— Обвинить во взяточничестве? — предложил я.

— Взяточничество — это у нас не грех, а традиционный вид служебного рвения, особенно, если с начальством делишься! — ухмыляясь, поведал он.

Я знал, что содомия тоже не подходила, потому что император по слухам сам был не прочь побаловаться с мальчиками. Как и растление малолетних. Мой сосед, старый развратник, недавно женился на шестилетней девочке-сироте якобы бы из-за наследства, но, судя по целому гарему малолетних рабынь, деньги интересовали его во вторую очередь.

— А что император считает грехом? — поинтересовался я.

— Пожалуй, только быть иноверцем, — ответил он и поправил себя шутливо: — Вру! На первом месте плохой почерк!

— Наверное, Флавий Вандал — арианин, — подсказал я.

— Да, — подтвердил тесть, — но это тоже пока не преступление. Император недолюбливает ариан, но терпит, потому что большая часть армии состоит из них. Вот если бы обвинить его в язычестве, как Кира из Понаполя.

— А кто это такой? — спросил я.

— Был одновременно префектом Константинополя и претория. Подлизался к императрице Евдокии — и получил эти посты. Она обожала поэтов, а он умел слагать дифирамбы в ее честь, — рассказал Флавий Константин. — Его убедили, что император хочет посмотреть какой-нибудь языческий обряд, но как бы случайно. Этот дурак поверил и устроил в императорском саду игрища с голыми девками — бракосочетание Диониса, как древние греки встречали весну. Император так разозлился, что приказал его убить прямо там. Потом успокоился, и, наверное, императрица нашептала за своего любимца. В итоге ему дали сан епископа и отправили в город Котиэон во Фригии, жители которого, воинственные язычники, убили четырех его предшественников.

— Его тоже грохнули? — полюбопытствовал я.

— Как ни странно, все еще жив, хотя находится там уже года три! — хихикнув, сообщил тесть. — Все равно он оттуда уже не вернется, потому что его покровительница на другом краю империи, в Иерусалиме. Они переписываются, не догадываясь, что император с интересом читает их письма и укрепляется в правильности своих поступков по отношению к ним.

— Есть у Вандала какое-нибудь любимое занятие? — спросил я.

— Да те же, что и у всей столичной молодежи — игра в кости и ристалища, — ответил Флавий Константин. — Он принадлежит к венетам, входим в диму, но не стасиот, потому что трусоват.

Ристалища — это скачки на ипподроме, построенном в начале третьего века и перестроенном по приказу Константина Великого и ставшим длиной метров четыреста пятьдесят и шириной сто двадцать и вмещавшим около ста тысяч зрителей, которые уже разделились на димы, как сейчас называют группировки болельщиков, по цветам колесниц, участвовавших в забегах. Цветов было четыре: белые (левки), красные (русии), зеленые (прасины) и голубые (венеты). Несмотря на то, что сперва было всего два цвета — белый и красный, на данный момент самыми многочисленными, влиятельными и скандальными димами были последние две. Прям, как в двадцать первом веке. Между прасинами и вентами постоянно случались стычки, как договорные, так и стихийные, поэтому каждая дима имела отряд бойцов (стасиотов). Левки и русии поддерживали то одних, то других, видимо, кто больше заплатит, но всегда оказывались по разные стороны баррикад. Мне сразу вспомнилось противостояние между «Спартаком» и «ЦСКА», метания между ними фанатов других московских футбольных клубов и драки ультрас. Ничто не ново под луной.

— Сколько заплатят за смерть или компрометацию Флавия Вандала? — задал я самый важный вопрос.

Не то, чтобы мне деньги были нужны позарез, хотя Ирина поговаривает, что не помешало бы купить имение на азиатском берегу, чтобы проводить там жаркие летние месяцы, но сумма четко укажет на важность задания и, как следствие, на отношение к тому, кому его поручают. Если тебе предлагают грохнуть кого-то за пару силикв, то и твой вес в обществе не выше.

— Пятьсот солидов, — ответил тесть.

За такие деньги можно купить дом в хорошем районе столицы или маленькое имение неподалеку от нее. Значит, меня уважают.

— Подумаю, что можно предпринять, — пообещал я.

О ристалищах объявляли за несколько дней — вывешивали флаг над главным входом. Ближайшие проводились в январские календы. Еще были в день основания города, точнее, переименования его в Константинополь, потому что точную дату появления Византия никто не знал, в день рождения и вступления на престол императора и прочих важных для государства событий, типа победы над врагами, рождения наследника, свадьбы кого-либо из императорской семьи… Заранее проводилась жеребьевка — кто на какой дорожке будет в первый заезд. Потом дорожки менялись по кругу. Считалось удачей первый заезд делать на первой дорожке. Весь город обсуждал, у кого какие шансы на победу. Родословную и подноготную (подкопытную) каждого возницы и коня знали наизусть.

Драки между стасиотами начинались за неделю, так сказать, для разогрева. За два дня до ристалищ я увидел, как в трактире неподалеку от моего дома подрались венеты с прасинами. Победили первые, потому что их было больше. Кварталы богачей возле центральной части улицы Меса считались их вотчиной. Прасины были в основном выходцами из среднего класса и жили в районах победнее, дальше от центра, а левки и русии и вовсе обитали на окраинах, как и положено голодранцам. Понаблюдав за побоищем, я и придумал, как можно выполнить поручение тестя.

Вход на ипподром был бесплатным или, лучше сказать, условно бесплатным. Никто на воротах не собирал деньги, но за хорошие места, если не займешь их заранее, надо было заплатить. С рассветом толпы бедняков и любителей халявы устремлялись на ипподром и занимали места, чтобы потом за деньги уступить кому-нибудь. Лучшими считались те, что ближе к Кафисме — зданию, из которого наблюдал за соревнованиями император, члены его семьи и свита. Оно соединялось крытой галереей с дворцом и имело несколько помещений, включая триклиний и спальню, чтобы не ходить туда-сюда, а прямо там перекусить и покемарить во время обеденного перерыва. По правую руку от Кафисмы сидели венеты, по левую — прасины, а на противоположной стороне ипподрома между ними располагались русии и левки, примыкая к тем, кого поддерживали на этот раз. В силу места жительства да и принадлежности к бюрократическому клану, моя семья относилась к диме венетов, которые в Константинополе считались как бы олицетворением Восточной Римской империи и ее бюрократии, в отличие от прасинов, которые были в фаворе в Риме, а здесь являлись выразителями чувств и амбиций армии. Часть родственников занимала места в нижней части Кафисмы, куда пускали только избранных, а остальные сидели справа и сразу рядом с ней под тканевым навесом, который натягивали в жаркое время года. Для этого из каждой семьи еще на рассвете отправлялись на ипподром крепкие рабы, вооруженные дубьем, которые занимали места сразу для всех членов клана. Места эти уже давно были распределены между богатыми, так что вооруженные рабы занимались в основном тем, что совместно отгоняли наглых и неопытных любителей заработать, не напрягаясь. Как в древнегреческом театра и римском Колизее, каменные, не огражденные ряды террасами спускались к арене. Место было шаг в ширину и два в глубину, считая проход перед ним. Внутри под рядами были самые разные помещения, начиная от торговых лавок и заканчивая туалетами с водяным сливом — прямоугольными помещениями, в которых вдоль трех стен располагались каменные посадочные места с отверстиями, а в середине находился бассейн с проточной водой, которая затем смывала нечистоты, и разложенными на бортиках палками с намотанными на конец тряпками, используемыми после полоскания вместо туалетной бумаги, до которой еще не додумались.

Овальная арена имела четыре дорожки, а в центре располагался каменный разделительный барьер высотой метра полтора и шириной метров десять, представлявший собой как бы выставку языческого искусства: на ней стояли египетский обелиск из бело-розового гранита, покрытый иероглифами, который привезли сюда из Луксора лет пятьдесят назад при императоре Феодосии Первом (я видел его и там, более высокий, не знаю, сколько веков назад, и в будущем Стамбуле, ставшим еще ниже); змеиная колонна — бронзовый фонтан в виде трех переплетенных змей, которые стояли хвостами на бронзовом постаменте с двадцатью девятью ажурными углублениями, а на их головы опиралась трехногая позолоченная чаша — привезенная сюда при Константине Великом из дельфийского храма Аполлона, где была изготовлена из оружия и щитов убитых персов после победы греков при Платеях (мне показалось, что на предыдущем месте, а я заглядывал в этот храм в двух эпохах, змеиная колонна была выше, а в Стамбуле будет и вовсе без чаши); мраморные и бронзовые статуи греческих и римских богов, свезенные сюда из многочисленных языческих храмов, которые я где-то когда-то видел, но уже не помнил, где и когда, может быть, потому, что не дожили до двадцать первого века и стамбульский экскурсовод не рассказал мне о них свою версию.