Ровно в пять часов дверь кабинета распахнулась, и в приемную вместе с пациентом вышел доктор Уотерс.

— Запишите мистера Кэртиса на следующую среду, Руби, — сказал Фред медсестре, — и можете идти. Я закрою все сам.

И тут он увидел Марту. На его лице промелькнуло что-то вроде испуга.

— Здравствуйте! — поздоровался он. — Я и не знал, что моим последним пациентом будете вы. Извините, что заставил вас ждать, мисс Пруэтт. Проходите.

Марта встала, словно на деревянных ногах, прошла вслед за Уотерсом в кабинет и села в кресло. Он повязал ей на шею салфетку, она покорно открыла рот.

Следующие пятнадцать минут Фред Уотерс чистил камни на ее зубах, а Марта сидела и думала, что же ей делать дальше. Когда она выпрямилась, чтобы прополоскать рот, на пороге кабинета показалась красивая блондинка лет двадцати пяти.

— Прости, милый, — извинилась она слегка хрипловатым голосом. — Я думала, что ты уже освободился.

— Вы, должно быть, и есть Джоанн, — обратилась к ней Марта, сразу же узнавшая голос. Она понимала, что нужно промолчать, но не смогла сдержаться. — Я — Марта. Помните меня, Джоанн?

Побледневшая блондинка пристально посмотрела на Марту и, задумчиво нахмурив лобик, покачала головой.

— Разве мы с вами знакомы? — спросила она.

— Только по телефону, — холодно ответила мисс Пруэтт, которую не обмануло притворство красавицы. — Какое идеальное убийство! С моей помощью вы сделали из Джанет психопатку, мечтающую о самоубийстве, тогда как она, наверное, была совершенно нормальной женщиной. Как вы отравили ее, доктор? — Марта перевела гневный взгляд на дантиста. — Подсыпали снотворное в кофе?

— Конечно, смерть пациента от чересчур большой дозы анестезии изрядно подпортит тебе репутацию, милый, — спокойно произнесла блондинка, — но это лучше, чем отвечать по обвинению в убийстве.

— Я ухожу, — с притворной уверенностью заявила Марта, пытаясь встать.

— У тебя нет выбора, милый. — Джоанн не обращала на нее никакого внимания. — Все подумают, что это несчастный случай.

Доктор Уотерс, схватив Марту за плечи, толкнул обратно в кресло. Он без особого труда справился со слабой пожилой женщиной.

— Надень ей газовую маску, — велел он жене.

Марта Пруэтт отчаянно сопротивлялась, но Джоанн схватила ее одной рукой за подбородок и силой надела маску. Марта уже была готова сдаться, когда из приемной донесся голос Руби, рыжей медсестры.

— Я забыла билет на автобус, доктор. Пришлось вернуться… — И после непродолжительной паузы: — Что здесь про…

От неожиданности доктор Уотерс на мгновение отпустил плечи Марты, испуганная Джоанн тоже ослабила хватку. Марта резко вывернулась и впилась зубами в ее руку. Закричав от боли, блондинка выронила маску. Пруэтт изо всех сил ударила Уотерса обеими ногами в живот, и он отлетел к столику с инструментами.

Марта бросилась из кабинета мимо потрясенной медсестры. К счастью, машину она припарковала прямо у дверей здания. Она уже тронулась с места, когда из здания выбежали доктор с женой.

Марта Пруэтт посигналила им и направилась в полицейское управление.

Похороны не удались. Нет, задумывалось-то все правильно, строго, чопорно, как и положено. Но понаехала толпа друзей Глории, телевизионщики из Лос-Анджелеса. И оделись они вроде пристойно, но все равно напоминали ярких тропических птиц, что мужчины, что женщины. Их глаза сверкали, в пристальных взглядах читались вопросы. Они присутствовали и при расследовании, и в таком количестве, что это удивило официальных лиц. Меня-то нет. Любопытство этих людей не знало границ — живя с Глорией, я в этом неоднократно убеждался. Плевать они хотели на нормы приличия, на право человека на личную жизнь.

После похорон надо было уладить всякие формальности. Адвокат приготовил мне на подпись все необходимые бумаги. Глории удалось отложить на черный день гораздо больше, чем я ожидал, и деньги она инвестировала очень удачно. У меня наоборот наметился застой. Бернард, владелец галереи, как обычно, извинился, что пока ему не удалось продать ни одной моей картины, и в десятый раз выразил соболезнование по поводу внезапной, безвременной кончины моей очаровательной супруги. Наконец, я запер дом над заливом и улетел на Багамские острова.

Элен встретила меня с распростертыми объятиями. Маленького росточка, не из красавиц, но очень богатая, на несколько лет старше меня, она смотрела на меня с обожанием. Даже после ослепляюще яркой Глории ее компания грела душу. Природа не обидела Элен и фигурой. За несколько недель, которые мы провели вместе, она пару-тройку раз намекала на узы брака, но неожиданно большое наследство Глории позволило мне воспринимать Элен скорее как мецената, чем потенциальную жену.

В Сан-Франциско мы вернулись на круизном лайнере и тепло расстались. Ей предстояло навестить в Нью-Йорке детей и решить некоторые финансовые вопросы, связанные с наследством покойного мужа, после чего она собиралась прилететь ко мне.

Я вновь поселился в доме над заливом, одновременно выставив его на продажу через хорошего риэлтора. Дом был отличный, но содержание его обходилось дорого, а для холостяцкой жизни, которую я намеревался вести, вполне подошло бы и более скромное жилище. К тому же тишина действовала мне на нервы, я не мог работать в большой студии, в проектировании которой Глория принимала самое деятельное участие.

По прошествии пяти дней после моего возвращения ко мне пожаловал убогий коротышка. Приехал он после полудня на какой-то дребезжащей колымаге, подошел к двери, держа в руке большой конверт из плотной бумаги. Глотая слова, пробормотал, что ему хочется кое-что мне показать. Такой почтительный, такой робкий, с заискивающей улыбкой, напоминавшей гримасу. От него за милю несло потом. И все-таки чем-то он меня встревожил. С неохотой я провел его в студию.

— Мистер Флетчер, я лишь хочу договориться. Ничего больше. Бога ради, не подумайте ничего плохого. Так уж получилось. И мы обязательно найдем взаимоприемлемое решение. Все обговорим и найдем.

Я понял, что начали сбываться мои кошмарные сны. И даже не узнал своего голоса: «Я не понимаю, о чем вы толкуете».

Он положил конверт на стол.

— Видите ли, я заместитель менеджера, Джеффри Куик. У мужа моей сестры — он врач — дом на другой стороне залива. Сегодня его не видно, туман. Дело в том, что в апреле я там жил. Ящик упал на ногу, перелом, гипс, вот мне и пришлось поселиться у сестры. Деваться было некуда. Я настоящий фанат фотографии. Честно признаюсь, трачу на это дело все, до последнего цента.

— Мистер Куик, я не понимаю…

— Объектив у меня длиннофокусный, пленка тридцать пять миллиметров, очень высокой чувствительности. Фотоаппарат — «никон», со специальными адаптерами, на треноге, разумеется. Но, наверное, технические подробности ничего для вас не значат, мистер Флетчер.

— Я вообще не могу понять, о чем мы говорим, мистер Куик.

— Вернемся к десятому апреля. День выдался ясный, безветренный. Ветер — серьезная помеха, если используешь сильную оптику. Невозможно добиться резкости. Дело в том, что я всего лишь экспериментировал, поэтому мне требовался какой-то четкий ориентир, вот я и выбрал ограждение этой террасы. Сделал несколько снимков с разной выдержкой, а потом мне показалось, что по террасе кто-то движется. Я сделал еще несколько снимков. Записывал выдержку для каждого. Иначе, знаете ли, забываешь.

Я опустился на стул. Чудовищное клише всех убийств, которым, как мне казалось, мы обязаны воображению сценаристов, обернулось явью: случайный человечек, нелепый прокол. С большим усилием я заставил себя сосредоточиться на его словах.

— …в газетах написали, что она была дома одна, мистер Флетчер, и вы представили доказательства того, что находились в другом месте. А теперь я должен извиниться за качество. Снимок шестнадцать на двадцать дюймов, это очень большое увеличение для тридцатипятимиллиметровой пленки, поэтому он нечеткий, словно в тумане, но вы уж взгляните.