Это была секунда. Всего одна секунда. Но её хватило.

— Ольга! Соня! Яйца! — закричал я.

Уже выхватил из мешочка на поясе не простые макры, а особые алые кристаллы. Секунда — и пистоль с выгравированными Митей Романовым рунами усиления уже лежал у меня в руке.

— Она подпитывается от яиц! Это её батарейки и её ахиллесова пята! Уничтожайте их!

Соня, отпустив на секунду раненого Фердинанда, взметнула руку. Не для лечения. Она вместе с Ольгой направила сгусток серебристо-зелёной энергии — смесь магии жизни и воли инквизитора — не в матку, а вокруг неё, создавая поле сдерживания, чтобы та не смогла уйти или защититься физически.

Я прицелился. Выстрелил в ближайшее скопление яиц-реакторов, висевших прямо над её смещающимся телом.

Выстрел магического пистоля разнёсся по залу словно гром пушки. Огромный алый сгусток поразил здоровую россыпь пульсирующих яиц, но не разрушил их оболочку.

На долю секунды наступила тишина.

Потом первое яйцо вспыхнуло ослепительно-зелёным светом и глухо взорвалось.

Энергетическая волна ударила по соседним яйцам. Второе, третье, десятое… Цепная реакция побежала по гирляндам инкубаторов, как огонь по бикфордову шнуру. Каждый взрыв был мощнее предыдущего: вырывал куски биокерамики с корнем и выжигал жрецов, ослепляя нас вспышками.

— Сереброкрыл! Огонь! — крикнул я.

Вожак виверн, всё ещё державший удар, развернулся к эпицентру взрывов. Его пасть разверзлась, и мощный поток пламени, смешанный с синей кровью, ударил в уже бушующий котёл энергии.

Это было похоже на рождение маленькой звезды. Ослепительная сфера энергии поглотила матку. Мы увидели, как её гигантское тело, попавшее в эпицентр цепной реакции, вздулось, растянулось и затем разорвалось изнутри тысячами меньших вспышек. Нервные кабели, тянувшиеся к стенам, вспыхнули и обратились в пепел. Рёв стих, сменившись нарастающим, всепоглощающим гулом разрушения.

Победа обрушилась на нас в буквальном смысле.

Цитадель, лишившаяся мозгового ядра и источника энергии, начала умирать. Сферу потрясли мощные судороги. С потолка посыпались обломки биокерамики, куски светящейся плоти, брызги кислоты. Гул взрывов яиц сменился низким угрожающим скрежетом рушащейся архитектуры.

— Купол! — хрипло крикнула Софья, поднимаясь с колен. — Мирослава, держим!

Две воздушницы, едва стоявшие на ногах. Одна после ментальной пытки. Другая после того, что сделала с любимым. Они встали спина к спине, подняли руки, и вокруг нашей маленькой группы сжался плотный дрожащий купол.

Падающие сверху обломки бились о него и отскакивали, но с каждым ударом маги слабели. Их силы были на исходе.

Ольга, игнорируя собственную истощение, бросилась к раненой виверне и прижала ладони к зияющим ранам на боку и крыльях, пытаясь остановить кровотечение. Соня, склонившись над Фердинандом, снова вложила в него живительные силы магии жизни, стабилизируя.

Шпага была извлечена. Я сделал это быстро, пока Соня удерживала ткани от разрыва. Тут же в ход пошли и эликсиры. Теперь всё зависело от воли к жизни.

На нас давила не только физическая тяжесть рушащегося мира.

Давила тишина, наступившая после рёва матки.

Давило осознание цены.

Я вглядывался в хаос за пределами купола, пытаясь сориентироваться.

Вверх?

Слишком далеко, и там всё рушится. Надо вбок, к внешней стене, к тому месту, где мы вошли.

— Держитесь! — крикнул я Софье и Мирославе, протягивая им кошель с макрами для подзарядки. — Ещё немного!

Когда очередной мощный толчок потряс защитную сферу, понял, что ждать больше нельзя. Опустился на колени и упёр ладони в липкий, пульсирующий пол. Я понимал структуру, напряжение, точки приложения силы.

Представил трещину. Линию наименьшего сопротивления в хаотичной структуре биокерамики. И вложил в эту мысль всю свою волю и силу магии.

Пол дрогнул под ногами и разошёлся. Не в пропасть, а в узкий, косо уходящий вверх туннель, словно гигантская кротовая нора. Стены его были неровными, обсыпающимися, но они держались.

— Вперёд! — скомандовал я, одной рукой придерживая Фердинанда на спине Сереброкрыла, второй — обессилившую Мирославу. Софья помогла Ольге и Соне передвигать раненую виверну.

Мы выползли на развалины разрушившейся цитадели.

Передо мной была картина конца здешней цивилизации.

Центральная башня разрушена. От могучего мегаполиса остались дымящиеся искорёженные остовы, из которых ещё вырывались последние вспышки цепной реакции от взрывов. Воздух звенел от высокочастотного стрёкота: это кричали муравьиды.

Но это был не боевой клич.

Это был хаос, апокалипсис единого разума.

Без центрального командного узла, без телепатической воли матки цивилизация муравьидов рассыпалась.

Я наблюдал, как два отряда солдат, вместо того чтобы атаковать нас, набросились друг на друга, в слепой ярости разрывая союзников в клочья. Рабочие особи бесцельно бродили по обломкам, натыкаясь на стены и падая в пропасти. Некоторые, словно лишившись последнего смысла, просто замирали на месте и начинали методично отгрызать себе конечности или разбивать головы о камни.

Исчезла координация, исчезла цель. Осталась лишь биологическая машина, чьи шестерёнки, лишившись управляющего импульса, молотили вхолостую, перемалывая сами себя.

Это было жутко.

Я уничтожил не просто чудовище.

Я стёр с лица этого мира целый социум, пусть и чужой, враждебный, но невероятно сложный и совершенный.

Геноцид как тактическая необходимость.

Мысль легла на душу тяжёлым камнем.

— Кирилл! — голос Ольги вывел меня из оцепенения. Она указывала в сторону.

Сквозь дым и хаос, с края острова-плато к нам пробивалась группа людей. Они шли, отбиваясь от обезумевших, но неорганизованных муравьидов.

Маги огня и земли создавали перед ними очищающие смерчи и барьеры. Это были выжившие с «Гордости». Они уцелели.

А с другой стороны из-за клубов дыма выполз израненный, но всё ещё живой дирижабль. «Морось». Его борта были исщерблены, несколько баллонов дымились, но орудия на палубе строчили без остановки, поливая свинцом скопления тварей внизу и создавая для нас зону безопасности.

Мотя сидел у меня на плече и тихонько попискивал, одно его огромное ухо было порвано. Вдруг пушистик оживился. Он начал яростно пищать, а затем спрыгнул на груду обломков неподалёку, явно привлекая внимание.

— Там… — прошептал я. Мы с Ольгой бросились к указанному месту. Соня, оставив Фердинанда на попечение Милы, последовала за нами.

Под тяжёлым обломком, в небольшой полости, обгоревший, покрытый копотью и кровью, но живой лежал Виталий Кучумов. Его огненная завеса не только удержала проход, она создала вокруг него импровизированную печь, в которой сгорели десятки тварей, а стены сплавились в надёжный кокон. Он чудом уцелел, защищённый собственным, угасшим в конце концов, щитом. Виталий был без сознания, дыхание поверхностное, но пульс прощупывался.

Соня тут же опустилась к огневику, и её руки засветились, оказывая помощь.

Я стоял на вершине руин. «Морось» медленно пришвартовалась к уцелевшему выступу рядом, спустила трап. С её борта уже бежали медики с носилками. Выжившие с «Гордости», ведомые капитаном Пилютовым, подошли к нам.

Павлова мы не нашли.

Фердинанда и Кучумова осторожно перенесли на борт. Мирослава не отходила от Цеппелина ни на шаг, её пальцы крепко сжимали его безвольную руку. Софья, окончательно вымотанная, сидела на камне, уставившись в пустоту. Ольга помогала раненым вивернам, шепча им что-то успокаивающее. Сереброкрыл, величественный и мрачный, стоял поодаль, охраняя наш жалкий лагерь. Его стая уменьшилась на две трети.

Я обошёл периметр, механически отдавая распоряжения.

Внутри была пустота.

Пустота и лёд.

Когда всё было закончено, я отступил к краю обрыва, глядя на дымящиеся, шевелящиеся в агонии руины чужой цивилизации. В кармане моей куртки что-то щёлкнуло.

Медленно вытащил серебряные часы. Крышка была помята, стекло в паутине трещин.