Первого января мы приняли ежегодную присягу. Для этого центурион Фест Икций приезжал в Мизен на три дня. Нас всех построили возле вытащенной на берег либурны, и командир зачитал текст с бронзовой таблички, выданной ему в штабе. Точнее, это остальные думали, что он читал, а я знал, что Фест Икций безграмотен, произносит по памяти.

После этого весь экипаж либурны произнес хором и громко:

— То же относится и ко мне!

Центурион следующие два дня погонял подчиненных, а затем укатил на свою ферму. Вместе с ним уехали почти все сабины, заплатившие Фесту Икцию за отпуск, и часть галлов. Последние отправились в Рим, где больше возможностей прокутить деньги, полученные за трофеи.

После весеннего равноденствия либурна, если можно так сказать, была спущена на воду, то есть вытащена кормовой частью в море. Началась подготовка к следующей навигации: грузили провиант, запасные весла, стрелы для катапульты… Мы предполагали, что опять будем служить для связи с армией в провинции Африка, но за два дня до выхода центурион Фест Икций сообщил нам приказ командира базы, гласивший, что либурна в составе небольшой флотилии отправляется в Остию. Там мы возьмем на борт нового консула Луция Кассия Лонгина и доставим его к новому месту службы — в Провинцию, как просто называли римляне свои новые территории, отбитые у галлов. Это та самая Провинция, в которой, по мнению Юлия Цезаря, лучше быть первым, чем вторым в Риме. В будущем она станет французским Провансом.

Если смотреть на весла под определенным углом, они как бы сливаются в одно целое и превращаются в крыло. Вот оно вынырнуло из голубоватой прозрачной воды, переместилось вверх и к носу судна, пошло вниз и к корме и занырнуло медленно и спокойно. Ритмичность его движений успокаивает, убаюкивает. Я встряхиваю голову, отгоняя сон, перемещаюсь на противоположный борт, обходя по дуге большого круга легата-консуляра Луция Кальпурния Пизона Цезонина, стоявшего возле поручня, ограждавшего переднюю часть полуюта. Консуляр значит, что раньше, в данном случае пять лет назад, этот тип был консулом. Агномен (второе прозвище) Цезонин получил потому, что к роду Кальпурниев Пизонов имеет косвенное отношение: его отец из никчемного рода Цезонинов был усыновлен римским плебейским. Наверное, поэтому легат-консуляр ведет себя заносчивее даже Кезона Мастарны во время рейса в Африку. Сейчас юноша на триреме, следующей во главе нашей флотилии, в которой еще две либурны. Голову Луция Кальпурния я видел раньше на серебряных денариях, выпущенных в год его консульства. Там он изображен с уродливо длинными носом и губами. Так вот гравер, изготовивший чекан для монет, явно польстил консулу. Губы у легата-консуляра еще длиннее. Такое впечатление, что мальчишкой одолжил их у старшего брата и до сих пор донашивает, несмотря на то, что великоваты. Когда рот открыт, не так сильно заметно, а вот при закрытом выпирают, как гузка очень большой курицы. Может быть, поэтому Луций Кальпурния почти не закрывает рот, бабалолит без умолку. Сейчас он рассказывал бедному центуриону Фесту Икцию, как в бытность претором (последняя ступень перед консульством) управлял провинцией Азия. По его словам получалось, что был идеальным наместником. При этом центурион знает, как и весь экипаж, что Луция Кальпурния судили за взяточничество, что отмазался только благодаря своему защитнику Луцию Лицинию Крассу, превосходному оратору.

Наша флотилия приближается к городу Нарбо-Марциус, который в будущем назовут Нарбонной. Правда, к двадцать первому веку нашей эры город отступит от моря километров на десять, подальше от заболоченного лимана, и обоснуется на холмах на ветке Южного канала, соединяющего Лионский залив с Атлантическим океаном. Я не бывал в нем тогда, потому что работал на морских судах с большой осадкой, которым в канале делать было нечего. Сейчас это молодой городок, ему всего одиннадцать лет. Раньше здесь был каструм, который обзавелся каменными стенами с башнями и пригородами, заселенными отставными легионерами и туземцами, сотрудничавшими с оккупантами. Здесь мы высадим пассажиров, которым предстоит отмахать еще километров сто до каструма легиона, несущего службу в этих краях. Там Луций Кассий Лонгин примет наместничество, а Луций Кальпурний Пизон Цезонин — командование легионом. После чего им придется расправиться с кимврами, которые вместе с тевтонами, амбронами, гельветами, тогуринами и тоугенами двигались через Галлию в сторону Пиренейского полуострова.

Как мне рассказали галлы, служившие на либурне, все выше перечисленные племена — это смесь кельтов с аборигенами. На севере они смешались с разными германскими племенами и стали называться кимврами, тевтонами и амбронами, в горах на территории будущей Швейцарии, которую римляне называют Гельвецией, превратились в гельветов, на севере Галлии — в тигуринов и тугенов. Двигались вместе с женщинами и детьми, гонимые, видимо, не только пассионарной энергией, но и перенаселением родных территорий. Они уже дважды вломили римлянам — шесть лет назад в верховьях Дуная и в позапрошлом году в Галлии.

— Суши весла! — командует Сафон.

Барабан замолкает. Сделав еще один гребок, весла, роняя капли воды, зависают в воздухе. Через несколько секунд раздаются скрипучие звуки — нос либурны с разгона вылезает на мелководье, а потом и на сушу. Судно замирает. Я словно бы слышу его облегченный выдох: добрались! На самом деле выдохнул кто-то из свиты легата-консуляра. Для некоторых путешествие по морю, даже по спокойному и вблизи от берега — чрезвычайно опасное приключение. Я тоже в свое время опасался летать на самолетах. Старался ходить по ним осторожно. Все время преследовала мысль, что, если подпрыгнуть и со всей силы ударить ногами по палубе, то самолет развалится. Умом понимал, что это чушь собачья, что самолет выдержит одновременный прыжок сотни таких дураков, но подсознание не верило, пока однажды в туалете полупустого самолета не проверил. Когда вышел из туалета, увидел удивленную стюардессу.

— Умылся, вода в ухо попала, вот и попрыгал, — сказал в оправдание.

Вроде бы поверила, но до конца рейса внимательно следила за мной. Видимо, стюардесс учат, что во время полета некоторые ведут себя неадекватно, глаз да глаз нужен.

Матросы оборудуют сходню, и наши пассажиры следуют со своим барахлишком на сушу. У Луция Кальпурния Пизона Цезонина вещей, как приданого у богатой невесты. Несут их шесть его рабов, которые тоже имущество. Я пропускаю пассажиров, после чего и сам схожу на берег, чтобы размяться. Метрах в ста от нас собрались зеваки, сотни две, в основном женщины и дети. Есть и старики, бывшие легионеры, которые присматриваются к пассажирам, надеясь увидеть знакомых. Так понимаю, жизнь здесь скучная, глухомань.

Ко мне подходит Кезон Мастарна и радостным тоном сообщает:

— Я рассказал наместнику о твоих подвигах в Африке, и он решил, что ты со своим отрядом будешь сопровождать и его. Если на нас нападут, опять захватим трофеи!

Даже не знаю, смеяться или плакать! Вместо того, чтобы через несколько дней вернуться в Мизен к Полле, как обещал перед отплытием, придется тарахтеть по жаре черт знает куда в надежде, что нас не убьют и захватим несколько старых мечей и копий.

Увидев кислое выражение на моем лице, юноша понимает свою ошибку и, смутившись, произносит:

— Я хотел, как лучше… — он запинается, после чего говорит обреченно: — Я скажу наместнику, что ты заболел и не сможешь пойти.

Половина наших бед начинается с желания сделать, как лучше, вторая половина — с желания переделать еще лучше.

— Не будем обманывать наместника. Раз он выбрал меня, так тому и быть, — фаталистично молвил я.

— Я знал, что ты согласишься! — воскликнул Кезон Мастарна и поделился планами наместника: — Два дня отдохнем здесь после плавания, а на третье утро выступаем.

Видимо, у меня и Луция Кассия Лонгина разное представление об усталости. С таким подходом к делу он тут нарулит. Хотя, может статься и так, что его лень пойдет во благо аборигенам.