– Не знаю, – растерянно протянул я. – Слушай, Жан! А зачем девчонки делают тату на лобке?

Жанна запрыгнула на стол, уселась в своей любимой позе, по-турецки, провоцируя меня полным отсутствием нижнего белья, и, ткнув пальцем в свою картинку, уточнила:

– На лобке или вот тут? Если ты не в курсе, то лобок это – вот… – Жанна провела кончиками пальцев с длинными, ядовито-зелёными на сегодняшний день, коготками по чуть заметному растительному бугорку в виде чётко сформированного треугольника. – А тату делают на бедре, – девушка скользнула рукой на несколько сантиметров влево, прикрыв рукой своё солнышко.

– Хорошо, – покорно согласился я, – на бедре. Зачем они делают тату на бедре? Ну, на руках-ногах, понятно, для красоты. Хотя, не всем эта красота нравится. Ну, а на этом месте для чего? Его ж не видно, пока… э-э-э… пока трусы не снял.

– Чегой-то вдруг, не видно? Очень даже видно. И из купальника торчит, и даже из джинсов. Разве не замечал? У меня и в штанах кончики лучей видны наружу.

– У тебя джинсы начинаются на таком уровне, что и волосы могут быть видны, – проворчал я, – и полупопия…

– Полупопия? – рассмеялась Жанна. – Прикольно. Вообще-то, я лишние волосы стараюсь удалять, так что, я не знаю, что тебе там мерещится. Но мы, вроде, не интимные стрижки обсуждаем. Я, если честно, не поняла вопроса. Ты как-то совсем уж издалека начал. Что тебя в этих татушках интересует?

– На самом деле, меня тату совсем даже не интересуют, – я приблизил лицо к «солнышку», дабы рассмотреть его внимательней, и тут вдруг понял, что меня сейчас вообще не интересуют ни татуировки, ни интимные стрижки, ни родимые пятна, ни другие мелкие и крупные элементы тягучего и запутанного расследования. Сейчас меня интересует только Жанна.

Я чувствовал себя крабом на солнце. Расплавленным, разнеженным, расслабленным. Все функции головы сводились к возможности открывать и закрывать глаза и почти невпопад шлёпать губами. Нужен был срочный допинг. Около конторы существовало множество кафе, одно другого хуже и дороже. Придворной забегаловкой считалась только одна, на Якубовича. Она славилась фантастически вкусной едой по заоблачным ценам и восхитительным, крепким кофе. Привести меня в рабочее состояние мог только местный напиток, гордо именуемый «эспрессо». Допивая третью чашку, я уже чувствовал лёгкую дрожь в руках и излишне активный стук собственного сердца. Я мечтал о том, как сейчас допью божественный напиток и выкурю пару сигарет. После этого я буду готов на всё. Но не тут-то было. Заверещал телефон, и я вздрогнул так, что остатки волшебной жидкости немедленно оказались на белоснежной, только сегодня одетой рубашке. Надо бы сменить звонок, а то он не только окружающих будоражит, но и меня самого до икоты доводит. Как взвоет, так из рук всё валится. Пришлось бросаться в туалет, срочно замывать пятно, иначе рубашку можно будет просто выбросить. А жалко, мне её буквально несколько дней назад подарила Жанна. Представляю, сколько она стоила – Жанна не выносит ширпотреб. Скорее всего, шмотка из какого-нибудь навороченного бутика. Второй раз одел, и на тебе!.. Замывая в туалете пятно, я лихорадочно думал, зачем я вдруг понадобился Снегирёву с такой безотлагательностью. Утром, вроде, всё доложил… Что ж ему вдруг в мозг стукнуло? Занятый мыслями о срочном звонке начальника и молящий только о том, чтобы эта самая срочность не была связана с новым преступлением, я унёсся из кафе, забыв даже расплатиться. Это случалось часто, и официанты перестали обращать на нашу забывчивость внимание. Нам просто записывались долги, а потом включались в следующие счета. По дороге к снегирёвскому кабинету я заскочил к себе и быстро сменил застиранную рубашку на нашедшуюся в шкафу старенькую футболку. Конечно, нельзя сказать, что в конторе существует какой-то определённый порядок ношения формы, ну, как там его, дресс-код, но всё же появление на глаза начальству в мятой футболочке с игривой надписью «я люблю шефа» на нерусском языке, не приветствуется. Особенно, когда перевод надписи трактуется достаточно вольно, не одобряется нисколечко.

Снегирёв брезгливо поморщился при моём появлении, тем более что в кабинете присутствовал укутанный в костюм мужик. Возмущаться начальник не стал, но посмотрел на меня совершенно недвусмысленно. Взглядом указал на стул, напротив мужчины, в котором я моментально опознал коллегу.

– Знакомься! – предложил мне Снегирёв. – Майор Чертанов, УФСБ.

У меня внутри что-то скрипнуло и тихонечко заскулило, предчувствуя беду. Полковник тут же заметил перемены в моей физиономии и успокоил:

– Не боись, Сергеев! Ещё не всё так плохо. Майор тут, можно сказать, не совсем по своей непосредственной службе.

Скулёж внутри немного утих, но ощущение опасности не покинуло.

– Майор Сергеев, – я протянул руку «костюму». Вот ведь люди, и в тридцатиградусную жару при галстуках. А тут сидишь как механик-вредитель в мятой футболке и стынешь лицом. Неудобно даже!

– Вот, Сергеев! Попробуй вникнуть в то, что мне поведал наш коллега. Если вникнешь, значит, товарищ Чертанов прав, и это наша тема. Ну, делитесь, товарищ майор! – попросил Снегирёв гостя.

– Я, товарищ майор, – обратился ко мне «костюм», – действительно, не по службе. Но и не как частное лицо. Дело в следующем, – майор был по-деловому краток и лаконичен, – довольно давно, когда я ещё доучивался в академии и работал «на земле», был у меня «барабан». Бывший ведущий инженер, склонный к неумеренной выпивке и безобразиям на почве этой самой выпивки. В общем, это почти неважно. Как он стал информатором, не суть. Просто с тех пор лет утекло немало, и в его информации я перестал нуждаться. Я уровнем поднялся, он уровнем упал. Тем более что с работы на секретном заводе его давно турнули, всё за те же самые безобразия. Да и секретность их предприятие давно растеряло. Так что, неинтересен он мне стал совершенно. Не знаю, по-прежнему он сотрудничает с органами или нет, я лично его никому не передавал. А тут вдруг нашёл меня этот типчик, перехватил у работы прямо посреди бела дня. Видок у него, я тебе скажу, – легко перешёл на «ты» майор, – ещё тот – бомж бомжом. Выпить хочет, аж трясётся. «Ну, – думаю, – вот ведь как тебя поприжало, что ты аж до конторы добрался!». Ладно, думаю, скину ему по старой памяти соточку, хотя вряд ли его информация может мне быть хоть как-то полезна. Зашёл с ним в ближайшую забегаловку, купил ему сто пятьдесят с закусочкой, он мне быстренько и выложил свою историю. Живёт он, как Карлсон, на крыше. Жарко, конечно, но из подвалов гоняют их брата. Сейчас он облюбовал себе дом на Рылеева, – майор назвал номер дома, – который на капитальный ремонт пошёл. Там ещё не всё расселено, но всё отключено. Проверяют редко, строители ещё не появились. Бомжовый рай, просто. Ну а Вадик, «барабан» -то мой, облюбовал себе чердак. Мается от жары, конечно. Ну, да, упревших меньше, чем обмороженных. Живёт, быт налаживает. Никто к нему туда не суётся, то ли не знают пока об этом месте, то ли общением со стукачом брезгуют. И вот, как-то раз, прикорнул Вадик среди бела дня, после трёх раз по стошечке. Слышит спросонья, кто-то на чердак залез. Вадик, конечно, испугался. Мало ли кто на его владения посягает… Решил потихоньку присмотреться. А спал он в небольшом ящике, за дымоходом, и тот, кто залез на чердак, его не заметил. Очень там укромное местечко. Вадик-то вторженца видит, а тот Вадика ни-ни… Ну и наблюдать бомжу через щели в ящике очень удобно, только пошевелиться боится. И такую он картину, значит, наблюдает: парень…

– Парень? – перебил я.

– Да не прыгай ты, Сергеев! – осадил меня полковник. – Всё тебе расскажут. Потом вопросы будешь задавать. Продолжайте, товарищ майор, – попросил Снегирёв.

– Ну, так вот… Парень, с небольшим рюкзаком. Устроился у окна. Там есть слуховые окна, есть лазы на крышу, а есть окна, из которых весь дом напротив, как на ладони. Это, собственно говоря, не чердак, а мансарда. Нежилая просто. Достаёт он из своего рюкзачка хороший такой военный бинокль и начинает наблюдение. Долго сидел, часа полтора. За это время всего один раз отвлёкся, другой прибор достал. Смотреть в него не стал, направил на окна напротив, одел наушники, вроде как звук снимал…