И в тот же миг на нас обрушилась не атака, а сам ужас.
Волна чистого чужого сознания, смятения, голода и тотальной воли вломилась в головы.
Это было не видение.
Это было чувство.
Ощущение себя песчинкой, которую вот-вот смоет океанская волна чужого разума.
Виверны взревели от боли, пытаясь лапами заткнуть себе уши. Сереброкрыл забился в конвульсиях.
Люди согнулись, вжав ладони в виски. Ольга застонала. Соня вскрикнула. Софья рухнула на колени.
Я держался, давя рвотные спазмы. Поражался тому, что антимагические пластины сейчас не действовали в полную силу, подвергая меня и друзей сильнейшей ментальной атаке.
Не магия в привычном смысле.
Телепатическое давление.
Попытка перезаписать, подавить…
— Стрелять по ней! — выдохнул я, не узнавая собственный голос.
Я поднял револьвер и высадил в это чудовище целую обойму патронов. Но она словно не заметила. Похоже, эти выстрелы для матки были как слону дробина.
Фердинанд выронил шпагу, достал карабин и медленно, как в тяжёлом сне, развернул ствол на нас.
— Я… я вижу, — прошептал он, и в голосе не было ничего от прежнего Цеппелина. Только чужой ужас. — Она везде. Они везде. Предатели… среди нас…
— Ферди! Нет! — закричала Мирослава.
Но было поздно. Палец Фердинанда нажал на спуск. Выстрел, оглушительный в гулкой зале, ударил не по яйцам, а по Соне Романовой. Пуля с антимагическим сердечником, предназначенная для пробития защиты, чиркнула по её плечу, сорвав клок одежды и плоти. Соня вскрикнула, отшатнулась.
— Остановите его! — крикнул я, пытаясь выхватить револьвер, но ментальная волна снова накатила, вышибая мысли.
Фердинанд с обезумевшим лицом продолжил палить по нам. Сейчас досталось ближайшей виверне, теперь она валялась на земле в судорогах.
Патроны закончились, и Цеппелин начал вставлять новую обойму. Теперь он целился в меня и Ольгу. Софья, превозмогая боль, взметнула руку, создавая перед нами сгусток уплотнённого воздуха. Но я знал: пули с антимагией, что были в карабине Цеппелина, пробьют его.
— Ферди, прошу, очнись! Это не ты! — Мирослава, рыдая, бросилась к любимому, но не с атакой. Она попыталась обхватить его, схватить за руки.
Мужчина отшвырнул её локтём, не отрывая взгляда от меня. Его палец снова лёг на спуск.
И тогда Мирослава сделала то, на что, думаю, была способна лишь сильная женщина. Любовь и отчаяние смешались в её глазах, полных слёз. С криком, в котором была вся её боль, девушка рванула вперёд и вонзила любимому в грудь шпагу, которую тот выронил, перед тем как схватить револьвер. Тонкая острая сталь прошла под ребро.
Фердинанд фон Цеппелин замер.
Чужая ярость на его лице сменилась шоком, затем прояснением и наконец бездонной печалью. Он посмотрел на возлюбленную и на окровавленное лезвие, торчавшее из груди.
— Мила… — просто выдохнул он.
И рухнул навзничь.
Мирослава, обливаясь слезами, упала рядом с ним, хватая за руку и прижимая к своей щеке. — Прости… прости, прости…
Хаос.
Соня, стиснув зубы, одной рукой прижимала рану, а другой пыталась что-то сделать то ли для раненого Фердинанда, то ли для нас. Ольга, бледная как смерть, встала рядом со мной.
Они с Соней встретились взглядами. Между девушками пробежала искра понимания, преодолевающая всё — ревность, обиды, разность положения.
— Барьер! — скомандовала Соня, её голос дрожал, но в нём зазвучала сталь инквизитора. — Против разума! Держим её давление!
Они обе — маг жизни и будущий глава инквизиции — подняли руки. От Ольги пошла волна успокаивающего зелёного сияния, от Сони — холодный, серебристый, дисциплинирующий свет. Они сплелись, создавая ощутимый купол вокруг нашей маленькой группы. Ментальный прессинг не исчез, но отступил, стал фоновым гулом, с которым можно было бороться. Я почувствовал, как раскалённая пластина в моей руке начала понемногу остывать.
Виверны пришли в себя. Сереброкрыл, с трудом подняв голову, издал хриплый яростный рык. Его взгляд, полный животной ненависти, был устремлён на пульсирующий мозг в центре зала.
Кучумов, Павлов, теперь Цеппелин… Мирослава была надломлена, Соня ранена. Но мы всё ещё стояли здесь, у самого сердца чудовища, и теперь этому сердцу предстояло остановиться.
Ментальное давление не исчезло, оно лишь сменило тактику. От тотального штурма матка перешла к точечным изнурительным атакам. Волны дезориентации и паники накатывали одна за другой, вынуждая нас тратить последние силы на сопротивление, а не на атаку. Она изучала нас, искала слабое звено.
И нашла его в Софье Потоцкой.
Магесса была самым сильным воздушным магом в группе: её сфокусированные клинки, острые как бритвы, наносили жрецам чудовищный урон. Там, где другим требовалось применить несколько цепных заклинаний, ей хватало двух-трёх взмахов руки, чтобы разрезать муравьида-жреца пополам, нарушая слаженные действия у энергетических яиц. Она была слишком эффективна. А значит, слишком опасна.
Заметил, как Софья замерла посреди очередного заклинания. Её руки, выписывавшие в воздухе сложный узор, вдруг дрогнули. Лицо исказилось. Глаза остекленели.
— Нет… нет, уйди… — прошептала она, но голос уже звучал покорно.
— Софья! — крикнула Ольга, мгновенно всё поняв.
Связь между сёстрами была сильной, и это чувствовалось, тем более здесь, во время схватки. Они постоянно поглядывали друг на друга, то и дело прикрывая.
Ольга закрыла глаза, её лицо побелело от напряжения. Она вступила в ментальную схватку с маткой. Я видел, как по её щекам катятся слёзы, как дрожат губы. Это была титаническая невидимая битва.
— Отдай… её… — сквозь зубы прошипела Ольга.
И она вырвала Софью. Та отшатнулась, как от удара током, и рухнула на колени, давясь рыданиями и кашлем. Но цена была ужасна. Чтобы освободить сестру, Ольга на миг отпустила ментальный щит, защищавший всех нас, и враг воспользовался этим, чтобы вывести из строя виверн.
Вой Сереброкрыла был полон такой животной боли, что кровь застыла в жилах. Три другие виверны, помогавшие нам, забились в конвульсиях. Одна из них, поменьше, не выдержала. С пронзительным визгом она ринулась в сторону стены, прямо в сконцентрированный рой жнецов, подбирающихся по стенам к нашему уступу. Её разорвали за секунды. Второй удалось в последний момент вырваться из-под удара, но её крылья были изрезаны мандибулами монстров.
А матка… матка начала двигаться. Гигантское тело колыхнулось, нервные кабели натянулись. Пузырящаяся масса её мозга светилась всё сильнее. Она, похоже, поняла, что взять нас под контроль сложно. А то что мы рано или поздно уничтожим её физически, вполне реально.
Королева направляла к нам всё новых жрецов и солдат, а сама медленно, но неумолимо, словно ледник, поползла по стене сферы, нависая над нашим крошечным уступом.
В этот момент Мотя сделал то, чего я от него точно не ожидал.
Маленький зверёк, всё это время дрожавший у меня на плече, вдруг затих. Его тонкое тельце напряглось. Он смотрел не на матку, а на корчащегося от боли Сереброкрыла, на плачущую Ольгу.
— Мотя? — успел я прошептать.
Он взвизгнул — не от страха, а с какой-то дикой, яростной решимостью — и исчез. Не убежал, а телепортировался. Пятно воздуха над ним дрогнуло, и в следующее мгновение друг материализовался прямо на матке, на её гигантской пульсирующей «голове», у основания одного из толстых нервных стволов.
Мотя, этот крошечный бархатистый комочек, вцепился в светящийся кабель-нерв и вгрызся в него своими острыми, как иглы, зубками. Раздался звук, похожий на обрыв высоковольтной линии: сухой резкий треск. Нервный ствол разорвался, брызнув фонтаном энергии и слизи.
Матка вздрогнула всем телом. Гулкий рёв, уже не ментальный, а физический, оглушительный, полный чисто биологической боли, потряс залу. Свет в её мозгу померк, затем хаотично вспыхнул. Ментальное давление исчезло. Все муравьиды в зале замерли на мгновение в полной растерянности, их слаженность рухнула. Монстры потеряли связь.
