В Табраке у меня было время, чтобы продать остатки трофеев и лошадь. Получил за нее тридцать пять серебряных денариев. В Мизене за нее можно было бы получить в полтора-два раза больше, но Сафон сразу заявил, что для коня нет места на его либурне. За это я отблагодарил его, как смог.

Мы привезли приказ Квинта Цецилия Метелла продать захваченную галеру и половину денег передать ему с оказией. Наш кормчий предполагал, что такой приказ придет, поэтому заранее договорился со своими соплеменниками, которые в Табраке составляли чуть ли не половину населения. На торг пришли четыре купца и разыграли для нас небольшую пьесу: поторговались, долго и отчаянно размахивая руками и брызгая слюной — и предложили за приз всего треть его стоимости. О чем я и сказал центуриону, без одобрения которого сделка не могла быть заключена.

— Дай мне день, и я найду покупателей, который заплатят раза в два больше, — предложил ему.

Фест Икций поверил мне и с прямотой римского крестьянина, выбившегося в маленькие начальники, сказал, что не собирается иметь дело с жуликами, пусть проваливают к черту.

— Они предложили очень хорошую цену, больше никто здесь не заплатит столько! — пытался вразумить его Сафон.

— И тебя отдам под суд за воровство, если еще раз попробуешь обмануть меня! — предупредил центурион кормчего.

Сафон подворовывал помалу из снабжения экипажа и не делился с Фестом Икцием. Не знаю, по какой именно причине не нравилось это центуриону, но угрожал расправой он не первый раз и не последний.

Я прошелся по дворам оптовых продавцов возле порта и объявил всем, что на следующее утро будет торг. Захваченное судно и груз будут разделены на несколько лотов. Кто даст большую цену, тот и заберет товар. Те четверо, что пытались нас объегорить, в торгах участвовать не будут. Если кто-то попытается последовать их примеру, тоже будет отстранен. Потребуется, разобьем добычу на маленькие партии, чтобы мог купить любой горожанин. Мол, нам спешить некуда, хотя давно уже надо было вернуться в Мизен, потому что приближалась зима, а это не тот сезон, который приятно встречать в море, даже в малом каботаже.

Утром возле захваченной галеры собралось два десятка покупателей и около сотни зевак. Торги вел я. Не подозревал, что у меня есть задатки аукциониста. Судовая киянка заменяла мне молоточек. Я колотил ей по деревянному столу, принесенному из каюты кормчего, с лихостью прожженного торговца чужой собственностью, выкрикивал окончательную цену, а потом указывал ей нового обладатели проданного лота.

— Шкуры жирафа, пять штук! Стартовая цена десять денариев! — объявлял я следующий лот. — Кто больше?

Такой тип продаж был нов в этих краях, да и не только в них, воспринимался, скорее, как игра. Покупатели быстро усвоили правила и со всей африканско-азиатской азартностью включились в нее. Иногда давали больше, чем стоил товар, только для того, чтобы перебить конкурента.

— Двадцать денариев — два! — выкрикиваю я. — Неужели никто не даст больше за такой ценный товар?!

На самом деле шкуру жирафа можно купить здесь за три или три с половиной денария. За четыре должна быть очень хорошая. Те, что продаем мы, средние, но идут по высшему тарифу. Впрочем, в Риме они будут стоить в пять раз дороже.

— Двадцать денариев — три! Продано! — объявляю я, стучу киянкой по столу, а потом указываю ей на покупателя: — Счастливчик, заплати деньги и забери свой товар!

За два часа было продано все, включая галеру. Мы получили примерно три четверти от реальной цены судна и товаров, что в данном случае очень хороший результат. Половину, самые порченные монеты, сложили в кожаный мешок, завязали его и опечатали концы веревки свинцовой пломбой с оттисками печаток центуриона Феста Икция и коменданта гарнизона Табрака, подчиненным которого придется доставить деньги в каструм возле Замы наместнику провинции Африка Квинту Цецилию Меттеллу по кличке Неподкупный. Остальное поделили по паям между членами экипажа, причем расчеты вел я. Кормчему Сафону больше доверия не было. Моя двойная доля составила двести двадцать шесть денариев, большую часть которой я взял золотыми карфагенскими монетами. Это было почти двухгодовое мое жалованье. Кезон Мастарна и Сафон получили по три доли, а Фест Икций — пять. Для центуриона это было меньше его годового жалованья, но старик все равно обрадовался и запомнил, кто сделал его немножечко богаче.

— Не зря назначил тебя опционом! — сделал Фест Икций правильный вывод.

Кто-то бы стал с ним спорить, а я разве буду?!

Нынешняя зима на Аппенинском полуострове холоднее, чем будут в двадцать первом. Может, она исключение, сравнивать мне не с чем, но аборигены говорят, что январь у них всегда снежный, то есть снег выпадает несколько раз за месяц и иногда лежит с неделю. В мои байки о том, что на севере снег лежит по несколько месяцев, они, конечно, верят, потому что не только я такое рассказываю, но с трудом. В холода все надевают по несколько туник и сверху плащ. Женщинам легче, у них туники с длинными рукавами. На ноги натягивают длинные, почти до колена, шерстяные носки и продолжают ходить в сандалиях, хотя есть обувь и с закрытым носом, в том числе и сапоги, которые считаются привилегией варваров, в первую очередь галлов. Я — перегрин, поэтому с местной модой не считаюсь, хожу, как считаю нужным, в том числе в тунике с длинными рукавами, длинных кожаных штанах и стачанным по моему заказу полусапожках. Первое время забавлял аборигенов, особенно детвору, но постепенно привыкли, перестали обращать внимание. Тем более, что я не простой моряк, а опцион-дупликарий, награжденный «Торквесом и имулами». Кстати, мне сказали, что награду эту можно носить не только на шее и запястьях, но и прикрепленными к кольчуге спереди, чтобы все видели, что перед ними герой геройский, имеющий разрешение на ношение блестящих предметов на обеих сторонах груди. Я их ношу только во время церемоний и надеваю на шею и руки и только потому, что обязан. Римская армия и флот гордятся своими героями.

Полла все чаще заводит разговор, что пора бы мне осесть на берегу. Тем более, что я умею читать и считать. За мзду можно получить хлебное место на базе: за тысячу сестерциев возьмут обычным писарем, а за три тысячи дадут унтер-офицерскую должность, где надо будет распределять какое-нибудь снабжение и иметь дополнительный доход. Мне аж никак не тарахтит сидеть весь год на берегу, за зиму чуть не сдох от скуки, но говорить об этом Полле не стал. Наоборот, сказал, что хочу подрубить еще деньжат, чтобы получить приличную должность. Мол, обидно после опциона в обычные писари. И сделал вывод, что Поллу наша совместная жизнь не устраивает. Слишком подолгу я отсутствую, а, чтобы ни говорили женщины, секс им нужен больше, чем мужчинам. Правда, не всем. Некоторым хватает мастурбации. При этом женщина не уходит сразу и в никуда. Сперва она дает понять мужчине, что ее что-то не устраивает, и предлагает устранить помеху. Если не сделаешь это, тогда начинает подыскивать другого, у которого именно этого недостатка нет.

Служба зимой ни меня, ни, как следствие, морских пехотинцев либурны «Стремительная» не утомляла. Центурион Фест Икций уехал до весны в свою деревню где-то под Римом, где у него была небольшая ферма, выслуженная в легионерах. Я остался старшим над велитами и стрелками. Само собой, какие-то тренировки я время от времени проводил, чтобы командование базы не обвинило в халатности, но только в хорошую погоду и не долго. Поучил их брать галеры на абордаж, сражаться в строю «клин» во главе со мной и разным другим мелочам, которые должен знать и уметь пират, пусть даже он временно на службе у государства. Подчиненные не роптали, потому что половина их под моим командованием нарубила осенью столько, что всю зиму не вылезала по вечерам из кабаков и по ночам из лупанариев.

Кстати, в Мизене последние заведения только на втором этаже. На первом располагаются лавки, там аренда дороже, а на третий и выше пьяный клиент может не добраться. Стрелки, указывающие, где вход, нарисованы на стенах домов в виде пенисов, причем такого размера, что слон позавидует. Такие рисунки не считаются зазорными, даже наоборот. На многих ветхих инсулах их рисуют, чтобы простояли дольше, а заодно предупреждают прохожих, чтобы на всякий случай не приближались близко. Носят их и на шее на гайтанах, как талисманы, приносящие удачу. Увидев такой талисман в первый раз, я чуть не принял его за крестик, а потом, поняв, что это, засмеялся, чем удивил владельца.