Зато севернее пожара не было. Оттуда отходили галеры, вандалов и трофейные, и направлялись к марсильяне, которая в паре милях от берега повернула на юго-юго-восток и медленно пошла на веслах, ожидая, когда догонит весь наш флот. Это должно было случиться скоро, потому что никто не мешал захватывать и уничтожать римские галеры. Небольшие отряды и немногочисленные члены экипажей, оставленные присматривать за судами, а так же кораблестроители сразу разбежались. Надежной охраной никто не заморачивался, потому что римляне были уверены, что вандалы не смогут напасть внезапно. Предполагали, наверное, что, если мы рискнем, то плыть будем вдоль берега, поэтому узнают о нашем приближении заранее и предпримут необходимые меры. Каструм римских легионов находился на холме километрах в трех от деревни. Там, наверное, уже объявили тревогу, но, пока соберутся и дойдут до берега, застанут только коптящие головешки.

Обратный путь был немного продолжительнее и тяжелее. Задул западный ветер, который позволял нам идти под парусами, правда, со скоростью всего узла три-четыре, поэтому не шибко уставшие на берегу вандалы предпочли грести. При этом целый день распевали песни и перекрикивались с соседними галерами. Заночевали в открытом море. На этот раз островков было больше. Значит, стали меньше бояться. На следующее утро ветер усилился, поднялась волна, грести стало сложнее. Я приказал взять левее, чтобы идти под парусами курсом крутой бакштаг. Волны теперь били галерам сбоку в корму, меньше воды захлестывало внутрь, и на этом курсе парусные суда развивают наивысшую скорость. Галеры, несмотря на высоковатые для них волны, разогнались узлов до шести-семи. На веслах такую скорость вряд ли бы удерживали больше пары часов. Впрочем, скучать экипажам не приходилось — дружно вычерпывали воду. На марсильяне пришлось взять рифы на парусах, чтобы не оторваться от галер.

Гентон сразу перебрался с биремы на марсильяну, не пожелав мокнуть вместе с соратниками. Обсохнув в моей каюте и вдоволь напившись вина, он принялся расхаживать по марсильяне и давать всем советы. Не скажу, чтобы они были глупыми, но ненужными — точно. Мои матросы и сами знали, что надо делать. Затем пришел на полуют, чтобы, как я скромно подумал, что-нибудь посоветовать и мне.

— Вторая ночевка в открытом море будет тяжелой, — вместо совета произнес он. — Если утром ветер усилится…

То в Карфаген вернется только марсильяна и, может быть, несколько бирем, у которых надводный борт выше, чем у либурн.

— Мы можем не останавливаться, идти всю ночь под парусами. Вывешу на корме светильник, будет ориентиром для галер, — предложил я.

Прозрачного стекла пока нет. Есть цветное, в основном зеленое, и всё мутное. Через такое огонь горящего фитиля разглядишь с трудом. Для меня сделали сужающийся кверху фонарь, передняя половина которого из кусочков слюды. Они тоже не очень прозрачные, но лучше, чем нынешнее стекло. Внутренняя сторона задней половины — это посеребренный экран, усиливающий яркость. Если повесить фонарь на специальный шток на корме, то свет будет виден мили за три.

Гентон прокричал на ближние галеры, что будем идти всю ночь, а те передали на дальние. Когда стало темно, на галерах убедились, что свет фонаря виден хорошо всем, даже отставшим от основной группы, после чего продолжили следовать прежним курсом.

Я проторчал на корме до середины ночи. Думал, что может случиться шторм, который будет явно по мою душу. Если так, то надо быть готовым к перемещению. Ветер не стихал, но и не усиливался. Галеры не отставали. По крайней мере, я видел в темноте светлые пятна парусов. Поняв, что есть шанс побыть в этой эпохе подольше, сдал вахту Евсению и пошел отдыхать в свою каюту, где возле двери лежали наготове спасательный жилет, доспехи, оружие и кожаный вещмешок с едой и серебряной флягой, наполненной красным вином, разбавленным водой. Спал на лавке в кабинете, поскольку на моей кровати преспокойно храпел Гентон. Он знает, что марсильяне шторма не так страшны, как галерам, что благополучно доберется до Карфагена и доложит отцу о выполнении важного задания. А то, что подчиненные могут погибнуть, его не волновало: подданных у отца много.

Евсений, как я приказал, разбудил меня на рассвете. Заодно проснулся и Гентон. Он с удивлением понаблюдал, как долго я бреюсь, умываюсь. Сын правителя вандалов тоже бреет лицо, подражая римлянам, но делает это не каждый день, а, как мне показалось, раз в неделю, и не сам, а доверяет свое лицо и шею опытному брадобрею. Я бы подумал, что Гентон хочет выглядеть брутальнее, но с его рожей это ни к чему. Мы перекусили копченым окороком с красным вином, после чего отправились на полуют.

Ветер чуть усилился и быстрее погнал нас к африканскому берегу. К счастью, не поменял направление. К несчастью, волны стали выше. Гентон устроил перекличку и узнал, что две галеры пропали. Наверное, сильно отстали, но возможен и более печальный вариант.

Примерно через час впередсмотрящий прокричал из «вороньего гнезда»:

— Вижу берег!

Радостная новость тут же полетела от галеры к галере.

Прошло еще с час, и земля стала видна с галер. В носовой части их собирались члены экипажа и молча смотрели на приближающийся африканский берег. Конец их бедам был совсем рядом, еще чуть-чуть — и дома. Мы вышли между Картенной и Цезареей, ближе к последней. Возможно, кто-то из участников военной операции живет в этих краях.

Налюбовавшись берегом с полубака, Гентон вернулся на полуют и спросил меня:

— Что мой отец пообещал тебе в награду за это нападение?

— Ничего, — ответил я. — Он мой правитель, я поклялся служить ему.

— Тоже верно, — согласился Гентон и спросил: — А что бы ты хотел получить?

Я не сомневался, что этот разговор он передаст отцу. Золото мне было не нужно. Того, что есть, хватит на всю оставшуюся жизнь. Да и, несмотря на то, что является обладателем, наверное, самого большого золотого запаса в нынешнем мире, Гейзерих все еще с жалостью расставался с этим металлом. Поэтому я захотел то, что он раздает с легкостью.

— У меня три сына, а имение всего одно, — сообщил я Гентону.

— Да, младшим сыновьям всего достается меньше, — со знанием дела произнес он.

Гейзерих подарил мне сразу три имения. Предполагаю, что он неправильно понял слова своего младшего сына, решил, что три моих сына безземельные. Имения были меньше первого, но доходов с каждого хватит на содержание тяжелого конника и его семьи. Я решил, что старшему сыну отдам два маленьких, среднему — большое, а младшему достанется меньше всех. В придачу каждый получит по две инсулы в Карфагене. Каждая пара приносила доход, немного уступающий тому, что дает маленькое имение. Так что сыновья, распоряжаясь наследством с умом, бедствовать не будут. Дочь в приданое получит дом в городе и одну инсулу. Плюс мужа из состоятельной семьи, потому что такой богатой невестке многие будут рады.

Следующие семь лет были, наверное, самыми спокойными во всех моих жизнях. Не помню, чтобы когда-либо я сидел на берегу так долго. Нет, на рыбалку я все-таки мотался — куда же без нее?! — но в открытом море не появлялся, несмотря на заманчивые предложения от Менно. Подарок Гейхзериха оказался пророческим — Хильда родила еще одного сына, получившего имя Магнус (воинственный). Лаодика решила не отставать и родила дочь, названную в честь моей матери Лидией. Я в очередной раз пересмотрел завещание, оставив сыновьям по имению и одной инсуле, старшей дочери — дом в Карфагене и инсулу, а младшей — две инсулы.

За эти семь лет в обеих Римских империях случилось много всякого. В конце первого лета император Майориан был убит взбунтовавшейся солдатней, которая собиралась прибарахлиться в королевстве вандалов, но так и не смогла переправиться через Гадесский пролив. Злые языки утверждали, что бунт был делом рук Флавия Рицимера. Последний назначил новым императором римского сенатора Флавия Либия Севера, которого отказался признать восточно-римский император Лев Первый. В итоге взбунтовалась другие легионы. Те, что стояли в Сицилии, вместе со своим командиром Флавием Марцеллианом уплыли в Далмацию, которую объявили независимым государством под опекой Восточной Римской империи. В итоге вандалы без боя вернули все потерянные территории на острове.