На юбилейный вечер Энн прибыла с большим опозданием, и когда она вошла в театральное фойе, там уже было полно народу. Седовласая юбилярша, величественная и прекрасная, вместе с труппой, состоящей из доброго десятка членов семьи, стояла в центре зала и принимала поздравления. Увидев Энн, старшая миссис Боумонт вздрогнула и выронила букет, ее муж стал судорожно жевать мундштук трубки, остальным родственникам сохранить обладание помогла только выработанная за десятилетия игры на сцене железная дисциплина. Внешний облик Энн, застывшей на мгновение у входа, служил нагляднейшим подтверждением того, что театр Боумонтов по праву зовется шекспировским, ибо все — от платья до аксессуаров — было позаимствовано в его костюмерной и выглядело как иллюстрация сразу к нескольким произведениям великого автора. На Энн было надето кроваво-красное одеяние леди Макбет, на голове красовался огромный парик Клеопатры, угольная чернота которого эффектно оттенялась приколотыми к нему кувшинками Офелии. Шею, кроме знаменитого жемчужного ожерелья, Энн обвила золотыми цепями, которые украсили также и ее руки. Ноги были обуты в сапоги Виолы из «Двенадцатой ночи». И хотя звон цепей и шпор, пока Энн шла, напоминал ей бряцанье кандалов, а путь до юбилярши казался бесконечным, она сумела найти в себе силы, подойдя к бабушке, улыбнуться, сказать несколько слов поздравления, а затем, щадя чувства родных, удалиться к окну. Наконец, Энн достигла его, оперлась, почти упав, на подоконник и посмотрела в другой конец зала, где рядом с Фэй Брэди, сверкающей бриллиантами, словно рождественская елка, стоял Генри. Не обладая выдержкой Боумонтов, он при появлении Энн едва не расплескал бокал с шампанским, который держал в руках, затем взглянул на свою застывшую, словно статуя, спутницу, решительно вскинул голову и двинулся к жене.
«Я сделала все, что могла» — думала Энн. От страха она прикрыла глаза и крепко сжала зубы, чтобы не закричать. Наконец, Генри остановился, откашлялся, вскинул голову и простер к ней руку. В зале раздалось осторожное хихиканье. Респектабельный Генри в своем великолепном смокинге, и Энн в ее фантастическом наряде являли зрелище необычайное.
— Энн, — наконец, с чувством произнес он. — Как ты бесцветна и ординарна!
Тихое хихиканье в зале перешло в смех.
— Как скучна, однообразна и предсказуема!
Смех в зале усилился. Генри растерянно огляделся по сторонам, еще раз кашлянул, чтобы прочистить горло и продолжил:
— Твоя блеклость сравнима только с твоей…
— Что с тобой? Как ты себя чувствуешь? — вдруг участливо спросила его старшая миссис Боумонт.
— Не лечь ли тебе в постель, друг мой! — подхватила вторая миссис Боумонт, ее невестка.
— Нет, у него, несомненно, солнечный удар! — оживленно продолжила старшая миссис Боумонт, повернувшись к своему брату, знаменитому комическому актеру.
— Надо бы отнести его мочу к знахарке, — задумчиво произнес тот.
— Завтра же отнесу, если доживу до утра, — отозвалась старшая Боумонт.
Генри ошеломленно молчал и только вертел головой, оборачиваясь на каждую реплику.
Публика, именно так теперь можно было назвать гостей, благоговейно замерла. Большинство из собравшихся были страстными театралами, они сразу же узнали знаменитую сцену сумасшествия Мальволио из «Двенадцатой ночи» и блаженствовали, наблюдая за знаменитой импровизацией Боумонтов. Только Генри явно выбивался из ансамбля и выглядел совершенно растерянным.
— При чем тут солнечный удар? — наконец с достоинством произнес он. — Сейчас декабрь и достаточно холодно. Десять градусов ниже нуля.
— Да смилуются над тобой небеса! — весело произнесли Боумонты хором.
В зале уже открыто смеялись над Генри. Только на лице Фэй Брэди не было и тени улыбки. Ее взгляд не отрывался от ожерелья на шее Энн, которая, пользуясь тем, что все внимание было теперь приковано к ее мужу и родным, пыталась укрыться за занавеской. Она от всей души надеялась, что теперь, когда первая часть плана сорвалась и вместо публичного унижения ее скромной особы подвергся осмеянию сам Генри, теряет смысл исполнение второй части плана. Ведь у нее нет причин для самоубийства!
И вдруг, пусть и с некоторым опозданием, но до Генри дошло, что причиной всеобщего веселья является его собственная персона. Это помогло ему собраться и достойно ответить ненавистным Боумонтам.
— Я рассчитаюсь с вашей низкой сворой! — свирепо прорычал он фразу из монолога Мальволио и окинул всех находившихся в непосредственной близости от него гордым взглядом.
— Ну, наконец-то, — выдохнула миссис Боумонт.
— Браво! — выкрикнула Фэй Брэди и едва заметно кивнула на бокал, который Генри продолжал держать в руках.
Генри повернулся к Энн, раскрыл рот, чтобы произнести фразу и застыл, собираясь с мыслями, так как заготовленный текст явно не годился. Пауза длилась долго, и Энн не без злорадства наблюдала за мучениями своего потенциального убийцы. Но вот он собрался, улыбнулся, великолепным, небрежным, явно отрепетированным жестом протянул Энн бокал, и ту осенило. Она поняла, что зелье (Энн в своих шекспировских одеждах так вошла в роль, что мысленно употребила слово из той далекой эпохи) растворено в шампанском. Все было рассчитано. Времени, пока оно начнет действовать, как раз бы хватило на то, чтобы она доехала до дома, в котором уже была приготовлена чашка с якобы недопитым чаем или водой с тем же ядом или снотворным, где она «заснула бы навеки». Фэй нельзя было отказать в целеустремленности. Хотя сцена разрыва сорвалась, она совершенно не собиралась отказываться от ожерелья и, возможно, уже придумала новое объяснение самоубийства.
Энн прикоснулась губами к бокалу и сделала вид, что пьет, и пошатнулась.
— Питье отравлено, — неожиданно для всех, и прежде всего для себя, глубоким контральто произнесла Энн знаменитую фразу Гертруды из «Гамлета», сделала несколько неверных шагов и как подкошенная упала на пол. Публика в полном восторге ожидала продолжения игры, и последующая сцена не обманула ее ожиданий. Дядюшка-трагик, взяв Энн за руку, окинул присутствующих безумным взором и сперва шепотом, но потом все более повышая голос, начал монолог короля Лира у тела мертвой Корделии.
— Вопите, войте, войте! Вы из камня!
Она ушла навеки….
И во второй раз за вечер монолог был прерван.
— Этого не может быть! — закричал совершенно обезумевший Генри, бросаясь к Фэй. — Это не могло произойти так быстро!
— Замолчи, идиот, — сквозь зубы бормотала та, отступая к стене.
— Я идиот? — возмутился он. — А кто сказал, что все произойдет дома?!
— Вы хотите сказать, что сюда что-то добавлено, сэр? — подал голос один из гостей, врач старшей миссис Боумонт, поднимая с пола бокал.
— Разве? — Генри начал приходить в себя. — Я… я пошутил. Ха-ха-ха, — он издал несколько отдаленно напоминающих смех звуков и попытался выдернуть из рук медика бокал.
Но тот еще крепче сжал в руках сосуд, провел пальцем по его стенкам, облизнул и поморщился.
— Вызовите, пожалуйста, полицию и санитарную машину, — обратился он к гостям.
— Я не хотел, — истерично закричал Генри, указывая пальцем на Фэй, — это она уговорила меня отравить Энн из-за своего проклятого жемчуга!
Кто-то громко вскрикнул, а актриса из труппы Боумонтов, дама весьма внушительных размеров, обычно игравшая кормилицу Джульетты, загородила дорогу Фэй, пытавшейся потихоньку выскользнуть из зала. Вслед за ней из толпы гостей отделились еще две женских фигуры. Эти дамы, стараясь быть как можно более незаметными, подошли к Фэй и молча протянули руки. Та недовольно передернула плечиками, но все же сняла сверкающий браслет, серьги и быстро сунула их в раскрытые ладони. Затем немного помедлила и добавила к серьгам и сумочку.
— Берите, берите уж все, — беспомощно взмахнула она руками и снова попыталась проскользнуть к выходу. Но верная коллега Боумонтов стояла непоколебимо, как скала.
— Жаль, что она не брала за молчание одежду, вздохнул кто-то из молодых артистов, наблюдая за этой сценой.
