– Да ну тебя! Тебе говоришь, как ты просишь – от конца к началу, а ты всё ёрничаешь. Там на самом кончике, ну, который отстойником зовут, на самом-самом э-э-э… дне… блин… ну, на конце пупырки этой… мелкие, практически микроскопические трещинки. Как будто микро-скальпелем нанесены.

– И в чём фишка?

– Да в том, что если просто проколоть презерватив – ну, дырку в нём сделать, то он, скорее всего, порвётся прямо в процессе, если не при надевании. А эти насечки на отстойнике дают мужику практически до конца дело довести, а в момент… этого… эякуляции, – Серёга аж вспотел от произношения незнакомых слов, – рвут презик, как Тузик грелку, то есть, в мелкое лоскутьё.

– А парень не заметил ни в одном случае?

– Что значит: ни в одном случае? Они же всего один раз встречались!

– Ты дурку-то не валяй! Я имею в виду, ни за один половой акт – сколько их там, говоришь, было-то: двенадцать?! Не заметил, что снимает с конца рваную грелку?

– Так бухие ж были! Чего там рассматривать? Скинул и за новым полез.

– Так, допустим! Презервативы были специально проколоты…

– Не проколоты, а аккуратно, со знанием дела, надрезаны!

– Слушай! Ты тут Джеймса Бонда не строй! Просто заговор какой-то. Кто как сумел, тот так и надрезал. Может, у них срок годности вышел, и они сами полопались?

– Проверяли… Нормальные, свежие…

– А с чего взяли, что они рвутся только в момент эякуляции?

– Выяснили! Эмпирическим путём…

Я вдруг подумал, что очень жалею, что не пошёл в своё время в криминалисты. Насмотришься там, конечно, всякого, но случаи у них бывают – ни один анекдот не сравнится. Ну, это ведь надо! Ну, как можно проверять презервативы на момент разрыва эмпирическим путём, блин?!

– Ну ладно. А что Лагина эта сама говорит? Что специально хотела заразить? Про презервативы что говорит?

– Так прямо и говорит, – подтвердил Звонарёв, – что заразить хотела. Презервативы, мол, сама резала. Целенаправленно нашла в сети первого попавшегося самца и попёрлась к нему. Ты знаешь, она стопудово врёт. И презики ей, во-первых, такие не по карману – они туеву хучу денег стоят, а во-вторых, не могла она их так покромсать. Что-то там не так, понимаешь?! Врёт. Знает, что тянет срок на себя, и врёт. Ей до лампочки, по-моему, что с ней дальше будет. Тюрьма – так тюрьма, смерть – так смерть, воля – так воля. А на волю, она, кстати, не шибко-то и стремится. Там что – опять игла, и проституция. Сейчас её в больничке с дозы постепенно снижают – чувствует она себя довольно комфортно. Они же там, в больничке, тоже не лыком шиты. Им колёса разные дают, лёгкие наркотики, чтобы постепенно тягу снимать, дозу снижая. А на самом деле, если несколько штук таких таблеток захавать, так три дня под кайфом будешь ходить. Вот они и хитрят, им таблетки в рот запихивают, дают запить, а потом пальцем проверяют – проглотила или нет. Так они суки, отойдут от медсестры на два шага и срыгивают эти таблетки. А потом друг другу копят. Сегодня ты торчишь, через неделю – я… Всё развлекуха. Ну и плюс чифир…

– А таблетки что, прямо из глотки выплёвывают? Не боятся заразу какую подхватить?

– Ну, ты Серёга, даёшь! Какую заразу? У них там только бубонной чумы нет… И то не уверен. СПИД, гепатиты всех видов, туберкулёз, лишай, сифилис… Напугал ежа голой жопой!..

– Ну да, ну да! Надо бы мне с этой барышней побеседовать. Непохоже, что обычная, даже смазливая проститутка, да ещё наркоманка, сама такой сценарий прописала. Непохоже это на их породу.

– А вот это ты, брат, зря так думаешь! Девка она умная. Очень умная. Ты с ней поговори, сам поймёшь – она могла и не такое придумать. Но тут, видишь, ещё один блуд имеется…

Мне показалось, что мои руки буквально потянулись к горлу Серёги, но я вовремя сдержался. Коллега заметил мою недвусмысленную реакцию, и немного сник. А то – вон ведь как раздухарился! Разошёлся, мать его! Ещё один блуд!… Так и знал, что всё равно обманет, всё равно, не с конца начнёт.

– Не тяни, убью – почти ласково прошептал я.

– Мы почему на тебя сразу подумали?..

– На меня?!!! То есть, это я презервативы скальпелем надрезал?!

– Да ну тебя, Сергеев! Неправильный ты мужик!

– Это зарплата у нас неправильная, а мужик я нормальный, правильный, с хорошей ориентацией…

– Да ладно на зарплату-то пенять. Она у вас, у прокурорских, поди вдвое выше нашей?!

– Ты, тёзка не имей привычки по чужим карманам заглядывать. Хоть в три раза больше – её всё едино на нормальную жизнь не хватает. Так, что вы там на меня подумали?

– Ну, подумали, – заелозил Звонарёв, – что это дело может к твоему делу дело иметь. Ну, в смысле – отношение… Там ведь, понимаешь, история какая вышла… – ещё, ещё чуть-чуть, и на одного непутёвого сыщика в мире станет меньше. Не слишком ли я кровожадный в последнее время? Да нет, в самый раз! – Там, видишь ли, папа…

– Что папа?

– Ну, папа там землю роет, хочет, чтобы мы заказчика нашли. Кто-то ему натрендел, что это не просто случайность, а специальный заказ такой.

– Папа, говоришь, землю роет? Ну, так ему положено землю рыть – он же из Земельного комитета… Специальный заказ, говоришь? А на кого? Этого ему не натрендели? На него самого или на пацана его?

– Говорит и так, и так может быть.

– Значит, эти кровососы что-то там накуролесили, а мы давай ищи тех, кто им отомстить решил?! Так, что ли?

– Да так, Сергеев, так! Что-то ты с катушек съехал! Меня, правда, предупреждали, что ты немного того… не в себе… Ну, так я тебе, Сергеев, скажу: ты сильно не в себе! Как-то уж чересчур сильно. Ты взгляни на ситуацию. Живёт семья: папа, мама, сын. Все они – законопослушные граждане, которые живут по законам, спят по законам, едят по законам. И не их это дело, что несчастный следователь Сергеев не способен себе даже машину купить, не влезая в долги. Это не к ним! Это вся система такая. И не нам её менять, и решать тоже не нам! А нам – ловить тех сволочей, которые вот таких добропорядочных граждан грабят, убивают, или вот, как в данном случае – приходят и заражают смертельной болезнью… Ты тут, Сергеев, Робин Гуда из себя не строй. И эмоции свои держи поглубже. Ты – работник прокуратуры и ведёшь дело о стрелке. Все это знают. И причина всем известна: месть! И, хочешь, по-хорошему ты мне сейчас без этих соплей – «неравенство-несправедливость» скажешь всё то, что можно к моему делу присовокупить, или завтра мы с начальником отделения к твоему начальству на поклон: пусть объединяет дела.

– Оснований мало… – спокойно произнёс я, уже начиная понимать, что основания есть.

– Найдём основания. Ты ж понимаешь, как это делается. Один звонок из Земельного комитета наверх. Оттуда один звонок твоему шефу вниз. И дело красуется у тебя на столе. Ты как-то, Сергеев, заважничал. Ты не находишь?

– Нет. Не нахожу. Ты мне лучше вот что скажи, за последнее время с Артёмом… э-э… как его фамилия?

– Траубе…

– …С Артёмом Траубе случались какие-нибудь случаи… правонарушений? Нарушения правил движения? Драки? Может что-то серьёзное?

Серёга молчал. Он неглупый был мужик. Честный. Он всегда полагался на закон. Он всегда поступал так, как было предписано уставом, кодексом и инструкциями. Я бы не смог так. Потому и не нравился он мне. Ну так, мне же замуж его не звать. А вот работать с ним было тяжело. Он продолжал молчать, предоставляя мне время для работы интуиции. Он чувствовал, что сейчас в моём мозгу включено всё: логика, память, рассудок и эта самая, мать её, интуиция. Она у меня явно была именно там, в башке. Звонарёв ждал. Когда пауза стала совершенно неприличной, он заговорил. То, что он говорил, я прокрутил в мозгу уже несколько раз. Я уже знал приблизительно всё, что он мне скажет.

– Год назад Артём Траубе, – Звонарёв излагал информацию сухим протокольным тоном, не терпящим эмоций, – был обвинён в изнасиловании несовершеннолетней, то есть тринадцатилетней девушки – Татьяны Сурковой. Её изнасиловали на лестнице собственного дома, на двенадцатом этаже. Ну, знаешь, дома эти новые: лифты отдельно, лестницы, через проход, отдельно. Кто это придумал? И, главное, что её понесло-то пешком на двенадцатый этаж? Лифты, оба, работали. Двенадцатый этаж не ближний свет…