– Я еду к Вашей дочери. Вы дадите мне адрес или поедете со мной?

– Конечно же, я поеду с Вами, – мужчина опять засуетился. – Кристиночка, помоги мне собраться.

По тому, с каким ужасом девушка смотрела в глаза мужу, не произнося ни слова, я окончательно убедился, что она немая. Она, по-моему, даже промычала еле слышно что-то невнятное. Затем опрометью бросилась из комнаты. Муж поспешил за ней.

Через пять минут мы уже сидели в моей машине. Всю дорогу мужчина молчал. Когда перед нами распахнуло утреннюю ширь Марсово поле, он вдруг заговорил:

– Кристина – моя вторая жена. Она немая, Вы, наверно, заметили. Она не говорит от рождения, но вполне нормально слышит, – я не понимал, для чего он всё это говорит, но не перебивал. – Мы поженились год назад, и Кристиночка переехала ко мне. Они не очень ладили с Элиной. Трудно не поладить с немой девушкой, но у Элины очень сложный характер…

– Вы артист? – запоздало спросил я.

– В общем, да. Я – певец. Оперный певец.

Вот откуда мне было знакомо его лицо. Афиши, телевидение… Когда-то, в далёком прошлом, мы с бывшей женой много ходили по театрам, в том числе и в оперный… Это было в таком далёком прошлом, что сейчас не имело никакого значения. Ничего не имело значения, кроме мысли о том, что мы банально опоздали. Внутри шевелилось мерзкое чувство безысходности. Больше всего я боялся, что мы найдём дочь певца мёртвой. Мне реально было страшно.

– Кто мог ей угрожать? – задал я вопрос, который должен был задать, ещё стоя перед открытой дверью, на полчаса раньше.

– Что было в письме? – вопросом на вопрос ответил Эммануил Аркадьевич. – Вы можете мне это сказать?

Я дотянулся до папки на заднем сидении и вытащил из неё листок с нарисованным телефоном. Не отрываясь от дороги, протянул свои каракули мужчине. Он долго изучал написанное. Слишком долго для того, чтобы я успел понять – он знает, что это значит. Никаких сомнений, он понимает, что происходит. И какого чёрта? Я злился на себя, на него, гнал машину вперёд всё быстрее и быстрее. Как будто скорость могла что-то изменить.

В квартире никого не оказалось. Она была тщательно убрана. Никаких признаков какого-либо происшествия, ни малейшего беспорядка я не обнаружил. Внешне всё было в норме.

– Как часто Вы созванивались? Она могла куда-нибудь уехать? – я мучил мужчину вопросами, понимая, что ему и без того тяжело.

– По-разному, – обтекаемо отвечал артист. – Иногда раз в неделю, иногда реже, иногда чаще. Если Вы имеете в виду последнее время, то мы не разговаривали… наверно, дня три.

– Она могла поехать куда-нибудь? В отпуск, в поход?

– В отпуск? Нет, что вы! Элечка учится на первом курсе театрального, она не работает, – кто бы сомневался? – У них каникулы сейчас… В принципе, она могла уехать куда-нибудь отдохнуть. В поход? Нет, не думаю… Могла уехать на съёмки… Нет, она бы обязательно меня предупредила, что уезжает. Скорее всего, она в городе, просто не берёт трубку, – мужчина явно пытался заниматься самоуспокоением.

Эх, надо было взять с собой его Кристину. Глядишь, при жене он не стал бы раскисать. А так… Похоже, помочь мне он вряд ли сумеет.

– У неё есть молодой человек? – по лицу артиста пробежала смутная тень, и я понял, что попал в точку.

– Нет, по крайней мере, мне она ничего такого не говорила. Я знаю, что в последний раз она ездила отдыхать в Испанию не с другом, а с подругой. А с другом… – мужчина помолчал, как будто взвешивал варианты: сказать – не сказать. – С другом они больше не вместе… – последние слова он произнёс с таким видимым усилием, что я понял: хоть и медленно, но мы всё же движемся в нужном мне направлении. Только вот с такой скоростью можно и не успеть…

– Эммануил Аркадьевич! Давайте не будем ходить вокруг да около. Через два-три часа я всё сам узнаю, без Вашей помощи. Просто время идёт, а через три часа может быть уже поздно. Я не хочу и не буду Вас пугать. Но я прекрасно понимаю, что мы теряем время. А чтобы его сберечь, Вы должны мне рассказать, какие нелады у Вашей дочери были с законом. Они ведь были? А, Эммануил Аркадьевич?

Бершадский побледнел до такой степени, что я испугался, что сейчас его смертушка придёт. Вот ведь, артист… Хреновый ты, дядя артист, если в руках себя совершенно держать не можешь. Лицедей фигов!

– Я не знаю, чего Вы от меня хотите. Я не понимаю о чём Вы… – мужчина юлил и изворачивался, а я чувствовал себя палачом с занесённым над головой жертвы топором. Ещё чуть-чуть, и казнь состоится. – У моей дочери нет никаких неладов с законом. Что Вы?! Элечка – совершенно домашняя девочка, у неё не может быть никаких проблем…

Ещё немного, и я буду знать всё. Другой вопрос, в какую цену это обойдётся артисту. Или он устало замолкает, думает пару минут и трудным неартистическим голосом рассказывает мне то, что я могу узнать и без него, но чуть позже, или… Бершадский выбрал другой вариант. Он сорвался на визг. Метался из стороны в сторону, сшибая мелкие предметы, швырял всё, что попадалось под руку в стены, окна… Я дал ему бессвязно проораться, и всё же попробовал добить вопросом:

– За что Вашей дочери могут мстить?

Мне удалось доконать мужчину и вернуть его к первому варианту раскаяния. Он действительно устало присел на край широкой кровати, подобрал полы плаща и, не слишком артистично схватившись за лоб, начал всё-таки, говорить:

– Я не знаю… Вернее, я думаю… Нет, этого просто не может быть! Просто какой-то страшный сон!.. – Бершадский, бормоча эти бессвязные слова, пытался выиграть время. – Элечка!.. Она ни в чём не виновата, я не знаю, кто может ей угрожать… Давайте найдём её! – мужчина бросился ко мне с такой прытью, что я невольно отшатнулся от него. – Она всё расскажет Вам сама. Ну, конечно! Что же мы теряем время?! Надо ехать…

– Куда? – поинтересовался я, – Вы знаете, где может быть Ваша дочь? Назовите адрес – поедем. Будете упорствовать, поступим по-другому: я Вас сейчас отвожу домой. Три дня Вы разыскиваете свою дочь доступными Вам средствами. Через три дня, если Ваши поиски не увенчаются успехом, Вы придёте в районное отделение милиции и подадите официальное заявление о пропаже дочери. Идёт? Или всё же начнёте припоминать. Не хотелось бы угнетать Вашу психику, но, видимо, у меня нет выбора. На счету человека, отправившего сегодня ночью письмо вашей дочери, четыре трупа и один серьёзно… – я немного помолчал, подбирая слова, – пострадавший. Я – не следователь РУВД, я работаю в городской прокуратуре. Если Ваш разум не подсказывает Вам, что наша организация не занимается всякой ерундой, и я пришёл к Вам, потому что дело слишком серьёзно – это Ваша проблема и Ваша беда. Ну, так что, едем?

– Куда? – встрепенулся Бершадский.

– Куда скажете, – заверил я мужчину, – Полностью в Вашем распоряжении!

Он был сломлен, но страх был сильнее рассудка. Бершадский молчал. В моём мозгу уже начала конструироваться некая схема, которая ставила практически всё по своим местам. Часть подсказала мне обычная логика, часть интуиция, остальная часть содержалась в письме. «Нести ответственность за чужую вину…» – вот она, ключевая фраза.

– Ваша дочь проходила в ближайшее время по какому-либо преступлению? – уверенным голосом спросил я у Бершадского, давая понять, что мне известно всё или, по крайней мере, большая часть всего.

– Да, – быстро ответил мужчина, слишком быстро, чтобы я понял, что попал в точку. – В качестве свидетеля. То есть, вначале подозревали её… Но, в итоге, быстро во всём разобрались. Поняли, что моя девочка совершенно ни в чём не виновна, и далее она уже проходила по делу, как свидетель.

– Свидетель чего?..

О! Во мне умер артист. Великий артист! Вот ловить преступников в последнее время получается как-то не очень… А сыграть роль следователя, который всё знает, всё понимает и просто хочет услышать подробности от собеседника – получилось на пять. Станиславский поставил бы мне «пятёрку», ей-богу! Наигранное ехидство, с которым я задал последний вопрос, доконало Бершадского. Поплыл товарищ. Руки затряслись, слёзы на глазах. Мне не было жаль его. Судя по ситуации, рыльце у него в пушку. Складывается впечатление, что у преступника отработанная схема. Он убивает тех, кого, по его мнению, суд «недосудил». Ошибка судьи, следователя, дознавателя, прокурора – ему неважно. Ему важен собственный вердикт. Он выносит его, основываясь на эмоциях. А, вполне возможно, что проводятся дополнительные расследования. Но я никогда не поверю, что это реально сделать в одиночку. Скорее всего, их двое, может, больше. Или, как вариант, он действует по заказу кого-то из родственников пострадавших. Тогда возможен вариант одиночки. Потому что, в этом случае, он ничего не доследует, никого не допрашивает, он просто выполнят волю близких. Это они выносят приговор, а он лишь играет роль палача. Сколько же ещё трупов свалится на мою несчастную голову, если я не остановлю его? Он не побоялся брать на казнь одну и ту же винтовку, не испугался светиться в Тарховке. Он вообще ничего не боится. Осторожный, ловкий. Креативненький такой!.. Тварь. Кто ж ему дал право судить людей? Невиновны они, виноваты… Это живые люди, и, если земной, человеческий суд не осудил их, то дальше их в праве судить только суд божий. Третьего не дано. Я отвлёкся от своих мыслей, потому что Эммануил Аркадьевич наконец-то заговорил: