Я поспешно освободил для следователя стул. Он присел у стола и с интересом поворошил груду книг, сваленных как попало. Одну из них — «Биохимические сдвиги периферической крови при остром инфаркте миокарда» — даже зачем-то полистал и со вздохом заметил:
— Да-а, сложная у вас работа… — Потом кивнул на ружье: — Увлекаетесь?
— Было дело. В студенческие годы мотались с ребятами на море.
— А я больше волейболом интересовался, — живо откликнулся Рыбин. — Первый разряд имел. Ну и, конечно, самбо…
— Может быть, кофейку? — предложил я.
Рыбин с сомнением покосился на кухонную дверь и, очевидно, представив, какой бардак должен там твориться, вежливо отказался.
— Давайте сразу к делу, — предложил он. — К исчезновению Казариной вы, полагаю, вряд ли причастны, поскольку с утра находились в отделении и никуда не отлучались… Казарина покинула больницу около шести часов утра. Медсестра проводила ее до проходной и заказала такси. Охранники утверждают, что Казарина вскоре вышла на улицу и села в подошедшую «Волгу». Было ли это такси — мнения разделились. Один утверждает, что «Волга» была желтого цвета с шашечками, другой настаивает на сером цвете без шашечек. Обычное дело. Суть не в этом. Домой Казарина так и не вернулась. Хотя кто-то там ночью побывал — в квартире все перевернуто… Мы опросили соседей, осмотрели место происшествия — зацепок почти никаких. Поэтому нам важно, что вы можете сообщить. Любая мелочь. Что-нибудь необычное, что вы заметили, услышали…
Я медленно развязал галстук и стянул его с шеи. Негласные правила нашей больницы предписывают неукоснительное ношение галстука всеми сотрудниками мужского пола. В жаркое время года это становится настоящим испытанием на прочность и очень дисциплинирует. Но японские ученые всерьез утверждают, что ношение галстука ухудшает кровоснабжение головного мозга и мешает человеку соображать. Сейчас я очень это чувствовал — в голове царил полный сумбур.
До сих пор не могу понять, почему я решил умолчать о своей находке. Какой-то чертик внутри подзуживал меня и намекал на возможные неприятности. Я сбивчиво заговорил о касательном огнестрельном ранении, коме четвертой стадии… Рыбин перебил меня:
— С заключением судмедэксперта мы ознакомимся позже. Меня интересует, как бы это сказать… сопутствующий антураж. Что вы увидели на месте происшествия? Может быть, какие-то слова раненого, произнесенные в бреду…
— В его состоянии люди не произносят слов, — ответил я. — А на месте происшествия… Ну, что? Было темновато. Соседи, жена… Вот! Когда мы погрузили больного, вместе с нами в машину села девушка, назвавшаяся родственницей. Но мне показалось, что она врет, и я выгнал ее. Да, она еще суетилась около Казарина, когда он лежал там, во дворе.
— Не могли бы вы описать внешность этой девушки? — деловито спросил следователь.
— Ну-у, в какой-то степени… — неуверенно сказал я. — Понимаете, у нее была не та внешность, которая бросается в глаза. Невзрачное лицо, неухоженные волосы, куртка — вроде тех, что носили стройотрядовцы, старые джинсы… Она похожа на студентку, у которой куча «хвостов» и несчастная любовь в придачу.
— А вы поэт, — чуть улыбнувшись тонкими губами, заметил Рыбин. — Если бы вы ее увидели, смогли бы узнать?
— Пожалуй. Хотя… Если, допустим, она поменяет одежду… Трудно сказать.
— Ну, хорошо, — кивнул Рыбин. — Как я понимаю, больше вы ее не видели? Тогда расскажите, о чем вы беседовали с Казариной.
И опять зловредный чертенок предостерегающе цыкнул на меня. Я нахмурился и собрался с мыслями.
— Она говорила, что мужа будто бы подсидели по службе. Он очень нервничал последние месяцы и трижды в неделю посещал тренажерный зал. То есть боролся за место под солнцем изо всех сил. Казарина, как мне показалось, не очень высокого мнения о коллегах мужа. Предполагает, что они его и подстрелили.
— Вот как? — удивился Рыбин. — Владимир Сергеевич, нельзя ли обеспечить какую-нибудь полезную площадь? Мне надо накорябать протокол…
— Ради Бога, — спохватился я и сбросил часть книг со стола на диван.
Следователь со странным одобрением следил за моими решительными действиями.
— Вы холостяк, Владимир Сергеевич? — спросил он и с завистью добавил: — Наверное, чертовски удобно быть холостяком. Не нужно никому объяснять, почему ты снял в комнате носки и когда собираешься вынести мусор… — Видимо, ему это приходилось делать довольно часто. — Итак, больше вы ничего не вспомнили? Тогда я пишу: мною, следователем Мосгорпрокуратуры… Ну и далее по тексту… Вы потом прочитаете и, если не возникнет никаких возражений, подпишете: «С моих слов записано верно…»
Он принялся писать размашистым и неудобочитаемым почерком, бросив через плечо:
— Сдается мне, бытовухой здесь не обойдется. Погибший числился вторым замом генерального директора фирмы «ИнтерМЭТ», сотрудничавшей с оборонными НИИ, а это уже прерогатива ФСБ… Я это к тому, что лично вас, скорее всего, больше беспокоить не буду. Если только сердечко прихватит, — пошутил он. — Вызову вас тогда на «скорой»…
— Вряд ли вы это сделаете, — вежливо заметил я. — Вызов нашей «скорой» стоит приличных денег. И телефон у нас не «03». Наш телефон широко известен, но, знаете, в довольно узких кругах…
— Вот оно что! — поднял брови Рыбин. — Ну что ж, будем тогда жить, как в песне: «Если смерти, то мгновенной…» Прошу ознакомиться и подписаться!
Я наскоро пробежал протокол и поставил свою закорючку. Мне хотелось поскорее остаться одному. Следователь с удовлетворением поднес бумагу к глазам и, убедившись в ее полной законченности, спрятал в тонкую кожаную папку. Затем он поднялся, еще раз окинул завистливым взглядом беспорядок, царивший в квартире, и подал мне руку. Несмотря на то что вид у моего гостя был не слишком внушительным, рукопожатие его оказалось крепким — занятия волейболом не прошли даром.
Перед тем как уйти, Рыбин с любопытством бросил взгляд на окно, за которым виднелся шпиль сталинской «высотки», и спросил:
— Давно обосновались на Смоленской?
— Два года, — ответил я. — Обмен с доплатой. Друзья помогли.
— М-да, а я, знаете, в Орехово-Борисове осел. У вас райончик поинтереснее, верно? Седьмой этаж, конечно, но…
Он еще раз пожал мне руку, и мы расстались.
Оставшись один, я решил поскорее разобраться с процессом приготовления пищи. В холодильнике еще имелось некоторое количество продуктов, способных в любую минуту выручить одинокого голодного мужчину в расцвете лет, — яйца, колбаса, банка шпрот и упаковка земляничного экологически чистого йогурта.
Я поставил на плиту тяжелую сковородку и, сбрасывая на ходу пиджак, вернулся в комнату. Брюки, рубашка отправились вслед за пиджаком. Оставшись в одних трусах, я прошлепал в ванную.
Прежде чем включить душ, критически осмотрел свое отражение в зеркале. Несмотря на бессонную ночь, отражение выглядело не так уж плохо. Темноватые круги под глазами были почти не заметны, а сами глаза смотрели строго и ясно, как у постового с плаката ГИББД. Кожа на лице уже покрылась легким майским загаром. Щеки требовали вмешательства бритвы, и, хотя теперь в моде мужественные, плохо выбритые подбородки, мне придется скоблить свою физиономию, потому что наше руководство чрезвычайно ортодоксально в вопросах моды.
Пока я любовался на себя, полоскался под душем, сковородка раскалилась чуть ли не докрасна и приняла на себя содержимое холодильника с отчаянным воплем и шипом. Яичница была готова в одну минуту. Я управился с ней за пять. Та же участь постигла шпроты и экологически чистый йогурт. Холодильник был пуст, и вставал вопрос о новом его пополнении. И заняться этим нужно было немедленно. Кстати, мне хотелось на свежем воздухе обстоятельно обдумать сложившуюся ситуацию.
Быстро облачившись в застиранные джинсы и белую майку, я натянул на ноги разношенные кроссовки, взял пакет, деньги и вышел из квартиры.
Глазок лифта светился. С дребезжанием поднималась кабина, и я машинально гадал, на каком этаже она остановится. Но лифт ровно гудел, пока не добрался до седьмого этажа. Я отступил на шаг, чтобы не мешать выходящим. Дверцы лифта дрогнули и разъехались. На площадку шагнул мужчина довольно внушительного роста и телосложения. Я не считаю себя маленьким со своими восьмьюдесятью килограммами веса, но этот тип возвышался надо мной сантиметров на пять-шесть и весил килограммов на десять больше. На нем был дорогой двубортный костюм песочного цвета, застегнутый на все пуговицы, ворот безукоризненно белой сорочки перехватывал галстук темно-бордового оттенка, на сверкающих коричневых штиблетах не было ни единого пятнышка. Узковатое лицо, властно сжатый рот и серые внимательные глаза, смотревшие жестко, но без выражения агрессии. Он был похож на хорошо вышколенного солдата в гражданской одежде.
