Впереди раздаются радостные возгласы — враг пошел в атаку. Мы тоже начали движение. Сперва медленно, шагом, постепенно увеличивая скорость. Все начинают орать, каждый на своем языке, и крики сливаются в протяжный монотонный гул. Плотный строй постепенно растягивается в ширину. Пехотинцы обычно перед столкновением с врагом стараются сплотиться, а конники — увеличить дистанцию между собой и соседями, особенно теми, что справа. Каждый не хочет, чтобы его конь столкнулся с вражеским грудь в грудь, и оба всадника, скорее всего, шмякнулись на землю, где будут затоптаны. Пусть лучше враг вклинится справа, под ударную руку.

Я придерживаю своего коня, соблюдая дистанцию метра в два до всадника передо мной. Вижу его ссутулившуюся спину и, как кажется из-за короткой шеи, вжатую в плечи голову, железный шлем на которой склепан из четырех треугольников, а на макушке сделано держало для пучка конских волос, выкрашенных в красный цвет. Пучок мотыляется туда-сюда сзади по шлему, напоминая работу автомобильного «дворника». Ловлю себя на мысли, что еще помню, что такое автомобиль.

Сквозь гул прорывается всплеск криков, лошадиного ржания, звона оружия. Скакавший впереди резко останавливается. Я тоже успеваю задержать коня, но сзади напирают. Мой конь, ни разу не участвовавший в таких стычках, начинает испуганно вертеть головой и ржать. Его прижимают грудью к крупу переднего. Тот дергается и норовит лягнуть, но из-за давки не может. Так и стоим. Передние две-три шеренги сражаются, а остальные ждут свою очередь.

Чтобы не скучать, нахожу просвет между телом моего коня и соседнего справа, просовываю туда пику и втыкаю наконечником в землю, чтобы освободить правую руку. Левой закидываю на спину овальный щит, передняя сторона которого выкрашена в синий цвет, а в центре нарисована белая «роза ветров». Никто из моих подчиненных не имеет понятия, что она обозначает, поэтому христиане считают стилизацией креста, а язычники — родовой тамгой, которой метят скот. Я достаю из сагайдака лук с заранее надетой тетивой и из колчана тяжелую стрелу с граненым наконечником. Стремена для боя сделал короткими, чтобы легче было ногами управлять конем, поэтому, когда поднимаюсь из седла и выпрямляю ноги, оказываюсь примерно на голову выше соседей. Положение это неустойчивое, но в такой давке вряд ли конь мой дернется резко. Впереди метрах в двадцати пяти линия соприкосновения, где идет жаркое рубилово. И соратники, и враги похожи, поэтому стреляю в тех, кто лицом ко мне. Первая стрела входит в смуглую щеку правее приплюснутого носа. Кочевник резко откидывается, а потом медленно заваливается на соседа слева, мешая тому орудовать клевцом с длинной деревянной рукояткой. За это время я успеваю поразить его соседа справа и того, что позади, а потом и соседу слева всаживаю стрелу в подбородок с жиденькой бороденкой. Он роняет клевец и наклоняется к шее лошади, будто собрался прикорнуть в таком положении.

Выпускаю еще с десяток стрел, плюхаюсь в седло и выдергиваю из земли пику, потому что мои соседи начинают продвигаться вперед, увлекая моего коня. Наверное, передние протиснулись на зачищенное мной пространство. Останавливаемся — выпускаю несколько стрел — продвигаемся вперед. После шестого захода движемся без остановки, набирая ход. Всё, враг побежал, сражение можно считать выигранным.

Я прячу лук в сагайдак, перехватываю поудобней пику. Наш клин расползается в ширину, становится аморфным. Я вижу спины удирающих врагов. Это точно бегство, а не тактическое отступление. Несутся слишком быстро, по принципу «нас не догонишь». У удирающего больше адреналина в крови, поэтому догнать, действительно, будет трудно. Да и зачем мне смерть нескольких кочевников?! Пусть гоняются за ними те, кому это нравится. И я потихоньку придерживаю коня.

Когда основная масса моих соратников проносится мимо, разворачиваюсь и еду к тому месту, где кучами и порознь лежат убитые и раненые. Здесь уже орудуют несколько десятков таких же шустрых, как я, собирают трофеи. Присоединяюсь к ним. Нахожу первого убитого моей стрелой, выдергиваю ее и показываю шмонающим по соседству, чтобы знали, с каких убитых трофеи принадлежат мне. Если не можешь доказать, что убил ты, то труп становится добычей любого, кто найдет первым. Намолотил я немало, поэтому брал только самое ценное: украшения из золота и серебра или с драгоценными камнями, металлические панцири, кольчуги и шлемы и мечи и кинжалы, если клинок хороший или ножны ценные. У одного убитого снял с шеи золотую гривну весом с полкило (как он таскал такую тяжесть?!), в утолщенные концы которой были вставлены черные агаты. Этот камень считается сейчас защитником от черных сил. Видимо, я светлая сила. Складывал крупные вещи в одну кучу. Потом приведу вьючного коня и погружу на него, сколько смогу. Можно не бояться, что разворуют. За кражу гунны убивают, а все имущество вора, включая его семью, передается пострадавшему.

В междуречье Дона и Волги мы провели более месяца. Задержались бы и дольше, но надо было до холодов вернуться домой. За это время Атилла навел порядок на данной территории. Те из бунтовщиков, кто не погиб в бою, или, чтобы их род не пострадал, сдались сами и были казнены, или подались на чужбину искать судьбу. Семьи сбежавших передали в другие племена, где будут на правах младших родственников, то есть прислуги, а лошадей, коров и овец разделили между отрядами нашей армии. Главный вождь акациров Куридак, не принимавший участие в бунте, откочевал на всякий случай на Северный Кавказ, поближе к горам, и на приглашение Атиллы приехать в гости ответил отказом, сославшись на болезнь. Может быть, правильно сделал. Без его молчаливого согласия акациры вряд ли взбунтовались бы, так что запросто мог попасть под горячую руку. Говорили, что за время нашего похода было уничтожено, включая погибших в сражении, сорок тысяч человек. Думаю, что цифра преувеличена раза в три-четыре. Наверное, в счет шли и семьи убитых, поскольку племя теряло их. Те же злые языки утверждали, что Атилла лично отрубал головы главарям бунта. Подтвердить или опровергнуть не могу, потому что не видел. Я отвел свой отряд подальше от ставки, на берег Дона, где мы, поделив лошадей поровну (мне достались две), потихоньку поедали выделенных нам коров и овец и пойманных в реке рыб и раков.

За моими лошадями присматривал Радомир — мальчишка лет двенадцати, который был рабом в семье одного из репрессированных. Я решил, что белобрысый и голубоглазый должен прислуживать такому же, и забрал его. По словам Радомира, года два назад на его деревню напали кочевники, не успел спрятаться в лесу. Говорил на языке, который был похож и на древнегерманский, и на старославянский — какой-то промежуточный вариант. Поскольку я владел и тем, и другим, быстро научились понимать друг друга.

Обратный путь гуннской армии занял больше времени, потому что была отягощена обозом с награбленным, включая с десяток новых жен Атиллы — дочерей или сестер назначенных им вождей. Теперь эти вожди стали родственниками шаньюя, а против родни не бунтуют. По пути воины покидали нас, уезжали к своим стойбищам, чтобы спокойно провести зиму. До пушты, как назовут в будущем степи на территории Венгрии, добралась лишь четверть армии — гунны и живущее западнее. Они проводили Атиллу до его столицы, после чего тоже отправились по домам.

Руководил шаньюй своей империей из населенного пункта без названия, который трудно назвать городом. Это была деревня примерно из сотни деревянных домов разного размера и архитектуры, огражденная рвом шириной метров десять и глубиной три-три с половиной, валом высотой метров пять, по верху которого был частокол из заостренных дубовых бревен, а за пределами защитных сооружений и порой на значительном удалении от них находилось несколько сотен юрт и кибиток. В центре на невысоком холме стоял большой деревянный дом шаньюя — сруб, облицованный досками, тщательно подогнанными и украшенными резьбой. Потолок большого зала, который можно считать тронным, поддерживают деревянные колонны, так же украшенные резьбой, а пол выстелен коврами. В дальнем конце высокий постамент, на котором восседает на пятках Атилла, когда принимает послов. Рядом дом для пиршеств — типичный длинный германский, построенный, наверное, готами. Дальше были жилища трех старших жен: гуннки Керки, которая вместе с женой Онегеза в отсутствие мужей ведала дипломатическими делами, аланки Эски и Аклеберты, сестры короля гепидов Ардариха. За ними — дома, в которых жило по несколько младших жен, которых у Атиллы под сотню, сколько точно, не знает, наверное, и он сам, потому что женился на них для укрепления государственной власти. Но дети от всех жен растут вместе, и все мальчики имеют равные права, хотя, как говорят, лучше всего относится отец к старшему Эллаку, которого родила первая жена гуннка Энга, вскоре умершая, и Эрнаку, который, как предсказали шаманы, проживет дольше всех его сыновей. Слева от холма был большой и типично греческий, разве что построенный из дерева, дом Онегеза. Говорят, в нем есть баня и бассейн из мрамора и много статуй, а стены украшены фресками и полированными деревянными панно. Обычно в этом доме принимают римских послов, чтобы пустить пыль в глаза, поразить роскошью, потому что Атилла в быту скромен, ест из деревянной тарелки, даже когда гостям подают в золотых или серебряных.