Тяжело вздохнув, Атилла посоветовал мне и, как догадываюсь, самому себе:

— Никогда не возражай шаману, — и повторил с разбивкой на слоги: — Ни-ког-да.

Я опять под стенами Дурокорторума, будущего Реймса. Он теперь столица не кельтского племени ремов, а римской провинции Южная Белгика. Город обзавелся мощными каменными стенами и башнями и растерял отважных воинов. Лет пятьдесят назад его захватили вандалы по пути в Африку и, видимо, уничтожили последних мужчин, остались лишь обладатели первичных и вторичных мужских признаков. Они выслали делегацию во главе с епископом, которая встретила гуннскую армию за два перехода до города, и выторговала условия сдачи. Не знаю, за сколько откупились, но ждали мы шесть дней, пока соберут нужное количество ценных металлов и продуктов питания. Все это время армия грабила деревни возле Дурокорторума. Вход в город большими группами и с оружием был запрещен, но по одному или парой-тройкой можно было прогуляться по мощеным улицам. Дурокорторум немного меньше Диводурума, а в остальном ничем не отличается от других римских городов — пристанище чиновников и ремесленников. И здесь дом епископа самый большой, даже больше церкви, довольно невзрачной. Судя по цвету камней, из которых сложена, недавно ее перестроили. Назвали в честь святого Никасия — епископа, погибшего от рук вандалов.

Любой власти, что светской, что духовной, нужны образцы для подражания, чтобы оболванивать лохов, заставлять их служить себе за прокорм и не щадя живота. Причем святыми объявляют кого ни попадя, лишь бы можно было объявить, что погиб во имя святого дела, а по правде — во имя власти. Когда вандалы ворвались в город, епископ Никасий вместе с частью паствы, сколько смогло поместиться, спрятался в церкви. Он вышел, чтобы вымолить пощаду в первую очередь себе, но дикари не знали, с какой важной птицей имеют дело, убили его. Что в поступке Никасия было святого и чем его смерть святее остальных погибших?! Мне сразу вспомнились «святые» СССР — Павлик Морозов и Зоя Космодемьянская. Первого убили за то, что предал свою семью, а вторая заблудилась, подставив всю группу, вышла к врагам и была повешена. Если они герои, то почему не объявить такими же и всех остальных предателей и тех, кто тоже погиб на войне, не уничтожив ни одного врага?! Видимо, по законам пропаганды не важно насколько свят святой, но их должно быть мало, иначе статус обесценится.

Атилла не тратил время попусту, налаживал отношения с багаудами (с кельтского «возмущенные»). Задавленные непомерными налогами, галльские подданные Валентиниана Третьего начали отделяться от империи целыми деревнями, а иногда и районами. Для защиты от чиновников, в первую очередь от налоговиков, создавали или нанимали вооруженные отряды, которые назывались багаудами и обходились намного дешевле. Западная Римская империя не могла, как прежде, постоянно держать в Галлии несколько легионов, а тех войск, что были там рассредоточены по городам и приграничным крепостям, не хватало для приведения возмущенных к порядку. Если все-таки набирали достаточное количество вояк, то крестьяне вместе со своими защитниками прятались в лесах, пережидая нашествие. Именно этих багаудов и попробовал перетянуть на свою сторону Атилла. Наверное, попросил друг Аэций. Если багауды перейдут на сторону гуннов, то станут врагами всех остальных галлов и германцев, наводнивших западную и юго-западную часть Европы. Наверняка многие погибнут в боях, а уцелевших будет легче зачистить после ухода кочевников. Это сделают сами галлы и германцы. Если перейдут на сторону римлян, тоже хорошо. Их сделают чиновниками и заставят грабить тех, кого раньше защищали. Бандит — это ведь куколка, из которой со временем вылупливается чиновник.

Багаудами можно было считать и аланов под командованием Сангибана. Удирая от гуннов, их предки осели на берегу Луары, не захотели идти в Африку. Работать они, само собой, не желали и не умели, поэтому обложили данью всех, кого смогли запугать. Римлянам трудно было справиться с ними, поэтому еще до нашего похода Флавий Аэций приняло мудрое решение легализовать то, что уже было — назначил Сангибана (по алански его имя звучало Сонгбан (Сильная рука)) смотрящим за Луарой, то есть сделал чиновником, который обязан был отдавать часть добычи римлянам и за это не бояться их нападения, пока не почувствуют себя достаточно сильными, чтобы справиться с аланами. Как я понял из коротких обмолвок Эдекона, Сангибан не питал любви ни к римлянам, ни к гуннам, а ждал, когда определится победитель, чтобы примкнуть к нему. Нейтралитет алана не устраивал Атиллу и, как подозреваю, Флавия Аэция. Скорее всего, последний хотел, чтобы Сангибан пал в бою за любую из сторон вместе со своим отрядом, как говорят, довольно многочисленным и сильным во всех отношениях. Кстати, мне пришло в голову, что наверняка эти аланы со временем станут основой класса рыцарей, как французских, так и английских, потому что немало кочевников оказалось на острове Британия, поступив на службу к римлянам.

Примеру Дурокорторума последовали жители Дурокаталаунума и Трикассы. Из последнего прибыл епископ Луп и даже согласился остаться заложником, пока город не выплатит всю оговоренную сумму. Заодно сообщил о том, что римская армия ускоренным маршем движется навстречу нам из Арелата (Арля). Знал бы он, что Констанций, один из помощников Флавия Аэция, навестил Атиллу в Дурокорторуме и наверняка более точно указал, где сейчас наши так называемые враги!

Ценабум, который я когда-то захватывал под командованием Юлия Гая Цезаря, теперь называется Аврелиан в честь императора, приказавшего восстановить город. Со временем название превратится в Орлеан. Сангибан обещал Атилле, что сдаст город без боя. То ли это была уловка, то ли что-то пошло не так, но Аврелиан встретил нас готовым к осаде, а хитрый союзник где-то затихарился вместе со своим войском. Найти его так и не смогли, хотя наши отряды несколько дней рыскали по окрестностям. Наверное, Сангибан со своими людьми переправился на противоположный берег Луары. Видимо, и горожане, и аланы узнали, что римская армия уже близко, и решили рискнуть.

Гуннская армия начала подготовку к штурму Аврелиана. Всё бы ничего, но обычно Атилла раза два-три за день объезжает вокруг осажденного города, подгоняет своих саперов, чтобы работали быстрее, а на этот раз почти не выходил из своего шатра, где пировал в узком кругу. Может быть, из-за того, что Аврелиан невозможно объехать: одной стороной город примыкает к реке, через которую сооружен мост, довольно широкий по нынешним временам. На правом берегу мост прикрывают две башни высотой метров десять, а на левом сооружена маленькая крепость типа донжона высотой метров восемь с тоннелем, закрываемым воротами, и вырыт широкий ров, по которому течет речная вода. По этому мосту горожане снуют туда-сюда, словно и нет осады. Да, наши пехотинцы завалили ров в шести местах, да, наши саперы построили пять таранов и начали колотить стены, да, заканчивали строительство трех башен, да, наши лучники постоянно шугали защитников на стенах, но как-то всё шло через пень колоду.

Заподозрив, что штурма, скорее всего, не будет, я разослал своих подчиненных по окрестностям, чтобы добывали пропитание, а сам стал рыбачить. Сперва ловил на спиннинг, но быстро надоело, потому что нет никакого азарта, щуки и окуня (не буду уточнять вес и длины, не поверите) берут быстро и жадно. В двадцать первом веке презервативов в Луаре будет больше, чем рыбы, а сейчас наоборот. И не потому, что презервативов нет. Они есть, правда, не из латекса, который еще не изобрели, а из кишок ягнят. Многодетность стала дурным тоном в римских семьях, поэтому и придумали способ предохранения. Тогда я смастерил пару удочек, нашел затончик, где течения почти не было, и теплым июльским утром располагался там. Ловил на навозного червя. Поплюешь на него, закинешь удочку и смотришь, как белый поплавок из гусиного пера, покачавшись, замирает стойким солдатиком. Робкая поклевка, еще одна понаглее — и поплавок всплывает и ложится на бок: караул устал! Я подсекаю и чувствую, как крупная рыба начинает метаться из стороны в сторону, пытаясь сорваться с крючка, выкованного германским кузнецом для долбанутого ромея. Удилище гнется дугой, когда я выуживаю рыбу из воды. Это судак весом… не маленький, в общем. Я с трудом выковыриваю крючок из костистого нёба, кладу добычу с корзинку с крышкой, которую погружаю наполовину в воду, чтобы рыба не сдохла. Насаживаю извивающегося, свежего, красного червяка, поплёвываю на него на удачи, закидываю удочку и сажусь на полусгнившее бревно, выброшенное на берег во время половодья. Черт возьми, именно этого мне так не хватало в Константинополе! Морская рыбалка — это все-таки больше промысел, чем хобби.