Институтские рифмоплеты имели дурную привычку снестись среди ночи, а затем бегать по комнатам, чтобы прокудахтать человечеству свой шедевр, который имел ценность только в компании еще с девятью, как куриные. До утра такое важное события подождать не могло.

Римский от них ничем не отличался.

— Сейчас я прочту тебе свое последнее творение! — торжественно объявил Квинт Лутаций Катул.

Приосанившись и прочистив горло, он прокричал что-то о своей душе, которая улетела к какому-то Феотиму. Видимо, как и положено несостоявшемуся гению, был гомосексуалистом. При этом лицо поэта побагровело от напряжения, будто и в самом деле остался без души.

— Что скажешь? — закончив, спросил он и затаил дыхание.

— Очень искренне! — восхитился я.

В институте меня научили, что говорить поэту правду — смертельный поступок для одного из вас или даже для обоих. Говори, что стихи искренние: и не соврешь, в общем-то, и графоман обрадуется, и умные всё поймут.

— Приятно встретить в этой глухомани культурного, образованного человека! — обрадовался Квинт Лутаций Катул.

— Мне тоже! — не остался я в долгу.

В общем, расстались мы, по мнению поэта, лучшими друзьями.

На следующее утро пришел вилик (управляющий имения) — сухощавый грек по имени Анакреон, которого, как подозреваю, взяли на это место, благодаря поэтическому имени, и мы отправились на север, где милях в десяти от Гадеса пристали к берегу. В паре километрах от моря на холме была вилла — группа одноэтажных строений, огражденных каменной стеной высотой метра два. Склоны холма покрывали виноградники, а рядом с ним были поля, на которых скосили зерновые, осталась высокая стерня, и убрали бобовые.

— Какая площадь имения? — поинтересовался я.

— Шестьсот восемьдесят югеров, — ответил вилик, после чего попросил нашего трубача дать сигнал.

Минут через десять после того, как буцинатор понапрягал щеки, легкие и музыкальный инструмент, огласив местность протяжными громкими звуками, открылись ворота в каменной стене и выехали две арбы, запряженные волами. Они спустились неспешно по пологому склону к берегу моря. У одного из погонщиков, скорее всего, галла, на ногах были кандалы, соединенные цепью длиной сантиметров сорок. С такими не побегаешь, даже ходить быстро не сможешь.

Мои люди перегрузили две трети добычи и легальную долю Квинта Сервилия Цепиона в арбы. Я выделил три десятка велитов, чтобы сопроводили груз до виллы, и сам прошелся туда, чтобы посмотреть, как выглядит загородное жилище римских богачей.

Двор виллы был разделен еще одной каменной стеной на две неровные части. В первой находился господский домус, в котором также жили вилик, ключник и рабы-обслуга, а в дальней, большей — дом для рабов, занятых на тяжелых работах, и хозяйственные постройки. По непонятным мне причинам римляне предпочитали жить в одноэтажных домах. Может быть, наличие второго этажа делало домус похожим на инсулу и понижало социальный статус. Планировка всех домусов примерно одинакова. Разницы была только в размере помещений, внутреннего дворика, сада, фонтана… Чем богаче человек, тем больше размер всего, причем порой количество уничтожало качество. Господская часть двора была выложена каменными плитами, а хозяйственная местами вымощена булыжниками. Все здания были сложены из камня, но на домус пошли тщательно отесанные, а на остальные — грубые, плохо подогнанные. Зато черепица везде прекрасная, в ее производстве римляне достигли больших высот. Это при том, что дожди и здесь, и на Апеннинском полуострове бывают редко.

Я обошел все имение, посмотрел, что и как устроено. Готовясь стать латифундистом, зимой купил книгу Марка Порция Катона «Земледелие» и проштудировал ее. Судя по тексту, автор — дотошный зануда. Подробно было расписаны, где, как и какие строить помещения, на каких землях разбивать поля, сады, виноградники, сенокосы, приведен календарь работ на весь год, сколько надо людей и какой инструмент для исполнения тех или иных работ, как кормить людей и скотину, где и как содержать, причем указано было даже необходимое количество ночных горшков для рабов. Одолев этот труд, я пришел к мысли, что римляне — нация крестьян, которую пассионарная энергия сбила с пути праведного. Впрочем, всё, что они натворят с крестьянским трудолюбием, упрямством и последовательностью, послужит фундаментом для других крестьянских наций, особенно для французов и немцев.

— Хорошее имение, — сказал я вилику Анакреону.

— Начинали на пустом месте. Солдаты гарнизона и горожане помогали прокладывать дороги, рубить деревья, корчевать пни, строить дома. Семь лет ушло, чтобы стать таким, — рассказал он.

Выражаясь языком двадцать первого века, мэр использовал административный ресурс для личного обогащения, присвоив земельные участки и заставив подчиненных превратить их в прибыльное сельскохозяйственное предприятие. То есть семь лет службы в провинции прошли с большой материальной выгодой для поэта, хотя их принято считать людьми, оторванными от реальности и бытовухи, предпочитающими духовное материальному.

— Когда заведу здесь свое имение и начну обустраивать его, ваше будет примером, — поделился я планами.

— Купили бы сразу это, — предложил вилик. — Хозяин давно хочет продать, но покупателей не было, слишком дорогое для гадесцев.

— Разве в городе нет богатых людей?! — удивился я.

— У кого появляются большие деньги, предпочитают покупать имение поближе к Риму, — ответил он. — Вот и мой хозяин с таким богатством теперь точно уедет.

— Да, он — римлянин, для него на всем свете есть только один город, — согласился я.

Житель столицы — это последняя степень деградации человека. Кому-то дача помогает задержаться в этом положении надолго, а кто-то из-за отрыва от природы уже в первом, максимум, во втором-третьем поколении загибается от лени, обжорства, пьянки, наркоты или отправляется бомжевать на столичную свалку бытовых отходов, становясь еще при жизни частью их. Жители провинциальных городов и деревень ближе к природе, поэтому самоуничтожаются медленнее.

Во избежание недоразумений, золото мы не делили до прибытия Квинта Сервилия Цепиона, которого пришлось ждать почти три недели. Приплыл он на триреме из эскадры, которая базировалась в Форуме Юлия. Моряки оттуда плохо знают наших, а мы — их. Они считают нас счастливчиками, которым выпало служить в большом, в сравнение с Форумом Юлия, городе и рядом с Римом. Можно подумать, их в Форум Юлия силком загоняли. По неопытности сунулись туда и не смогли перебраться в место получше.

Проконсул принял меня в городском домусе своего зятя, в рабочем кабинете хозяина. Может быть, Квинту Сервилию Цепиону и не понравилось, что мы сразу забрали свою треть золота, но вида не подал. Мы ведь могли исчезнуть со всей добычей. Так что зря мы его ждали, могли бы уже поделить.

— Никто их твоих людей не проболтается? — первым делом спросил он.

— За всех я поручиться не могу, но, даже если кто-нибудь из них проболтается, до Рима это вряд ли дойдет, — ответил я.

— Я приказал казнить всех, кто уцелел после вашего нападения на караван, как соучастников, так что болтать тоже не будут, — сообщил проконсул, после чего поинтересовался: — Твои люди готовы остаться здесь хотя бы на несколько лет?

— Если получат гражданство и земельные наделы, то останутся в Гадесе на всю жизнь, — заверил я. — Тем более, что разговаривал с твоим зятем, и он готов взять их, как опытных воинов, в городскую стражу. Наделы сдадут в аренду и будут жить в городе припеваючи. Раньше они только мечтать могли о таком счастье.

— Как мало надо некоторым для счастья! — искренне воскликнул Квинт Сервилий Цепион. — Я слышал, что ты тоже хочешь остаться здесь, покупаешь имение моего зятя?

— Да, — подтвердил я. — Не люблю суету больших городов.

— Я тоже на вилле чувствую себя лучше, чем в Риме, но редко на ней бываю, — сказал он.