– Хорошо. Если я могу быть Вам чем-то полезна… Вы темните… Но для меня это не имеет никакого значения. Как и всё, впрочем. Я Вас слушаю.

– Кто к Вам приходил? После суда у Вас были какие-либо беседы с журналистами, например? С адвокатами? Кто приходил к Вам?

Сейчас мне было бы на руку, если бы Татьяна потеряла контроль над собой, напилась бы до слёз и истерик. Высказала бы наболевшее. Но только идиот мог ждать от этой женщины какой-то яркости в проявлении эмоций. Хоть в трезвом, хоть в пьяном виде. Может быть, я и не самый умный человек, но идиотом я не был. Я следил за каждым её взглядом, вздохом, поворотом головы, жестами. Я смотрел, не трясутся ли руки, держащие сигарету. Не появляется ли блеск в потухших глазах. Наверно, такие беседы просто необходимо записывать на видео, а потом тщательнейшим образом анализировать. Но это было бы слишком просто. Слишком просто для этого запутанного клубка событий и искалеченных человеческих судеб.

– Да, конечно, – никаких эмоций, никакого волнения. – Приходили и журналисты, и адвокаты. Много, кто приходил. Риэлтеры, например… – лёгкая усмешка на губах.

Что-то вот тут… Где-то тут что-то есть! Мозги себе не сломай, товарищ Холмс! Зацепи мысль!

– Риэлтеры? Вы хотели продать квартиру?

– Была такая мысль. Здесь очень тяжело. Эту квартиру мы покупали с первым мужем ещё пятнадцать лет назад. После его смерти хотела уехать отсюда куда-нибудь. На работе приятели отговорили. Долго убеждали, что нужно просто сделать ремонт, и станет возможным жить. Я была тогда совсем девчонкой. Для меня советы старших были весомы. Я же осталась тогда совершенно одна: ни родителей, ни друзей, ни мужа.

Хреном тебе по лбу, Сергеев! Нельзя жить, ежедневно хватаясь за голову и восклицая: «Ах, какой же я мудак!» Проще не быть им. Или, по мере сил, стараться им не быть. Или хотя бы им не казаться! Ты мог посмотреть дело, прежде чем соваться со своими задушевными разговорами к человеку? Ты мог выяснить о ней хоть что-то – хоть возраст, профессию?! Ты хоть каплю понимаешь из того, что она говорит?! Хочешь – не хочешь, придётся в этом признаться. Да ещё попробовать обратить это в свою пользу.

– Таня! Видите ли, я не занимался делом Кузьмина. Именно поэтому я и не ознакомился с материалами дела. Я уверен, что Вы меня извините и поймёте. Простите, что я Вас расспрашиваю, ничего не объясняя, что я не знаю чего-то из дела, из Ваших данных… Я пришёл к Вам даже не совсем, как следователь. У меня есть некий частный интерес, – пропади я пропадом за эту ложь. – Я очень постараюсь всё Вам объяснить. Чуть позже.

Татьяна внимательно посмотрела на меня. Вроде, поверила. Я старался быть убедительным. Немного подумала и пояснила:

– Мой муж… первый муж, погиб вместе с моими родителями тринадцать лет назад. Они возвращались с дачи, из Рощино. Там есть очень неудачные повороты на дороге. Стас был за рулём, только купили машину недавно… Он не справился с управлением, и машину вынесло на встречку, под тяжёлый грузовик. Шансов не было ни у кого. Я должна была ехать с ними, но на выходные взяла срочную работу. Компьютер был только дома, ноутбуков тогда не было в таком количестве, даже в нашей, небедной семье, – Татьяна взглянула на моё непонимающее лицо. – Муж занимался бизнесом. Не торговля, не криминал, научные разработки, новые технологии. У отца был свой бизнес, когда-то он начинал с кооператива – строительные материалы, оборудование, вырос до огромной фирмы. Мы жили довольно неплохо… А потом всё рухнуло. Я осталась совершенно одна. Целый год я приходила в себя. Если бы не работа, я бы, наверно, сошла с ума. Только через год я смогла вернуться сюда, в эту квартиру. Я переломала здесь всё: стены, полы, до единого винтика всё вынесла. На работе у меня был непосредственный начальник, очень хороший человек, друг. Он вытащил меня из сумасшествия, вынудил работать без просвета и продыха. Он же буквально насильно заставил меня делать здесь ремонт, сам ездил со мной по магазинам, покупал что-то, пытался хоть чем-то меня заинтересовать. И, в конечном итоге, я сдалась под его натиском. Я пришла в себя, очень много работала, а каждую свободную минуту занималась ремонтом. Приезжала сюда ежедневно, строила рабочих, препиралась с прорабом, заставляла их переделывать что-то… В итоге, жизнь как-то вошла в норму. Теперь моего начальника нет, он умер в пятьдесят девять лет от инфаркта. Так я потеряла последнего близкого человека в своей жизни. А потом появился Нуман. Как свет в окне. Теперь этого света нет. И никто не сможет объяснить мне, почему так случилось. Мы никогда и никому не делали ничего плохого. Мы не обманывали людей, не воровали, не завидовали и не тешили в себе гордыню. То, что мы жили с Нуманом вне брака, так это было временно. Когда-нибудь мы бы обязательно поженились. Нуман хотел закончить институт и добиться чего-либо в жизни. Он бы обязательно этого добился, он был талантливым парнем… Я не знаю, зачем я вам это всё говорю, – женщина немного растерялась, – Вам же хочется узнать совершенно другое.

Я готов был слушать её сколько угодно. Я прекрасно понимал, что просто так она ничего не скажет. Я ловил каждое её слово и пытался вникнуть в суть вещей. За время её рассказа, у меня создалось глубокое и стойкое ощущение того, что эта опустошённая, измученная женщина не имеет ни малейшего отношения к убийству, киллеру и заказу. Теряю время. В любом случае, она или не общалась с убийцей, или не сдаст его.

– Татьяна! – я уже цеплялся за последние шансы. – Вы говорили, что к Вам приходили риэлтеры. Как они узнали, что Вы хотите продать квартиру?

– Они никак не узнали. Они пришли просто для того, чтобы предложить мне её продать. Откуда агентство ритуальных услуг через пять минут после смерти человека знает, как и кому из родственников надо позвонить, чтобы получить заказ на погребение, оставив конкурентов с носом?

– От «скорых», из больниц, от наших сотрудников, – недовольно, но честно ответил я.

– Вот видите! Так же и тут. Не надо прилагать много усилий, чтобы выяснить о человеке абсолютно всё: то, что он остался один, что у него нет никаких родственников, что он нуждается в деньгах, например, или хочет срочно избавиться от ненужных воспоминаний.

– И что, они вот так просто приходят, звонят в дверь и предлагают продать квартиру?

– Да, – просто ответила Татьяна. – Просто звонят в дверь. Улыбаются и прямо говорят: «Мы знаем, что у Вас проблемы, и готовы помочь Вам решить их!»

– А Вы?

– Я отвечала им, что квартира не продаётся, или уже продана. Что-то в этом духе. Но через некоторое время они выясняли, что никому она не продана, и приходили опять.

– То есть, звонили прямо в дверь? Не по телефону?

– У меня нет телефона. Зачем он мне? Я ни с кем не общаюсь. У меня никого нет. Раз в неделю приходит домработница. Она работала у меня всегда, сколько я живу в этой квартире, – Татьяна немного виновато посмотрела на меня, как будто извиняясь за наличие домработницы. – Сейчас я уже не плачу ей, не потому что нет средств, а потому что не вижу никакого смысла что-то делать здесь. Но она всё равно приходит, приносит какие-то продукты. Говорит, что «нельзя так»… – женщина усмехнулась.

Домработница-то права, нельзя так. По крайней мере, есть гораздо более гуманные и цивилизованные способы уйти из жизни, чем травить себя палёной водкой.

– А почему Вы не платите ей? Ведь она всё же помогает Вам.

– Вы думаете, я должна ей платить? – как-то растерянно пробормотала Татьяна. – Да, наверно, Вы правы. Конечно, она же покупает какие-то продукты, пытается хоть что-то здесь убрать, хотя я и сопротивляюсь. Мне не хочется, чтобы кто-то здесь что-то трогал. Пусть всё остаётся, как есть, как было… И потом, – женщина немного оживилась. – Я же подарила ей квартиру. Не эту, у нас была первая квартира, в которой мы жили, когда поженились со Стасом. На Гражданке. У самого метро. Там неплохая кооперативная трёшка, её ещё родители покупали в каком-то лохматом году. Но Вы правы, всё равно надо платить ей. У неё большая семья, а мне всё равно ничего не нужно, – Татьяна снова протянула руку к бутылке, обнаружила, что в ней пусто, встала и совершенно твёрдым шагом вышла из комнаты. Вернулась с точно такой же бутылкой, снова налила и выпила, не поморщившись. У меня даже внутренности содрогнулись.