Как тут же разболтали вернувшиеся священники, город Марг теперь переходит под руку гуннов, но правителем остается епископ Андох. Жители буквально визжали от восторга, словно кочевники сдались им на милость, а не наоборот. Меня их радостные всхлипы не взволновали. В мои планы не входило служить гуннам, которым я изрядно надавал и в этой эпохе, и в одной из предыдущих-будущих, поэтому отправился в свое жилье, чтобы по-быстрому собрать вещички и отправиться искать счастье в Константинополь.

Четыре стражника, посланные Гунтерихом, застали меня, когда вынес свои вещи во двор, собираясь оседлать коня и погрузить их на него.

— Епископ хочет видеть тебя, — сказал старший, тот самый, который постоянно жевал непонятно что.

— Зачем понадобился?! — удивился я, почуяв неладное.

— Мы не знаем, — ответил он и смачно сплюнул, как делают жующие кат.

Их было всего четверо. Если напасть неожиданно…

— Не дури! — угадав мои мысли, предупредил старший, и остальные трое перехватили поудобнее свои короткие, с метр восемьдесят, копья с листовидными наконечниками. — Нам приказано доставить тебя живым или мертвым. Не хотелось бы в такую жару тащить твой труп.

Вот собирался же уехать сразу после нападения на ярмарку! И вообще надо было грести на лодке вдоль берега до ближайшего порта, а там пересесть на купеческое судно. Нет, решил поискать счастья на суше. И вот нашел…

Атилла со своей свитой был на центральной площади, по одну сторону которой находился христианский храм, довольно примитивный, языческие в Риме покруче были, и слева от него — больший по размеру и выше, каменный, трехэтажный дом с черепичной крышей и узкими окнами, закрытыми красными деревянными ставнями, в котором обитал епископ Андох. Хозяин стоял на широком и низком, в две невысокие ступеньки, крыльце и внимательно следил за слугами и монахи, которые выносили серебряную посуду и складывали ее у передних копыт вороного коня, на котором сидел Атилла. Видимо, это подарки гуннам. Уверен, что епископ потом сдерет всё и даже больше с горожан. Судя по выражению лица, предводителю кочевников было скучно. На меня он тоже посмотрел без интереса, пока епископ жестом не показал стражникам, чтобы подвели к куче серебряной посуды, будто и я отлит из драгоценного металла.

— Он? — не оборачиваясь, задал вопрос Атилла на гуннском языке.

Из свиты выехал на невзрачной караковой лошаденке худой и сравнительно длинный всадник, сразу опознал меня и подтвердил:

— Да.

— Вяжите его, — приказал предводитель кочевников.

Длинный слез с лошади, подождал, когда подойдет еще один и накинет мне на шею и плотно затянет волосяной аркан, после чего связал сзади мои руки в локтях.

Вот и всё. Как через несколько веков напишет французский поэт, скоро моя шея узнает, сколько весит мой зад. Хотя могут и распять на кресте. Я видел несколько таких инсталляций на противоположном берегу Дуная, причем среди казненных были и гунны. Еще могут разорвать на четыре части четырьмя лошадьми. В общем, выбор у них богатый, но мне в любом случае не позавидуешь…

За этими невеселыми мыслями я не сразу обратил внимание на пожилого гунна с лицом, густо покрытым морщинами и шрамами, причем иногда трудно было понять, где что. Он на невзрачном буланом коньке располагался слева от предводителя и пристально смотрел на меня. Точнее, не смотрел, а, я бы сказал, сверил пустотой, исходящей из глубоких узких глазниц, напоминавших направленные на тебя и разнесенные слишком далеко стволы охотничьего ружья, потому что ни глаз, ни даже век в них не было. При этом он вел себя, как зрячий. Старший брат моего отца ослеп в Бухенвальде, поэтому я знал, как движутся незрячие, было, с кем сравнивать. Они уж точно не смотрят тебе в глаза, потому что не знают, где они. Слепой наклонился к Атилле и сказал что-то тихо и коротко, а потом добавил еще несколько слов, произнося их по одному, с паузами, как бестолковому ребенку.

Атилла посмотрел на меня, как на диковинного зверя, и приказал на гуннском:

— Подведите его, — а затем обратился ко мне на латыни, довольно правильной, на которой говорит высшее сословие, и с почти незаметным акцентом: — Я сохраню тебе жизнь, если станешь моим воином.

Я ответил ему насмешливо на древне-монгольском языке:

— Ты делаешь такие щедрые предложения, что от них невозможно отказаться!

Он улыбнулся, гмыкнув самодовольно, после чего приказал своим людям:

— Развяжите его.

Когда с меня сняли аркан и развязали руки, Атилла потребовал:

— Поклянись своими богами.

— Клянусь служить тебе до конца жизни, твоей или моей! — бодро и без смущения произнес я и перекрестился.

Я уже забыл, сколько подобных клятв давал, ссылаясь на самых разных богов. Во всех случаях цена им была одинакова.

После чего сказал на латыни:

— Мне надо забрать свое оружие и коня.

— Мои люди проводят тебя, — предложил он.

— Не бойся, не сбегу, — заверил я. — С этими подлыми предателями, — кивнул на епископа, — мне больше не по пути.

— От подлеца всегда можно ждать удар в спину, поэтому и проводят, — молвил Атилла банальность с тем важным видом, с каким это делают люди, которые где-то когда-то чему-то учились, но недолго, нахватав лишь вершков, поэтому из шкуры лезут, чтобы казаться умнее и образованнее.

Конвой, кстати, пригодился. К портному уже пришли те самые стражники, которые доставили меня к епископу, и начали делить мое имущество. Хозяин дома вертелся возле них, требовал свою долю, которую якобы я задолжал за питание. Увидев приехавших вслед за мной гуннов, все пятеро сразу стали удивительно милыми людьми, даже порывались отдать больше, чем забрали, но как-то не очень искренне.

— В оплату долга получишь мое жалованье, — при стражниках сказал я портному, который к моим предыдущим неприятностям отношения не имел, и жена его кормила меня хорошо. — Если не отдадут, сообщишь мне. Приеду с гуннами и вытряхну втройне.

— Хорошо, господин! — льстиво улыбаясь, молвил он.

Я оседал коня, прикрепил позади седла свое барахло, а потом с помощью портного облачился в броню и нацепил на себя оружие. Заметив, с каким интересом смотрят гунны на мой лук, достал его, дал посмотреть. Оба поцокали языками со смесью восхищения и удивления, что такой великолепной вещью владеет какой-то римлянин.

Чтобы сразить их наповал, сообщил на древне-монгольском, медленно произнося слова, чтобы быстрее угадали их смысл:

— На скаку попадаю из него в голову шагов со ста и даже больше.

Уверен, что к вечеру вся гуннская армия будет знать об этом, а слухам люди верят больше, чем увиденному.

После чего я спросил их, кто тот слепой, что был рядом с их предводителем.

— Это шаман-провидец. Атилла всегда делает то, что он скажет, — ответил один из гуннов.

Следовательно, обо мне опять знают больше, чем мне хотелось бы.

Гуннская армия осаждает Сирмий — столицу провинции Вторая Паннония. Есть еще Первая, Верхняя и Нижняя Паннонии. Как в будущем назовут этот город, расположенный на левом берегу реки Савы, правого притока Дуная, и останется ли он вообще — понятия не имею. В мою предыдущую эпоху я не слышал о таком. Как мне рассказали, в Сирмии были резиденции императоров Галерия и Валентиниана Первого, благодаря чему город обзавелся мощными укреплениями. Сейчас он обнесен толстыми каменными стенами пятиметровой высоты с мощными башнями метра на четыре выше. Но крепость сильна не стенами, а защитниками. Нынешний гарнизон защищаться не собирается. Они уже знают, что мы с налета захватили и разграбили Виминаций и Ратиару — два маленьких пограничных городка, и оставили нетронутым сдавшийся Сингидунум, поэтому решили не проявлять бессмысленную храбрость.

В сравнительно небольшом шатре Атиллы, сшитом из кожи, в данный момент идут переговоры. Я стою в оцеплении метрах в десяти от шатра, так что могу слушать льстивые речи командира гарнизона, который готов выпрыгнуть из алой туники, лишь бы угодить предводителю кочевников. Кстати, Атилла называет себя на римский манер императором гуннов, а подданные присвоили ему древний гуннский титул шаньюй, что значит величайший. Слева и справа от меня несут службу истинные гунны. Я единственный представитель другого народа, входящий в личную охрану Атиллы. Впрочем, многие из моих сослуживцев имеют матерей самых разных национальностей, поэтому похожи на истинных гуннов даже меньше, чем их предводитель. Самое интересное, что никто из кочевников не приревновал, не затаил зло на меня, потому что служба в данном подразделении считается не то, чтобы наказанием, но не самым, скажем так, интересным, то есть прибыльным местом, потому что в сражениях мы не участвуем и в захваченные города заходим последними, когда все ценное уже разграблено.