Раньше я видел Квинта Цецилия Метелла только издали и в доспехах, и он смотрелся орлом. Вблизи оказался похож на воробья, промокшего под дождем. Наверное, такое впечатление складывалось из-за редких, наполовину седых волос, прилизанных и зачесанных так, чтобы прикрывать лысину на макушке. Когда бывший консул наклонял голову, начес сползал вперед, открывая незагорелую лысину, а когда поднимал, возвращался на место, напоминая забрало, которое почему-то закрывалось не вниз, а вверх. При этом голос у наместника был каркающий, вороний. Говорил таким тоном, что собеседнику должно было сразу ясно и понятно, что изрекаются истины, умнее и правильнее которых быть не может в принципе. Как он с такими талантами выигрывал суды, без чего в Римской республике невозможно сделать карьеру — представления не имею. Остается предположить, что Квинт Цецилий Метелл был приятным исключением из сутяжной традиции римского народа. На нем чистая белая туника с двумя широкими вертикальными пурпурными полосами, сообщавшими о его сенаторском статусе. Видимо, переоделся после боя. Наместник сидел за длиной стороной прямоугольного стола, рассчитанного, судя по количеству табуреток, на восемь человек и застеленного темно-красной скатертью, в своей кожаной палатке, разделенной плотной черной шторой на две неравные части. В меньшей части стоит низкая походная кровать, накрытая черным шерстяным одеялом, я вижу часть ее, потому что штора задвинута не до конца. На столе перед Квинтом Цецилием Метеллом бронзовые кувшин и чаша с красным вином. Время от времени он отхлебывает из чаши с сербаньем, будто пьет крутой кипяток.

Я стою по другую сторону стола и думаю о том, какое вино пьет наместник? Неужели ту же бурду, что иногда дают нам не столько для питья, сколько для того, чтобы разводить ей воду во избежание заразных болезней?! Именно так должен поступать Неподкупный, но то, как он сладостно причмокивает сочными, плотоядными губами после каждого глотка, не совмещается с его прозвищем.

— Центурион Примус Осторий сказал мне, что, только благодаря твоему отряду, удалось сдержать врага. Он также отметил твои личные заслуги в стрельбе из лука и рукопашном бою. Последнее особенно похвально для того, кто служит на флоте. Если бы ты был гражданином республики, я бы приказал перевести тебя в легион, — прокаркал наместник.

— Можешь дать мне римское гражданство и сделать так, как хочешь, — перебив, подсказал я.

Видимо, это предложение было слишком крамольным, потому что Квинт Цецилий Метелл сбился с мысли и надолго замолчал, то ли обмозговывая мое предложение, то ли вспоминая, что хотел сказать, то ли и то, и другое вместе.

— Я решил наградить тебя «Торквесом и имулами», — наконец-то изрек он, — но если и дальше будешь воевать так же отважно, то получишь римское гражданство и перевод в легион.

— Благодарю за оказанную честь! — как можно радостнее рявкнул я.

Золотые висюльки и браслеты, конечно, не сравнить с гражданством, наличие которого сильно упрощает жизнь, но и на том спасибо!

— Кезон Мастарна сказал мне, что это по твоему совету захватили нумидийскую галеру. К сожалению, я не могу наградить тебя «Морским венцом», который помог бы в продвижении по службе на флоте, — продолжил наместник, отхлебнул вина и почмокал губами, давая мне время оценить широту и доброту его души.

Мне ничего не оставалось делать, как поблагодарить и за не оказанную честь.

— Награды изготовят завтра, и послезавтра утром вручу их, — сообщил он. — Ты еще будешь здесь?

— Это зависит от Кезона Мастарны, — ответил я и, решив ускорить свое убытие, рассказал: — Я приставлен к нему со своим отрядом в качестве охраны. Как только он решит вернуться в Рим, так и я убуду. Наша либурна «Стремительная» стоит в Табраке. Там же и захваченная галера, — напомнил ему. — Ждут твоего приказа, где продать ее и как разделить добычу.

— Кезон пробудет здесь до дня твоего награждения, после чего тебе придется вернуться на свою либурну, — решил Квинт Цецилий Метелл. — Представляю, как скучно на ней служить, и понимаю твое желание перевестись в легион. Надеюсь, у меня еще будет повод удовлетворить твою мечту.

— Приложу все усилия! — рявкая я, изображая на лице умиление.

Мое показное рвение размягчило сердце старого наместника, заставило улыбнуться по-отцовски и вяло махнуть рукой, отпуская:

— Иди отдыхай, ты сегодня славно потрудился!

Я лихо, как учили в мореходке, развернулся через левое плечо и строевым шагом покинул палатку.

Награждение проходило на скошенном пшеничном поле возле каструма. Свободных от службы легионеров, примерно половину, построили поцентурионно буквой П. Мой отряд стоял крайним в правой стороне. С четвертой стороны стояли старшие офицеры во главе с наместником Квинтом Цецилием Метеллом и легатом Публием Рутилием. Сперва наградили отличившихся легионеров. Двоим вручили золотые «Торквес и имулы» и семерым серебряные фалеры. Каждое вручение награды сопровождалось аплодисментами всех солдат и офицеров. Последним вызвали меня, изрядно перековеркав имя. Я даже не сразу понял, что вызывают меня, только по тому, что все повернули головы в мою сторону. Квинт Цецилий Метелл лично вручил мне награду. Торквес — это простенькая гривна с маленькими бульбашками на концах в виде круглой булавы, которыми вооружены некоторые всадники, а имулы — уменьшенные копии, надеваемые на запястья. Выглядели они золотыми, но по весу я догадался, что римляне верны себе, тратят драгоценные металлы только на облицовку, а внутри, как мне позже сказали, бронза. Все равно было приятно. Думал, что мне, прожженному волку, будет пофиг, но сердце радостно забилось, когда пара тысяч человек захлопала в ладоши, приветствуя героя. Есть в этих ритуалах что-то, что затрагивает глубинные струны души, не зря они просуществует тысячелетия. Еще больше порадовало отношение ко мне легионеров после награждения. Теперь я для них был типа своим парнем, пусть и перегрином. Даже соседи по палатке стали обращаться со мной запросто, как со старым боевым товарищем. Это тоже оказалось для меня важным, аж прямо расчувствовался. Старею, наверно…

Переход в Табрак прошел без происшествий. Видимо, все силы нумидийцев были собраны возле Замы. Часть погибла, остальные зализывали раны. В первый день мы довольно бодрым шагом добрались до Симиттуса. Я тоже шел пешком, потому что мой конь вез добычу, снятую с убитых мной при штурме каструма. Рядом ехал Кезон Мастарна, котоырй никак не мог пережить то, что попусту смотался на помощь центурии, охранявшей скот, в то время, как мы отбили нападение и получили награды и трофеи. Он ведь мечтает совершить подвиг, прославиться, сделать блестящую карьеру — и упустил такой шанс! Мне почему-то кажется, что он как раз поймал удачу, иначе бы погиб вместе с десятками других легионеров при защите каструма. Полез бы сдуру в самое пекло — и пал бы смертью дураков.

На ночь мы остановились в казарме гарнизона. Там уже знали о наших подвигах возле Замы. У меня сложилось впечатление, что информация в разные исторические эпохи передается по-разному, но скорость распространения ее всегда одинакова. Центурион опять помог нам продать трофеи и устроить пир. Цены на оружие и доспехи здесь были намного выше, а на вино и еду намного ниже, чем предлагали нам маркитанты, сопровождавшие легион, поэтому гульнули мы славно. Поутру с тяжелой головой и кошельками неспешно побрели к Табраку. Теперь я уже ехал на лошади, которая не гужбанила с нами, а паслась всю ночь за городом вместе с гарнизонными, поэтому скакала легко, резво, приходилось все время придерживать, чтобы не оторваться от своих подчиненных.

И на либурне все уже знали о наших приключениях. Заждались они нас. Оставшиеся на судне велиты считали, что им повезло, что не придется топать по опасным дорогам, а вместо этого поимели каждый день тренировок по полной программе. Фесту Икцию тоже ведь было скучно, вот он и гонял подчиненных, как сидоровых коз, до обеда и после. Служба медом им уж точно не казалась. Наверное, молились, чтобы мы поскорее вернулись, и либурна вышла в море, где пехоту шибко не погоняешь.