— Я долго не соглашалась и согласилась-то с великой осторожностью, ничего такого запретного или сомнительно-морального произойти не должно было, поэтому и видео осталось у меня. Да и потом… Пойми, у меня не было причин не доверять Амиру. Просто не было. Он мечтал стать мне настоящим парнем, таким, как у старшеклассниц бывает, придумывал, как мы на последнем звонке будем вальс танцевать. Он казался мне таким взрослым, не по годам серьезный и решительный. Я восхищалась и о плохом не думала…

— И так же обожала его ненормальным обожанием… — Перебила меня Маша, выбрав самые точные слова.

Слова, на которые я не решалась даже наедине с собой.

— Да, но потом предала. — Признаваться, так во всём.

— Предала? Как?

— Мы не фотографировались, это снимки с видео. У нас была запись. Она хранилась у меня. Я не помню, почему и как мне пришла мысль обрезать её. Получилось два видео: полное — оригинал и неполное. И это второе было таким неоднозначным, будто… словно… ну, я как будто отталкиваю Амира, а он всё лезет со своими поцелуями. И вот этот кусочек попал в руки моей мамы. Начались разбирательства, опросы, разговоры с инспектором, психологом. И я… я его предала.

— Ты скрыла полное видео? — Тихо спросила Маша, она сама обо всем догадалась.

— Скрыла. А всем рассказала неправду, обвиняла его, плакала, корчила жертву.

— И тебе поверили, а ему нет… — Уже не вопрос, констатация очевидного.

— Ему поверили потом, когда он раздобыл полное видео и показал его всем. Буквально всем!

— Буквально всем взрослым?

— Всем одноклассникам, которые его заклеймили, обходили стороной, устраивали засады вне школы. Скинул в общую беседу, потом всё разлетелось, как вирус.

— Одна неосмотрительность, взрыв чувств и вы оба… — Голос Маши задрожал, и она не смогла договорить.

— И мы оба там, где мы есть. — Закончила я.

Столько раз перекручивала в голове те события, мучилась, передумывала вновь, как я могла бы тогда поступить, не побойся мамы, её разочарованного осуждения, слухов и домыслов соседей. Столько, что пора уже говорить о прошлом хладнокровно и наотмашь.

Может, Машу это напугает. Но я не могу больше жалеть себя, его. Винить себя, его. Не могу, иначе просто сойду с ума.

— А вас больше не вызывали на опросы? Вообще разве в таком возрасте вызывают на какие-нибудь официальные беседы?

— Когда есть заявление участковому, когда девчонка самозабвенно врет, когда семья у мальчика не совсем благонадежна, когда у него есть старший брат, который показывает соответствующие видео и предлагает повторить, тогда да, опрашивают, беседуют, сопоставляют…

— Почему у него семья неблагонадежна? Из-за старшего брата? — Удивилась подруга.

Она, наверное, знать не знала, что детство может быть таким, друзья могут жестоко предавать, а старшие братья проверять на взрослость далёкими от совершенства способами.

— Отец Амира по молодости был осужден за изнасилование. В школе не было человека, кто об этом не знал, все с одного района, почти с одной улицы.

— Ох… — Выдохнула Маша. — Страшно представить, какую тогда травлю устроили. Сначала ему, потом тебе…

— Я тогда почти сразу выпала из жизни, родители защищали меня, как могли. У него, наверное, тоже всё обошлось, его мама тогда билась за него, как раненая волчица. Она юрист, смогла отстоять обоих сыновей.

— Ты поэтому пришла к нам?

— Да.

— А он зачем сюда же перевелся? Как мама его это одобрила?

Ох, если бы подруга знала, сколько раз я об этом думала, сколько версий перебрала, сколько кошмаров мне из-за этого переснилось, один другого правдоподобнее. И с коробкой — это так, пустяк, хоть и жутко-неприятный.

— Не знаю, Маша, я его не понимаю… То не слышно его, то начинает угрожать, запугивать.

— А что потом? Как реагировали твои родители? — Вернулась к прошлому, которое вполне себе успешно влияет на настоящее.

И мы обе об этом знаем.

— Тема под запретом, все делают вид, что ничего такого никогда не было. Детки просто подурачились, поизучали друг друга. Нравились — разонравились, побаловались и забыли. Взрослые замяли ситуацию.

— А ты? Как ты?

— Мечтаю, чтобы прошлое осталось в прошлом, а я перестала бы чувствовать себя грязной и испорченной.

— Ты же сказала всего лишь поцелуи… — Недоверчивое напоминание-уточнение.

— А ты, что они слишком откровенны. — Признала, что согласна с подругой.

Маша не стала возражать, она до сих пор не могла спокойно смотреть на фотографию из видео, перевернула её лицевой стороной вниз и вообще отложила в сторону, с глаз долой.

— А от тебя тогда многое зависело, да? — Аккуратно-аккуратно прощупывала почву подруга, будто пыталась выбрать особо пострадавшую сторону.

— Да почти всё. Не мучили бы ни взрослые, ни одноклассники. Всё гораздо быстрее бы замяли, в конце концов ничего такого не случилось, стоило только неоднозначность обелить, и всё.

— А как он полную запись раздобыл? Она же только у тебя была.

— Оля, наверное, помогла одолеть меня. — Хмыкнула, ведь подсознательно всегда была уверена, что это сестра постаралась.

— И зачем он эти фотографии засунул вместе с хорошими? — Маша хотела разобрать фотокарточки, плюнула и высыпала всю коробку на стол. — О, тут какая-то надпись. Это тебе.

— Стой, что ты сказала? Эти фотографии? Их много? — Потрясенно повернулась к Маше. Это ведь не оговорка?

— Да, в самом низу целая куча. Я ж с глубины взяла, тут прям профессиональная раскадровка… — И Маша показала мне ворох фотографий.

Я зависла. То есть она не одна, их много. И здесь каким-то образом оказались фотки и с той встречи во дворе лицея, когда я растерянно-несчастным кроликом стояла между двумя взбешенными парнями. Вот тебе и глубина, Мия…

Маша не поняла моего замешательства, она-то не допускала мысли, что фотографию кто-то мог подсунуть. Это я сама себе напридумывала и обвинила.

И вдруг мозг напомнил, что лента показалась мне кособокой, может, Дэн просто открыл коробку? Получается, я зря его во всех смертных обвинила?

А если не зря? Он всё равно странный, своеобразно-странный, никогда не могу угадать, что у Эндшпиля на уме. Как вот такому доверять…

Подруга передала мне пустую коробку. Заторможенно поняла, что там какую-то надпись нужно прочесть. Да, нужно посмотреть.

"Это только наше. Твоё и моё. Таким и останется".

Прочитала сначала про себя, потом вслух. Уже нет никаких секретов.

— Горбатого лепит. Так заморочиться, украсить, сложить, поставить на парту как подарок-загадку, который сто пудово привлечет внимание всех в классе, и подписать "только наше". И это после его правды Эндшпилю. Он нормальный или как? Думает, что ты возьмешь и поверишь?! Вот наивняк!

Встречает мой виновато-понурый взгляд.

— Погоди-погоди. А ты взяла и поверила? — Возмущению Маши нет предела. — Мия, ты чего?! У вас такое прошлое, лебеда не вырастит! Да и новенький не особо внушает доверие. Вообще не похоже, что готов простить, забыть и двигаться дальше. Ты посмотри только, какие фотки насобирал, Мия!

— Почему ты так уверена? Мы с Амиром по-настоящему ещё даже не поговорили… — Заглядывала в непроницаемые глаза подруги.

Но она оставалась неумолимой.

— А у вас были все шансы это сделать, но вы выбрали самое легкое, он — обвинять, а ты — каяться. Ходил и волком на тебя смотрел, на игре только тебя и сталкерил. Хотел любой ценой выиграть, чтобы прошлое ваше расчехлить. При всех! Так низко и подло! Мия, ау! Это ещё то, что я видела, а сколько всего было за моей спиной?!

Остановилась, чтобы перевести дух и закатить глаза.

Голос Маши всё чаще срывался на крик, хорошо, что в библиотеке мы оказались одни и некому было на нас шикать.

— Не нужны тебе разговоры с этим ненормальным! — Подытожила уверенным восклицательным подруга.

— Ещё пять минут назад мне показалось, что тебе его жаль…