— Тогда ты ещё укажи, что есть перевод на немецкий. И цену надбавь, больше покупателей клюнет. — Бросаю невзначай, к слову, сдавая своё полюбившееся и неожиданно возникшее хобби.

— Всех трех?

Денис не стал уточнять очевидное, сразу понял, откуда растут ноги у немецкого перевода. И я в очередной раз отметила про себя его тактичную догадливость. Повезло Инге, которая знает Дениса ближе и лучше меня…

Так, стоп. Мия, стоп! Не туда, не та бухта, нет-нет-нет. Не сворачиваем, не заворачиваем, не причаливаем. Нет!

Что у меня спросил? Вопрос вылетел из головы, силюсь вспомнить, но всё впустую.

— Что ты спросил? — Всё-таки переспрашиваю.

— Ты всё перевела?

— А, да. Да, все три реальности. Нужно было чем-то себя занять в ту неделю, вот я и…

Не знаю, зачем впихнула эти оправдания. Какая разница, захотела и перевела. Захотела и до дыр засмотрела Астру. Она в свободном доступе, могу делать, что хочу, пока авторские права не нарушаю.

— Хорошо. Я скажу покупателю, он как раз интересовался переводами на другие языки. Сколько мне накинуть в цену?

Непонимающе смотрю на Дениса, и он, видя моё замешательство, уточняет.

— Как ты оцениваешь свой труд?

— Мне… Ты что! Да мне ничего не нужно. Это было для себя, для наслаждения. Я… Нет, мне не нужны деньги! — Для пущей убедительности даже руками помахала, отнекиваясь от вопроса с подвохом предложения.

— Тогда перевод целиком и полностью твой. — Заявляет безапелляционно, поднимается из-за стола и отходит к кухонным шкафчикам.

— Но…

— Мия, я не присваиваю чужой труд. — Не даёт возразить, перебивает своей категоричностью.

— Хорошо, я поняла. Но я не знаю, во сколько оценить перевод. Ты можешь сам решить с наценкой? — Сдаюсь, признавая и принимая безапелляционность Дениса.

Это его принцип, и его нужно уважать. Я понимаю это. И принимаю, да.

— Могу. Но… — Разворачивается ко мне, замирая с чайником в руках. — …ты возьмешь деньги. Все!

Ну взять-то возьму, только…

— И потратишь на себя, в своё удовольствие! — Добавляет, смекнув, о чём я успела подумать.

Вот чёрт! Вот не всегда мне его догадливость на руку!

Хмурюсь, куксюсь, в общем, всячески показывая, как не хочу соглашаться с таким условием. Вот совсем, абсолютно. Денис не прерывает эту мою пантомиму, просто наблюдает со стороны, как зритель.

И это меня жутко напрягает, я раздражаюсь и выпаливаю своё полусогласие. И всё-таки оставляю себе место для маневра:

— Оки, в конце концов, я с величайшем удовольствием потрачу деньги на хакера, который поможет мне доказать всем мою нормальность.

— Мне не нужны деньги.

— Что?

Я как будто потеряла нить разговора. А при чем тут он? А! О! Ох, нет-нет. Это уже слишком большая помощь, мне же потом не расплатиться!

— Я уже нашла одного студента. Он обещал сделать всё возможное.

— Хорошо, значит на мне остаётся всё невозможное. — С какой-то странной беззаботностью ответил Денис, развернулся к плите и поставил чайник на огонь.

Мда… не мне с такой неумолимостью тягаться.

Чай мы пили уже при нормальном освещении, поэтому я с лихвой осознала, как глупо было не снять линзы. Всё же не даром называют дневными, после сна глаза становятся сухими, не проморгаться, будто ветер задувает прямо в зрачки, даже сквозь веки.

И, как назло, именно сейчас Денис дал мне почитать всё, что нарыл на Тузова и на Олю. Смотрю в монитор, а глаза жжёт нереально, мне бы сейчас капли какие, хотя бы Тауфон, минут пятнадцать и была бы я огурчиком. Очень тяжело сконцентрироваться на врагах, когда глаза отказываются видеть доказательства.

Теперь и снять линзы не смогу, как целый день буду ходить со своим плохим зрением, да ещё и на камчатке сидеть…

— Тебе плохо? — Спросил Денис, когда я в очередной раз ладонями растирала веки.

— Не, терпимо.

— «Терпение — медицина бедных». — Бросил невзначай, но поймав мой уставший взгляд, добавил. — Бунин.

— Бедность не порок! — Хмурюсь и отвожу глаза, пытаюсь снова сосредоточиться на переписке Тузова с неким Х.

Как успел рассказать Денис, на Олю найти что-то резко компрометирующее, однозначное не так-то просто. В чате с Амиром она если и переходит на меня, то просто называет «туртушкой» и съезжает с разговора, откладывая его до личной встречи. А вот Тузов оказался более говорливым и развязным с своих соцсетях.

— А настоящее свинство… — Продолжил Денис, и я поняла, как облажалась с пословицей, не ту выбрала, совсем не ту.

— Ладно, значит побуду бедной свинкой. — Махнула рукой, показывая, как мне всё равно на все эти беседы про терпение и терпеливых.

— И всё-таки? Глаза болят?

— Нет, всё хорошо. — Отрицательно покачала головой, не отрываясь от ноутбука. — Знаешь, меня что-то во всём этом смущает, а что именно, понять не могу…

Постаралась увести тему, хотя меня действительно тревожили какие-то смутные ощущения. Будто я смотрю на картину, а она всего лишь подделка. Хорошая, качественная, но фальшивка.

— Ты не снимала линзы? — Из настойчивости Дениса можно было бы сварганить настойку, самую крепкую, терпкую!

— Нет. — Отвечаю на выдохе. — Я бы не смогла сейчас так свободно читать с монитора.

— У тебя зрение начало портиться после того случая?

— Фактически… Да, наверное, да. Но это рано или поздно всё равно произошло бы. — Поднимаю глаза на Дениса, вижу его серьёзный взгляд. — У меня у отца была близорукость, мне тоже передалось. Тот случай просто стал спусковым крючком, не более.

Встаю из-за стола, чтобы подлить себе кипятка в уже остывший в чашке чай, краем глаза замечаю, с каким облегчением Денис откидывается на спинку стула и как расслабляются его скрещенные на груди руки.

— Надо было тебе только одну коробку отдать, другую оставить на запас.

Я посмотрела через плечо на Дениса. Всё-таки он невероятный!

— А зачем ты мне их вообще дал? Ещё и бесцветные…

— Чтобы ты перестала прятать свой настоящий цвет.

— Э-это не из-за Оли! — Теперь обернулась всем телом. На память сразу пришла та оговорка Инги в общей беседе класса. Они ведь все реально могут думать, что я так скрываю наше «родство».

— А почему? — Наклонил голову набок, взгляд из серьезно стал каким-то внимательно-зазывающим, бросающим вызов.

— Просто выбрала мамин цвет. Всё, никаких других «аллюзий»! — Отвечаю, немного подумав, тщательно взвешивая все слова, вдруг потом они смогут быть истолкованы как-то не так.

С чаем возвращаюсь к ноутбуку.

— Напиши родителям, чтобы тебе привезли линзы.

— Не хочу. Пусть остаётся так. — Каждое упоминание о родителях отзывалось неприятным сердцебиением, суетливым, нервозным.

— Ты опять себя жалеешь.

Такое простое и прохладное дополнение, как констатация факта, у меня возникло желание оспорить или оправдаться, а то и всё вместе.

— И в чём тут жалость? — Рассердившись на всё и сразу, немного жестко выпалила я.

— Почему ты не хочешь встретиться с родителями? Почему ты маме не позвонила, а отправила какую-то куцую смску?

Складка между бровей пролегла у меня, наверное, ещё больше и глубже. Я сердилась и злилась, что разговор наш с оборзевшего изверга свернул на мои отношения с родителями, что вообще то хрупкое и невесомое, которое возникло в темноте и тишине, так бездарно рушится из-за нелепого разногласия.

— Потому что жалею себя, не хочу видеть их, слышать. Потому что опять будут смотреть на меня, как на потрескавшуюся вазу, которая когда-то была нормальной и не доставляла хлопот своей болезненностью. Жалею себя! Всё, доволен?

— Как ты думаешь, почему твои родители, которые даже к Маше с ночевкой не отпустили, вдруг ничего не сказали против нашей ночи?

Я непроизвольно прищурилась. Всё настолько просто, почему заставляет меня это озвучивать? Или к чему он клонит?

— Боятся, что я порежу себе второе запястье!

— Они доверились тебе.