Мы сильно потеснили врагов, значительно сократив их и потеряв несколько человек убитыми и ранеными. Бой уже сместился в кормовую часть триремы, где наши стрелки не могли помочь. Именно тогда мавретанское судно и качнулось сильно, причем с кормы на нос и обратно, а затем несколько раз с борта на борт. Я догадался, что вражеская трирема высвободила таран. Недаром ее гребцы продолжила трудиться, не покладая весел. Мы всё дальше отходили от «Беспощадной», которая не сможет помочь в ближайшее время. Для этого ее экипажу надо было перейти на захваченную трирему и на ней броситься в погоню. Не уверен, что у Ганнона Стритана хватит на это ума и решительности. Где находится «Отважная» и что делает, я не знал, упустив ее из вида, когда начался бой. Нам оставалось надеяться только на себя.

Это поняли и уцелевшие мавретанцы, павшие было духом. Опять громко заорав, они ломанулись толпой на нас. Я колол и рубил не только перед собой, но и направо и налево, помогая соратникам, которым не всегда везло. Упал сражавшийся справа от меня. Его сменил стоявший во второй шеренге — и тоже был сражен. Я поймал мавретанца, завалившего их, на замахе топором и всадил ему острие сабли в правую сторону живота. Враг еще успел всадить топор в щит велита, стоявшего от меня справа. Теперь мы оба будет сражаться с топором, застрявшим в щите. Впрочем, врагов стало заметно меньше, а боевого духа в них — еще меньше. Два юркнули в люк, к гребцам. Остальных мы загнали за кормовую рубку.

— Сдавайтесь! — крикнул я на латыни, а потом на финикийском, пожалев, что не выучил это слово на языке аборигенов, которые называют себя амазигами, а римляне их — берберами.

Меня поняли, и сразу несколько человек, бросая оружие на палубу, закричали на финикийском:

— Мы сдаемся!

Их загнали под палубу, чтобы не нервировали нас. Среди сдавшихся был и кормчий — старый и сухой мужчина с трясущимися то ли от страха, и то ли от старости руками. Он смотрел на меня слезящимися глазами и не понимал, что я говорил на финикийском и латыни. Тогда я показал ему жестами, чтобы дал команду гребцам работать на передний ход и ошвартовал трирему левым бортом к левому борту «Беспощадной».

Там, увидев приближавшуюся мавретанскую трирему, приготовились к боя. В основном это были стрелки. Разглядев меня на баке призового судна, заорали радостно Я помахал им, а потом — «Отважной», которая справилась с задачей, захватила вражескую трирему, чтобы с призом приблизилась к нам.

Я собирался с помощью двух захваченных судов, ошвартованных к бортам «Беспощадной», отбуксировать ее в Табрак. Зажав между двумя целыми, образуем эдакий вариант тримарана. Пустая трирема, даже с пробоиной в борту, не утонет, она деревянная. Грести будут на захваченных судах веслами одного борта, наружного, благо гребцов-рабов у нас теперь несколько комплектов. Еще один приз шел своим ходом под присмотром «Отважной».

За захват трех мавретанских трирем мы заплатили жизнями двадцати семи человек. Еще девяносто три были ранены. Удивило меня то, что галлы гордились такими большими потерями, как и полученными ранами. Значит, сражение было серьезное, врагов было раза в полтора больше, но мы оказались сильнее. Мы ведь крутые пацаны!

Одно из главных достоинств галер — легкость их ремонта. Пробоину нам проломили площадью не меньше квадратного метра. К тому же, вывернули соседние доски. Несмотря на это, ремонт занял всего девять дней, и только потому так долго, что не хватало досок нужной толщины. Их изготовили из бревен, напиленных в лесу неподалеку от Табрака. В досках сделали отверстия, подогнали друг к дружке, закрепили в нужных местах, просмолили — и «Беспощадная» стала почти, как новенькая.

За это время мы распродали трофеи, кроме лошадей, которые на «круглых» судах убыли в Остию вместе с представителями от каждой боевой галеры, обязанных проследить, чтобы всё было по-честному. К тому времени в Табраке собралась внушительная группа купцов разных национальностей и финансовых возможностей. Они уже знали, что такое аукцион, поэтому торги шли быстро и эмоционально. Столько крика и ругани в жизни не слышал. Восточный базар — это детский сад в сравнение с африканским аукционом. Последними продали призовые триремы с гребцами-рабами, которыми стали все мавретанцы, захваченные в плен, в том числе и воины. По моему требованию отпустили только старого кормчего. Наверное, за него можно было получить выкуп, но я сжалился над попавшим в беду коллегой, сказал, что его освобождение было условием за правильное маневрирование после захвата триремы.

Деньги за призы были разделены только между теми, кто их захватил, поровну между членами экипажей обеих трирем. Моя доля составила девять тысяч триста семьдесят два денария. Я опять стал богатым буратиной. Остальных трофеев, не считая лошадей, было мало, за них и получили всего-ничего. Так что моряки с «Беспощадной» и «Отважной» до возвращения «круглых» судов из Остии смотрелись богачами в сравнение со своими коллегами с других боевых кораблей. Поэтому пирушку для командиров нашей эскадры устроил я.

Табраку далеко до Рима в плане гастрономии, здесь все намного проще. Возможно, у кого-нибудь из местных богачей есть отличный повар, но одалживать его на день не принято. У моего деверя тоже сманили опытного повара, и теперь он постоянно жалуется на своего нового, который ни черта не смыслит в искусстве приготовления пищи. Пришлось пользоваться услугами жены трактирщика, заведение которого я арендовал для оттяга. Вместе с двумя помощницами она нажарила много разного мяса, добавила к нему вареные бобы и разные травы, название которых я не знал, пробовал впервые. Этим блюдам было далеко до того, что даже новый повар деверя готовил. Впрочем, почти всех моих гостей в первую очередь интересовало вино, а оно — белое сладкое — было прекрасным, сам купил три стандартные амфоры у греческого купца, приплывшего сюда с товаром, когда узнал, что Табрак — новая временная пиратская столица Средиземноморья. Дешевое вино у него разобрали сразу, а дорогое и хорошее — после того, как продали всё награбленное в последнем походе и разделили. Две амфоры я выставил пирующим. Продегустировав вино, гости поверили, что я радушный и щедрый.

— Когда и куда пойдем в следующий раз? — спросил Фест Икций, сидевший справа от меня, как самый почетный гость. — Опять за лошадьми?

— За лошадьми пойдем, когда вернутся «круглые» суда. Гнать табун по берегу рискованно, может конница мавретанская догнать, — ответил я. — Есть у меня мысль ограбить Тингис.

— Нападем на рассвете, как на Иол? — задал уточняющий вопрос Ганнон Стритан, сидевший слева от меня.

— К Тингису будет трудно подобраться незаметно. Он окружен высокими скалами, с которых море просматривается далеко. Тем более, мавретанцы уже знают, что мы можем напасть на рассвете. Так что придем днем и, что сумеем, то и возьмем, — сказал я.

На самом деле я знал, что именно и как хочу захватить в мавретанском порту, но говорить это в трактире не собирался. Слишком много здесь длинных ушей и языков. Уверен, что кое-кто из купцов передает информацию о нас мавретанскому царю Бокху. Не исключаю и вариант засылки в Табрак специальных агентов для слежки за нами. Контрразведка пока что не является сильной стороной римлян, а мавретанцы, как и нумидийцы, отличались способностью проникать в самые охраняемые места и подкупать самых стойких командиров и начальников.

Тингис в будущем получит название Танжер. Этот город в двадцать первом веке превратится в накопитель, где пассионарии со всей Африки будут выжидать возможность переправиться через Гибралтарский пролив и попасть, по их мнению, на землю обетованную. Впрочем, в сравнении с тем, как они жили у себя на родине, участь испанского бомжа — карьерный рост. Я бывал в Танжере на контейнеровозе. Красивый городок с белыми плоскокрышими домами, облепившими, наподобие ласточкиных гнезд, склоны гор, окружающих бухту. По приходу нас не шмонали, а вот перед выходом обыскали с собаками от киля до клотика. Никого не нашли, потому что погрузились мы на Турцию, которая в список обетованных земель в то время не входила.