В шатре Атилла уже пировали. Не стал туда заходить, чтобы и меня не подпрягли. Не люблю напиваться с утра. К тому же, для меня пока не ясен исход сражения. Может быть, хитрые римляне заявили, что проиграли, чтобы напасть внезапно, когда гунны расслабятся. Как-то ведь они должны победить. Иначе что будет поводом для хвастовства следующие несколько веков?!

Я заметил Эдекона, который расположился на правом фланге во главе конницы. Старый гунн сидел неподвижно на коне и молча смотрел в сторону вражеского лагеря, до которого было километра полтора. Мне даже показалось, что взгляд его был направлен в ту сторону, а на самом деле полководец был погружен в свои мысли настолько, что ничего не видел.

При этом он заметил мое приближение и спросил тихо и не поворачивая голову в мою сторону:

— Что скажешь?

— Что мне всё это не нравится, — ответил я. — Римляне точно признали поражение?

— У них язык раздвоенный, как у змеи, поэтому и речи их понимать нужно двояко, — произнес в ответ Эдекон, после чего рассказал: — Вчера погиб Теодорих, шаньюй готов. Под ним убили коня, а потом затоптали упавшего. Новым воины выбрали его старшего сына Торисмунда, который вчера был ранен в голову, когда по ошибке вышел к нашему лагерю. Говорят, готов погибло вчера больше половины, поэтому дальше сражаться отказываются.

Значит, шаманы были правы, накаркав, что погибнет главный враг Атиллы. В отличие от большинства воинов гуннской армии они знали, что Флавий Аэций — друг шаньюя. Может быть, я и был исполнителем этого предсказания.

— Наконец-то поняли, что их пригнали сюда на убой! — насмешливо бросил я.

— Они уже уходят, — уверенно сказал старый гунн.

Как у большинства кочевников, у него очень острое зрение.

— А мы остаемся, — продолжил Эдекон.

При ничейном результате кто первый ушел, тот и проиграл.

— Римляне тоже уходят? — задал я уточняющий вопрос.

— Нет, — ответил он. — Они подождут, когда мы соберем трофеи и уйдем, после чего позаботятся о погибших.

Теперь всё становилось ясно: римляне уйдут последними — и объявят победителями себя. Точно так же французы, трусливо сдавшиеся в самом начале Второй мировой войны, объявят себя победителями после ее окончания. В итоге по результату сражения на Каталаунских полях будет один проигравший — западные готы и два победителя — гунны и римляне, точнее, Атилла и Флавий Аэций. Поскольку у кочевников нет своих летописцев, а у римлян есть, последних потомки и будут считать победителями.

Не знаю, какие именно планы были у Флавия Аэция на поход гуннов в Галлию, но его сын так и не женился на Плацидии, дочери императора Валентиниана Третьего. Хотя цель могла быть и помельче — ослабить готов в Галлии. Это ему удалось. Мало того, что несколько тысяч отборных воинов полегло на Каталаунских полях, так еще у готов началась гражданская война: сыновья погибшего короля Теодориха передрались между собой из-за трона. Можно считать, что в ближайшие годы у римлян на одну занозу в заднице будет меньше.

Само собой, западные римляне объявили о своей грандиозной победе. Количество убитых гуннов, которых они называли скифами, по одним сведениям составляло сто шестьдесят пять тысяч, по другим и вовсе триста тысяч. Так понимаю, что «скифами» посчитали всех погибших, в том числе и тех, кто воевал на стороне римлян. Вторую цифру даже обсуждать не буду, но и по первой у меня есть большие сомнения. Ширина поля боя была около километра. Пусть полтора. Значит, одновременно с каждой стороны могло сражаться по полторы тысячи человек. Если каждый убивал врага в среднем за десять секунд, что маловероятно, и бой продолжался часов семь, то все равно погибло бы сто двадцать шесть тысяч, на четверть меньше. Только вот убивали не двое, а кто-то один из стоявших друг напротив друга, и на это уходило намного больше десяти секунд. В плотном строю, а точнее, в давке наносить смертельные удары очень сложно. Надо сделать несколько выпадов, чтобы завалить соперника, потому что, пока он будет стоять на ногах, до следующего не доберешься. Поэтому цифра тысяч в пятьдесят — в три раза меньше — ближе к истине, хотя и она кажется мне великоватой. При этом, что увеличивало славу великого полководца, а точнее интригана Флавия Аэция, римские легионы почти не имели потерь. Всего несколько сотен воинов погибло от гуннских стрел, что для такого сражение сущий пустяк. О том, что среди именно гуннов тоже почти не было потерь, стыдливо умолчали.

Подозреваю, что байка о фантастическом количестве погибших скифов и разрушила планы Флавия Аэция породниться с императором Валентинианом Третьим. Любой здравомыслящий человек, узнав, что врагов погибло так много, сделал бы вывод, что ближайшие лет пятнадцать-двадцать нападения кочевников можно не опасаться. Как бы их ни было много, как бы плодовиты ни были гуннские женщины, восстановить такое большое количество воинов быстрее не получится. Если император Валентиниан сам не додумался до этого, то ему наверняка подсказали. А раз нет опасности ни со стороны скифов, ни со стороны западных готов, то и надобности во Флавии Аэции тоже нет.

Эти выводы я сделал зимой в Константинополе, основываясь на сведениях, которые доходили из Рима и муссировались аборигенами. Тогда у меня и появилось предчувствие, что скоро опять придется идти на войну. По слухам, Флавий Аэций — настырный мужик, поэтому будет делать попытку за попыткой, пока не добьется своего, а главным его пугалом были гунны, которыми командовал друган Атилла. К началу весны я приготовился к походу, даже не поехал в имение, которое на русский манер называл дачей. Жена тоже осталась со мной в Константинополе. Она опять беременна. По этому поводу у меня иногда возникают вопросы: а не встречал ли я своих потомков в будущем? не убил ли кого-нибудь из них?

Весна уже заканчивалась, и, по настоянию Ирины, мы собирались все-таки перебраться на лето в имение, когда меня навестил константинопольский купец, торговавший с гуннами, и передал привет от Эдекона, который возжелал увидеть меня, чем быстрее, тем лучше. Я выругался смачно, используя сокровенные запасы русского языка, и крикнул Радомиру, чтобы готовился в дальнюю дорогу.

— Опять война? — испуганно спросила жена.

— Да, — подтвердил я.

— С нами? — задала она более важный вопрос.

— Скорее всего, с Римом, — ответил я, — но если с вами, сразу возвращайся в город.

Тяжело вздохнув, она вымолвила:

— Хорошо, — и всхлипнула.

За несколько лет совместной жизни мы настолько измотали нервы друг другу, что уже не обижаемся на оскорбления и обвинения. Причем Ирине в этом плане достается больше. Каждый ведь ругается на родном языке. Только вот латынь, на которой чаще всего выражаю свое крайнее недовольство, для меня чужая, я не чувствую острую глубину проклятий и когда произношу их, и когда сыплются в мой адрес. Ирина, слушая меня, корчится от внутренней боли, а мне и ее ругань, и моя по барабану. Изредка, правда, когда очень уж достанет, перехожу на русский, который она считает смесью гуннского и германского, не понимает и не чувствует, поэтому слушает даже с некоторым интересом. Пару раз пробовала повторить, но произносила неточно и с сильным акцентом, что вызывало у меня смех и бесило ее. При этом, как только жена узнает, что уеду надолго, сильно расстраивается, прям до слез. Дереву легче без лианы, а лиане без дерева печаль.

Город Аквилея находится километрах в двенадцати от побережья залива, который в будущем получит название Триестского, на большом невысоком холме между реками Натисса и Сонциус и рядом с лагуной. Местность вокруг него болотистая и с многочисленными каналами, что хорошо дополняют искусственные защитные сооружения — ров шириной метров двенадцать, каменные стены высотой метров восемь и башни на три-пять метров выше. Здесь сходятся четыре главные дороги Западной Римской империи: с юго-запада Эмилиева дорога из центра, с севера из Норика, с востока из Паннонии и с юго-востока из Далмации. Благодаря удачному расположению, это один из немногих западно-римских городов, который все еще растет. Говорят, сейчас его население насчитывает более ста тысяч человек. В такие места обычно сбегаются пассионарии, которые сдаваться не любят. К тому же, с момента образования этот город еще ни разу не захватывали. Поэтому я, так сказать, ни разу не удивился, когда гуннского парламентера, предложившего горожанам капитулировать на мягких условиях, послали чисто конкретно.