– Ладно. Мне почему-то кажется, что до этого ещё далеко. А так… Я не против. Давай адрес и пароль и дуй домой. Мне подумать надо.

– Сергеев! Ты чего?! Ты ещё скажи сейчас, что тебе надо побыть одному, и я тихо тронусь рассудком! Ты в депрессняк не впадай! Ты нам ещё здоровеньким и весёленьким нужен.

Я глянул на Сашку так, что тот быстро засобирался:

– Ну, надо так надо. Думал, посидим… А то я уже, вроде как, выпил, а машина-то под окном!

Я высунулся в окно и заметил Сашкину машину. Старенькая «нива», купленная ещё в период брака. При разводе, Маринка, бывшая Сашкина жена забрала машину себе. Сейчас, видимо выбирая между «вернуть бывшему мужу» и «сдать на утилизацию», неожиданно выбрала первое. Теперь Сашка был при колёсах, что сильно повышало его производительность труда. Я долго рассматривал боевую лошадку, проржавевшую до дыр и помятую практически со всех сторон. В голову пришла бодрая мысль. Даже сразу две. Первая, это то, что бросать пить надо после того, как закончим дело. Вторая – вот она, сменная машина для сусликов.

– Сашка! Мне на некоторое время нужна твоя машина. Только не спорь, я тебе другую дам. На время. Не хуже. Поехали. Я – за руль, я всё же меньше тебя пил.

– Чегой-то меньше?.. – Сашка потряс перед моим носом пустой бутылкой. – Хотя, я не возражаю. А как ты потом обратно?

– Я, Сань, на метро умею ездить, знаешь ли. И даже на трамвае. Не баре…

Чтобы не вводить напарника в суть слежки и подмены машин, я вышел в комнату и связался с сусликами. Всё было тихо и спокойно. Лисицына целый день не выходила из дома, за исключением выгула псинки на газоне Спасо-Преображенского собора. Я велел Виктору оставить напарника прогуливаться перед домом и перегнать свою машину на пересечение Рылеева и Маяковского. Мимоходом посочувствовал парням, что им приходится уже не первые сутки торчать «на задании»:

– Через двадцать минут я буду на месте.

Мы махнули машины местами, и Виктор уехал обратно на пост на Сашкиной «ниве». Мы двинулись дальше на «восьмёрке» ребят. Сашка ничего не спрашивал, не возражал, и вообще, не вмешивался в ситуацию. Мне всегда в нём это нравилось. Никаких лишних вопросов. Надо, значит, надо. Напомнил Сашке, что теперь у него другие «колёса», чтобы тот утром не искал свои, и отправил его домой. К себе я попал уже поздним вечером. Плюхнулся спать, уснув не раздеваясь.

Всё утро я искал официантку Лену. Запросил сводки, получил отчёт. Перечитывал всё часа два, пока нашёл похожее. На Рябовском шоссе между Питером и Всеволожском была обнаружена девушка. По описанию похожа на Леночку: длинное чёрное платье с высоким разрезом, длинные пепельные волосы, колечко из серебристого металла с янтарём на правой руке. В принципе, вот она и нашлась. Обнаружили её всеволожские гаишники, возвращавшиеся на пост. Девушка медленно брела по обочине вдоль дороги в направлении города. Гайцы остановились с предложением подвезти прогуливающуюся девицу, но быстро сообразили, что с ней что-то не так. Девушка не отвечала ни на один вопрос, вела себя так, как будто находилась в состоянии наркотического опьянения и не произносила ни слова. Её отвезли сначала в ближайшее городское отделение милиции, а потом, сообразив, что девушка совершенно неадекватна, сами, без «скорой» забросили её в Александровскую больницу, где она сейчас и находилась. Конечно, всё было сделано не совсем по правилам, но это уж, как вышло. У них своё начальство, пусть сами разбираются. Я немедленно отправился в больницу. Лену нашёл не сразу, но узнал быстро. В себя она не пришла, ничего не говорила, меня не узнавала. Я попытался побеседовать с врачом, но это тоже не привело ни к чему. Врач метался по отделению, перегруженному пациентами, пытался проводить обход прямо при мне. Его постоянно кто-то теребил и дёргал: то врачи, то родственники пациентов, то сами больные. Я посочувствовал замученному эскулапу, который, оказывается, ещё и отдежурил сутки, чертыхнулся на всё наше здравоохранение и волевым решением усадил доктора в его кабинете, закрыв предварительно дверь. Врач сразу обмяк, и мне показалось, что присев в кресло, он тут же уснёт. Не дав ему полностью расслабиться, я расспросил его о пациентке, доставленной вчера. Отвечал он вяло и неохотно:

– Ничего я Вам толком не скажу. Её привезли вчера. Я сам её осматривал в приёмном покое. Анализы пока не готовы. Всё, что можно сказать: девушке ввели какой-то препарат, провоцирующий полную амнезию. На предплечье у неё следы от инъекций. Она не говорит, ничего не помнит, на вопросы не отвечает, находится в полной прострации. Механическая память у неё осталась. Она нормально передвигается, ходит в туалет, даже позавтракала утром. Но говорить пока не начала. Ей сделали несколько капельниц, но, пока мы не получим результаты анализов, мы не можем сказать, что ей ввели, и не можем, соответственно, применить какую-либо терапию. Чтобы знать противоядие, необходимо знать яд. Скорее всего, это какой-то синтетический наркотик, хотя не исключаю и введение более сложных веществ. Ну Вы же должны знать, что могут вводить в таких случаях… Это ваши какие-то шпионские штучки. А может быть и вполне доступные средства, те же барбитураты, тиопентанол, например, или пентобарбитал… – все термины, будь-то технические, компьютерные или медицинские, всегда вызывали у меня некоторое раздражение. Тем временем, врач продолжал сыпать названиями достижений фармакологии. – Триазол, да и вообще вся группа бензодиазепинов вызывает довольно стойкую антероградную амнезию. Я уже не говорю про анестезирующие средства: фентанил, галотан, изофлюран… Всё это и без наркотиков могло вызвать провал в памяти, – врач видя моё растерянное выражение лица, снизошёл до простого, человеческого объяснения, – Вы не переживайте, товарищ майор, мы всё выясним… Придут результаты анализов, станет понятно, что ей ввели. Никаких повреждений у неё нет. Её не насиловали и не били. Она в полном порядке, просто пока мы не можем вернуть ей память. Сделаем томографию… Но не сразу, у нас огромная очередь, а томограф в таких случаях редко что может показать.

– А когда с ней можно будет поговорить?

– Ох, товарищ майор, это ж не кино, – усмехнулся врач. – Как память вернётся, говорить начнёт, так и разговаривайте хоть до мозоля на языке. У нас же не частная клиника в Беверли-Хиллз, у нас общегородская больница с недостаточным финансированием и знаменитая только тем, что всех бомжей и неопознанных пострадавших везут именно к нам. У нас на сегодняшний день, после вчерашнего дежурства, больница переполнена на семьдесят процентов. Мы, к сожалению, не успеваем хватать больного прямо в приёмном покое, тащить его срочно в реанимацию, на ходу подключая приборы и капельницы. Это фантастика, сынок, – устало пробормотал врач. – Меньше трёх-четырёх часов пациенты в приёмном покое не проводят. Мы это знаем, но ничего не можем с этим поделать. Это общее, я бы даже сказал, общероссийское состояние медицины. И поверьте, это вовсе не от того, что мы такие плохие, это совсем, совсем не поэтому…

Выяснять политические взгляды врача мне было некогда и незачем. О состоянии отечественного здравоохранения не говорил и не знал разве что слепой, глухой и ленивый. Хотя нет, слепой и глухой, как раз знали это лучше других. Значит, ленивый… Я убедительно попросил врача отнестись к пациентке как можно более серьёзно. Внушил ему это, как острую оперативную необходимость, сославшись на то, что девушка является особо ценным свидетелем. Врач пообещал связаться со мной, как только Лена начнёт приходить в себя, ответственно заявил, что лично отдаст указание медсестре перевести пациентку в двухместную палату и наблюдать за ней во все глаза. Вежливо поинтересовался, почему же мы, милиция, не приставим к девушке охрану, раз она такой важный свидетель. Я сделал вид, что пропустил мимо ушей язвительный тон доктора и буркнул, что, мол, состояние правоохранительных органов близко по состоянию к ситуации в отечественном здравоохранении, поэтому охраны не будет. Отчитался по телефону перед директором кафе, не стал вдаваться в подробности, сказал лишь, что Леночку пока трогать бессмысленно, потому, как она ничего не говорит и ничего не помнит. Заверил Юрия, что больничный у Лены будет, поэтому пусть он поищет ей замену на время болезни. Не надеясь на память врача и исполнительность медсестры, я сам заглянул на пост и сунул дежурной пятьсот рублей, строго-настрого велел ей присматривать за девушкой и при её первых же разумных словах связаться со мной. Оставил медсестре свою визитку, которая привела её в неописуемый ужас словами о прокуратуре. Она даже попыталась вернуть мне деньги, но я настоял на взятке, махнув рукой на всю борьбу с коррупцией разом.