Я кивнул стоявшему справа и позади меня обладателю охотничьего рога, украшенного серебряной оправой в виде стаи гончих, преследующих оленя, и выстрелил из лука в грудь командиру бургундов. Стрела вонзилась в район сердца в тот момент, когда рог издал первые звуки. Бургунд дернулся всем телом и как бы припал к шее коня, который продолжал неспешно переставлять копыта. Наверное, командир умер еще до того, как понял, что из-за его непредусмотрительности, если ни сказать глупости, влипла вся его армия. К звукам рога сразу прибавились погребальный вой и свист летящих, гуннских стрел, истеричные крики врагов, ржание лошадей…

Конный отряд смели мигом и переключились на пехотинцев. У тех навык построения «черепаха» не был отработан так, как в римской армии, да и щиты многие несли на спине, и требовалось время, чтобы переместить их и закрыться, поэтому потери у шагавших вслед за всадниками были значительные. Вскоре метров пятьсот дороги — на длину засады — оказались покрыты убитыми и ранеными, которые лежали в несколько слоев. По мере удаления от нас тела лежали не так плотно, свободного пространства между ними становилось все больше. Стрелы с протяжным воем и свистом продолжали лететь вдогонку удирающим врагам, находя новые цели.

Я предполагал, что бургунды выбегут из зоны обстрела, оправятся от шока, разделятся на две части и пойдут в атаку по склонам холмов, где между деревьями лучники не так опасны. Переоценил врагов сильно. Видимо, все командиры погибли, и некому было остановить панику, повести за собой. Поняв это, я побежал к своему жеребцу, который был привязан к дереву у дороги, крича тяжелой кавалерии, чтобы выдвигалась для преследования. Они и сами все поняли, начали движение еще до моего приказа. Пока я садился на коня, мимо пронеслось уже с сотню всадников, так что я оказался не в первых рядах. Мой конь сразу проникся инстинктом табуна, понесся вместе с остальными своими собратьями. Так было до первых трупов. Учуяв запах крови и увидев человеческие тела, начал замедляться, попробовал объехать по обочине, где убитых было меньше. Я подогнал его шпорами, заставил ступить копытами на трупы, после чего очередной мой Буцефал поскакал по ним, не разбираясь, давя всех подряд.

У бургундов еще была возможность остановиться в том месте, где дорога входила в лес, перекрыть ее стеной из щитов и выставленных копий, отбиться от преследования. Не захотели. Паника напрочь выдувает мозги. Побросав щиты и копья, враги плотной толпой ломились по сравнительно узкой, извилистой, лесной дороге. Мои кавалеристы догоняли их, кололи копьями, рубили палашами или спатами. Сопротивления никто не оказывал, разве что некоторые успевали закрыться щитом, чтобы погибнуть не от первого, а от второго удара. И сообразивших нырнуть в лес и побежать вглубь его, куда конница не полезет, тоже было мало.

Мы гнали их километра два, оставляя за собой полосу из трупов шириной во всю дорогу. На их счастье, мы не могли нападать сразу все, только человек восемь-десять, которые постоянно менялись. Затем вдруг образовалась пробка. Как выяснится позже, за бургундами, отставая на несколько километров, шла армия франков, их союзников. Вот они, благодаря нам, и объединились на лесной дороге. Улепетывающие бургунды с истошными криками «Гунны! Засада!» смяли союзников, увлекли их за собой. При этом значительная часть была выдавлена с дороги в лес и сообразила не возвращаться к месту побоища. Дальше мы гнали уже две армии.

Я проскакал еще с километр, убил несколько человек, после чего выехал на обочину, уступив место тем, кто еще не нарезвился. Скакавшие позади, увидев, что я возвращаюсь, тоже начала разворачиваться. Все равно у них было мало шансов на узкой лесной дороге добраться до врагов, а следующая долина начиналась только километров через пять. Кто-то принялся добивать раненых и собирать трофеи, кто-то поскакал вслед за мной.

В долине конные лучники уже заканчивали сбор трофеев. Рассортированные на несколько куч, они лежали на обочинах. На поле с хорошо подросшей и еще зеленой пшеницей паслись уцелевшие лошади. Темно-гнедой жеребец командира был привязан к кусту возле того места, где лежал мертвый голый хозяин, и, сильно натягивая повод, пытался дотянуться до травы, потому что уже общипал всю, что была ближе. Рядом были сложены в одну кучку доспехи, оружие, одежда и обувь убитого, а сверху — моя окровавленная стрела. Я привязал к седлу трофейного коня доспехи, оружие и щит командира.

— Остальное забирайте, — разрешил я. — Мне больше ничего не надо.

Уверен, что теперь стану для них самым лучшим командиром, причем моя щедрость будет цениться выше, чем умение организовать засаду и разгромить намного превосходящую по численности вражескую армию.

Атилла приказал всем четырем колоннам соединиться возле Диводурума. Если не ошибаюсь, в будущем этот город получит название Мец. Я как-то был в нем проездом, не помню уже, в какой эпохе. Тогда он был больше и лучше укреплен, поэтому меня не покидает чувство, что путаю с другим городом. Такое со мной теперь часто случается. Как подозреваю, шаньюй собрал здесь всех не для показательного захвата крупного населенного пункта, а потому, что потерял управление собственной армией, которая разбрелась по центру Европы, грабя и убивая. Видимо, получил информацию, что римляне идут навстречу, и не рискнул встретиться с ними, имея лишь четверть своей силы.

Город стоит на холмах в месте впадения речушки Сейль в реку Моселла (наверное, Мозель — левый приток Рейна), которая здесь образует несколько рукавов. Жители вырыли рвы, соединившие рукава с притоком, построили каменные стены высотой метров пять с половиной с восьмиметровыми башнями, и получилась довольно надежная крепость. Наверное, именно поэтому гарнизон сдаваться не пожелал, даже поимел дерзость ранить дротиком безоружного парламентария, который предложил им сдаться, а в следующего метнули баллистой мешок с мукой. Чем и подписали себе смертный приговор. У гуннов, как будет и у их родственников монголов, убийство посла считается смертным грехом. Атилла пообещал, что после захвата города все мужчины будут убиты, а женщины и дети проданы в рабство. Теперь уже город надо было брать любой ценой, иначе шаньюй прослывет балаболом.

Как бы хорошо ни относился Атилла к Онегезу и Оресту, самые важные военные мероприятия он поручал Эдекону. Моему непосредственному командиру пришлось заниматься организацией осады, начиная от подвоза имеющихся и создания новых осадных орудий. По всему нашему лагерю застучали топоры: делали лестницы, большие щиты, тараны, осадные башни. Командир саперного подразделения внимательно осмотрел городские стены и пришел к выводу, что подкоп надо делать под южную, которая шла по самому краю холма, крутого в этом месте. Эдекон на всякий случай спросил и мое мнение. У меня собственного не было, поэтому согласился с командиром саперов. Вскоре к холму подвели крепкую галерею, покрытую сырыми шкурами, которые, к тому же, каждый день поливали речной водой, и начали выдалбливать камеру. Работы продвигалась быстро, потому что рабочих было навалом — сотни тысяч пехотинцев, привыкших к тяжелому крестьянскому труду.

Аттиле было невтерпеж. Как только в нескольких местах засыпали рвы и появилась возможность подвести к стенам осадные башни и тараны, приказал штурмовать город. Все три попытки были отбиты с большими потерями с нашей стороны. Защищали Диводурум германцы и кельты, которые, не в пример римлянам, бились отважно и гибель в бою считали почетной.

Мои подчиненные в штурмах не участвовали, наблюдали из нашего лагеря, расположенного на берегу Моселлы ниже по течению. Каждый раз мимо нас проплывали стрелы, копья, легкие щиты, шапки и прочий мусор. Вздувшиеся и облепленные раками трупы в легких доспехах или вовсе без них всплывали через несколько дней.

Оставалась надежда на подкоп. Выдолбленную камеру забили сухими дровами и соломой, щедро полили оливковым и конопляным маслом. Подожгли на рассвете. Как обычно, почти вся армия собралась напротив южной городской стены, чтобы понаблюдать зрелище. Пламя разгорелось быстро и дыма было много. Он закоптил всю куртину и обе башни, словно неумело вымазав их черной краской. Вскоре дым иссяк, а стена как стояла, так и продолжала стоять. Смачно выругавшись, зеваки разошлись по своим лагерям.