В Аркадиополисе я бывал в разные эпохи. В первый раз в двадцать первом веке, когда капитанил на небольшом греческом контейнеровозе и город назывался Текирдаг. Не знаю, почему нас направили именно в этот маленький порт, не оборудованный для приема контейнеров. Видимо, там было легче проплатить уклонение от налогов или чего-нибудь еще полукриминального. Колесный кран, своим ходом прибывший на причал, выгружал контейнера сразу на седельные тягачи, которые подъезжали задом, потому что места для разворота не было. Само собой, выгрузка продолжалась долго, и у меня была возможность погулять по этому городишке с узкими брусчатыми улицами и деревянными домами, словно заснувшему в конце девятнадцатого века. Смотреть там особо нечего, если не считать музей с мумией фракийского царя. В то время мне еще интересно было рассматривать жмуриков. Пляжей в городе тоже не было, приходилось ездить за его пределы, где на бесплатных не протолкнешься, а на платных дорого и пусто. Зато в городе было много ресторанчиков на любой вкус и кошелек, в которых можно было отведать блюда из свежевыловленной морской рыбы и два местных деликатеса — колбаски из говяжьего фарша с приправами, завернутые в лаваш, и сырную халву с мороженым. Колбаски — ничего так, а вот мороженое без халвы понравилось мне больше, чем с ней.

Зачем мы торчим здесь почти месяц — не знаю. Большинство наших уверено, что ждем армию под командованием Онегеза, чтобы совместными усилиями осадить Константинополь. При этом никого не смущает, что эта армия уже пару недель стоит неподалеку, возле Каллиополя, где задолго до ее прихода переправилась на европейский берег восточно-римская, и не спешит соединяться с нами. В отличие от остальных воинов гуннской армии я знаю, что осады не будет, поэтому первое время проводил в рейдах по окрестностям, пока грабить стало нечего, а теперь загораю в городом одиночестве под весенним солнцем на песчаных пляжах неподалеку от города, удивляя как кочевников, так и оседлых воинов гуннской армии и заодно аборигенов. Я уж не говорю о том, что кочевники вообще не моются, боятся воды.

На пляже меня и нашел один из константинопольских купцов, которые постоянно курсируют между нашим лагерем и столицей империи. Война абсолютно не мешает им вести дела. Наоборот, дает возможность поиметь много и быстро. Они скупают у нас награбленное, рабов и состоятельных пленников, которые, правда, в последнее время перевелись, и продают нам вино, еду и разные блестящие предметы, на которые так падки дикари. У каждого купца есть ярлык от Атиллы. Где и как получают эти ярлыки, понятия не имею, потому что предводитель гуннов такой ерундой уж точно не занимается. При этом кочевники относятся к купцам по-детски, как к дедам морозам, приносящим подарки. Впрочем, чужого, не приносящего, замочат и ограбят без раздумий. Этот оказался толстым и страдающим отдышкой. Двухколесная повозка, запряженная парой мулов, которая привезла его, застряла в песке, и купцу пришлось проделать метров сто на своих двоих, из-за чего до меня добрался с красным и мокрым от пота лицом и дыша надсадно, с таким звуком, будто вместо легких работали кузнечные меха.

Он вытер рукавом красной рубахи пот с лица, из-за чего оно побелело, словно ткань впитала краску из кожи, и сказал голосом елейным и высоким, как у кастрата:

— У меня к тебе послание от знатной госпожи из Константинополя! — и достал из кожаной сумки, висевшей на длинном ремне через плечо, папирус, свернутый в трубочку и перевязанный черной ниткой.

Письмо было от Ирины. Начиналось оно со всяких благих пожеланий и вопросов о моем здоровье. Меня это всегда настораживает. Если в начале обеда подают мед, то на десерт будет что-нибудь с хреном. Середину письма занимали охи и ахи из-за страха осады и возможного захвата Константинополя гуннами. Страсти подогревало еще и то, что император Феодосий Второй перебрался в одну из резиденций на азиатском берегу, бросив столицу на произвол судьбы, то есть на восточно-римскую армию, которой константинопольцы не доверяли. Поэтому Ирине срочно нужна моя помощь. Как-никак она беременна моим ребенком, и я просто обязан побеспокоиться о нем, а заодно и о его матери.

Не скажу, что известие обрадовало меня или огорчило. Волнительно становиться отцом первые раз сто, а потом привыкаешь. На том же папирусе, благо места свободного осталось достаточно, я тоже сперва написал много всякой сладкой ерунды и лишь в конце коротко сообщил, что осады не будет, пусть сидит в Константинополе и ждет, когда закончится война и я вернусь. Впрочем, не важно, что именно напишет мужчина. Женщина все равно прочтет то, что хочет прочитать. Как догадываюсь, мое послание будет расшифровано следующим образом: я еще помню о тебе, так что не бойся ничего; даже если гунны захватят Константинополь, не дам тебя в обиду. В конце я перечислил подарки, которые отправил с купцом. Народ нынче вороватый, последнее награбленное украдут.

Следующее письмо Ирины я получил уже на подходе к Адрианополю. Гуннская армия двигалась к Каспийскому морю, на северном берегу которого обитало племя акациров, решившее побунтовать против тирании гуннов. Думаю, подтолкнули кочевников к этому деньги из Константинополя. Правда, привезли их поздно. К тому времени император Феодосий Второй решил заключить с гуннами мир, пообещав дарить, как стыдливо римляне назвали дань, каждый год в два раза больше, чем раньше — по тысяче четыреста либр (без малого четыреста шестьдесят килограмм) золота. После чего армии Онегеза и Эдекона объединились и двинулась на север.

Как я понял, акациры — тюркоязычные кочевники, много лет назад договорившиеся жить в мире с гуннами на правах «младших братьев». Обитали они на обоих берегах Волги от ее устья на юге и до начала лесной зоны на севере, причем вперемешку с гуннами и аланами. Перекрестные браки и одинаковый образ жизни привел к тому, что некоторые акациры были больше похожи на гуннов, чем те, кто считал себя истинными гуннами, и наоборот. К тому же, утверждать, что восстали именно и только акациры, нельзя. Из племен, обитавших в этом регионе, часть не дождалась подарков из Константинополя и поэтому осталась верна гуннам, а остальные, самых разных национальностей, включая гуннов, соблазнились и решили испытать судьбу, потому что вместе с золотыми монетами им привезли ложное известие, что армия Атиллы разбита доблестной восточно-римской. Думаю, дело было даже не в дани, которую платили предводителю гуннов. Это всего пять жеребцов-трехлеток с каждого рода. Для примера, столько или больше, пусть и однолеток, каждое племя съедало на праздник весеннего равноденствия. И не в том, что стали меньше получать с купеческих караванов, которые проходили через их земли. Скорее всего, просто не привыкли никому подчиняться. Я уже знал, что кочевники никогда не смогут создать надолго большое и сильное государство. Слишком аморфным оно будет, даже такое маленькое, как Монголия. Некоторым повезет с залежами нефти на их землях, что поможет на какое-то время, довольно короткое по историческим меркам, создать подобие государства. Затем внутренние центробежные силы, которым помогут соседние страны, разорвут его.

Поскольку воевать предстояло с кочевниками, пехота после переправы через Дунай, за которым начинались гуннские владения, была распущена по домам. Дальше пошла одна конница без обоза. Припасы везли на сменных лошадях. За день делали около ста километров, если не было переправы через широкую и глубокую реку. Эта процедура занимала не меньше одного дня. Лошади переправлялись вплавь, а люди — по-разному. Если там не было паромной переправы, то тот, кто хоть немного умел плавать, переправлялся вместе со своей лошадью, держась за ее гриву или хвост, а остальные — на больших кожаным мешках, туго набитых сеном и привязанных к лошади, или плотах, связанных из двух-трех бревнышек. Почти каждый раз кто-нибудь тонул. Сразу становилось понятно, почему кочевники настолько боятся воду, что даже мыться отказываются. То, что я запросто перемахивал без помощи лошади и Дунай, и Днестр, и Днепр, и Дон, для кочевников было проявлением дара богов, неестественной способностью. Кстати, «дн (дон)» со скифского и аланского переводится, как река. Это после них остались названия.