кожаном английском саквояже, философски рассуждал присяжный поверенный Ардашев. — А какие родственники у покойного остались?

— Жену Вахрушев лет пять назад похоронил. Подозреваю, что экономка ему ее последние годы с успехом заменяла. Уж больно ласков он с ней был. Сулился ей свои доходные дома завещать. Еще и вдовушка портниха к нему последнее время зачастила на примерки. А недавно он без согласия Изольды на работу принял молодую горничную. От этого немка ему сцены и закатывала. Один раз даже при мне. До сих пор эта девушка работает. Было у покойного три страсти: деньги, женщины и, как ни странно, шахматы. Детей, считайте, у него нет. От единственной дочери Ерофей отрекся лет двадцать назад. Против отцовской воли пошла — обвенчалась с сапожником-армянином. Папаша этого не простил. А спустя год после рождения сына ее муж сбежал вместе с циркачкой заезжего шапито, которой он шил тапочки для гимнастических кульбитов. От горя и безысходности молодая мать сошла с ума. До сих пор содержится у Зубова, в Александровской лечебнице. Сына воспитывает армянская семья ее деверя. К своим пятерым отпрыскам эта небогатая супружеская пара добавила и шестого, Григория. Армяне народ дружный. Парень скоро гимназию закончит. Учится успешно. Весь в мать — на вид русский, хоть и фамилия Аветисов. Летом работал помощником приказчика в конторе кожевенного завода братьев Деминых, что на Ташле. Сметливый парнишка и к наукам способный, дед его в шутку Менделеевым называл. Ну, а он деду цветы разные выращивал и на день рождения дарил.

Извозчик остановил сани у парадного подъезда. Господа расплатились и отпустили возницу. Наверх вела широкая мраморная лестница. В коридоре, у добротной двери, сидел полусонный, уставший от томительного ожидания дворник.

— Попрошу, милейший, никого в комнату эту пока не пускать. А если появятся родственники или соседи, скажите, что доктор осмотр еще не закончил и мешать не велел, — распорядился Нижегородцев. Мужик часто закивал в ответ.

Картина была удручающая. В глубоком деревянном кресле, по колено укрытый шотландским клетчатым пледом, уронив голову на грудь, сидел покойник. На полу, прямо у его ног, вытянув вперед лапы и положив на них морду, лежала огромная, пушистая собака. Глаза ее были закрыты. Излюбленная порода чабанов-горцев, собака-пастух. Хотелось верить, что пес и хозяин заснули, и, стоит человеку проснуться, обрадованный его пробуждением четвероногий друг мгновенно наполнит дом раскатистым веселым лаем. Но, к глубокому прискорбию, оба были мертвы.

Перед креслом располагался низкий дубовый столик с резными ножками, на котором была расставлена шахматная партия, белыми фигурами обращенная к старику. Рядом лежал вскрытый конверт, а внизу, под столом, валялся лист бумаги.

Комната была большая, пять-шесть квадратных саженей, и завершалась эркером. В полукруглом пространстве, на подставке в горшке, рос огромный рододендрон, верхней веткой почти дотрагиваясь до украшенного лепниной потолка.

— Николай Петрович, я вас попрошу перчатки не снимать. Если есть необходимость что-либо взять в руки, берите только в перчатках. Знаете, уже целый год в России применяется так называемый дактилоскопический метод установления личности по папиллярным линиям подушечек пальцев. Установлено, что у каждого человека образуемый ими узор своеобразен и неповторим. Двух людей с одинаковым рисунком не найти. Кстати, у собак и коров отпечатки носа тоже строго индивидуальны. В качестве средства для обнаружения отпечатков пальцев, оставленных, предположим, на бумаге, можно использовать наструганный порошок карандашного грифеля, — открывал доктору тайны криминалистики, полученные еще в «прошлой жизни», бывший начальник Азиатского департамента министерства иностранных дел России, отставной коллежский советник Ардашев, вот уже два года живущий новой для себя жизнью провинциального адвоката.

— Не перестаю вам удивляться, Клим Пантелеевич. Горизонт ваших познаний широк и многообразен. Народ до сих пор судачит о вашем недавнем разоблачении известного в губернии чиновника. Кто бы мог подумать, что злодеем окажется человек столь уважаемый и, на первый взгляд, честный? А вы все равно вывели его на чистую воду, — будоражил Нижегородцев тщеславие адвоката. — Вот так бы и нам, врачам, научиться безошибочно диагнозы ставить. Да чтобы при жизни пациента, а не после вскрытия.

— Кстати, Николай Петрович, не кажется ли вам, что здесь лечебной микстурой пахнет? Хотя лекарств я вокруг не вижу, — втягивая носом воздух, Ардашев на мгновенье замер.

— Да, легкий запах присутствует, — неуверенно ответил врач.

Присяжный поверенный несколько минут молча смотрел на разложенную шахматную доску. Достал из кармана жилетки маленький пинцет, взял им раскрытый конверт с наклеенной красной трехкопеечной маркой, долго рассматривал через лупу смазанный почтовый штемпель. Про себя отметил, что дата на штемпеле относится к сентябрю прошлого, 1907 года. Что ж до адресов, то они почему-то были набраны на пишущей машинке, и отправителем значился некто Ф. Н. Безбрежный — партнер в игре по переписке. Тем же пинцетом поднял из-под стола несколько пожелтевший лист плотной недорогой бумаги, на котором вверху от руки было написано — Сg4: d1.

Адвокат, не проронив слова, открыл саквояж, вынул из бювара большой конверт из вощеной бумаги, с помощью пинцета поместил в него письмо, затем достал чистый лист, согнул вдвое и вложил в старый, распечатанный конверт. За дверью слышались нетерпеливые голоса.

— Ну а теперь, уважаемый доктор, мне хотелось бы пообщаться с родственниками и прислугой. Но прежде давайте всех пригласим сюда, — с этими словами Клим Пантелеевич отошел в неосвещенный угол комнаты и стал почти незаметен.

Врач отворил дверь, и в помещение по одному боязливо стали заходить незнакомые Ардашеву люди. Армянин с достаточно взрослым мальчиком и три женщины. Гимназист, увидев мертвого пса, кинулся к нему, обнял за шею, расплакался и, не переставая гладить собаку, запричитал: «Потапыч, миленький мой!» Мужчина подошел к мальчику, обнял за плечи и усадил на диван.