К ногам будто гири привязали, а они и рады тянуть и тянуться к земле, давя на весь позвоночник и одним махом высасывая даже крохи оставшейся воли.

Так не хотелось никого видеть. Грешным делом подумалось, что вот совсем не расстроюсь, если никто встречать не выйдет, да и вообще мелькнет перед глазами только завтра утром.

Но не зря говорят, хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах, вот очень даже не зря. Желаний это тоже касается, ага.

Не успела я снять пуховик с шапкой, как нарисовалась Оля, куда-то шла важной такой особой. И нет, чтобы пройти дальше: остановилась, уставилась на меня и навалилась очередным нагоном:

— Не запылилась! А где букет? — С места в карьер. И даже не шифруясь.

— Он тебе новый купит. — Нет желания привычно молчать, хотя вымотанная, как после двухчасового беспрерывного плавания.

— Что за букет? — Спросила мама, выходя из кухни с чашкой в руках.

Наверное чаевничают. Странно, время-то для приема пищи уже позднее.

Я обернулась на маму, потом посмотрела на Олю, давая ей шанс рассказать. Ну или как-то иначе выкрутиться. Мне было настолько безразлично, что она придумает. Но она молчала.

Махнулись мы ролями, видимо. А мама всё ждала ответа, причем от меня. И как поведет себя Астра в своей третьей реальности?

Махнула головой, отгоняя невовремя жужжащие мысли. Вот совсем не до них сейчас, всякая чепуха в голове засела, неужели не вытравить теперь. Ох, приплыли. Спасибо, Эндшпиль, низкий поклон!

— Мия? — Аккуратно позвала мама.

А что я теряю, если скажу правду?

Мама будет волноваться. Она до сих пор не знает, что Тузов перевелся в мой класс. Во всяком случае от меня точно не знает. Я опять посмотрела на Олю, которой, казалось, совсем некуда спешить, стоит, пытается язвительную улыбку скрыть, а не получается: глаза выдают.

Слишком много козырей у вас с Тузовым, Оленька. Дотянула я. Дотерпела…

— Мам, я тебе соврала. Гулять меня позвали не девчонки, а Тузов.

Поймала себя на мысли, что не могу назвать его по имени. Даже про себя, язык не поворачивается.

Хм… И давно этот ларчик открылся?

Ладно, сейчас не об этом. Пристально вглядываюсь в лицо мамы.

Она не хмурилась на моих словах о вранье, наверное, слишком доверяет и думала, что я преувеличиваю. Но знакомая фамилия яркой зарницей прошлась по ещё недавно спокойному лицу.

— И букет подарил он. Букет моих нелюбимых конфет. — Продолжаю, глядя на маму и чутко отслеживая её реакцию.

Я боялась, ей станет плохо, а тревога настолько заполонит её сердце, что мне до конца её чудесного положения придется отмалчиваться, утаивать или вообще лгать. Сейчас была важна каждая эмоция, весь мир сузился до неё — моего самого дорогого и любимого человека.

Мама слабо улыбнулась, чашка в руке дрогнула, но вторая рука тут же пришла на помощь, восстановив равновесие. Может, и мы так сможем: поддержать друг друга, успокоить.

— Пойдем поговорим на кухне? — Полувопрос, полупросьба.

Да, нам это нужно. Это именно то, что нужно.

Киваю и возвращаюсь к обуви, которую ещё так и не успела снять. Краем глаза заметила совершенно обалдевший взгляд Оли. На каждый туз, есть джокер, сестренка!

Невольно улыбнулась, а она это заметила. Как подскочит прямо ко мне, даже не знала, что Оля умеет быть такой быстрой.

— Совсем не жалко маму? Решила и второго угробить? — Ехидно спрашивает она. Но за этим ехидством кроется ещё что-то.

И это что-то — её слабость. А значит — моя сила.

Поднимаю голову, смотрю Оле прямо в глаза, всё так же слегка улыбаюсь.

Сильная, смелая, напористая, неуступающая, несдающаяся. Но обиженная и сама собой запуганная. Я впервые в жизни понимаю, что нечего её бояться. Совершенно!

И можно было ей ответить, осадить, выбить почву из-под ног либо, наоборот, закинуть удочку с двусмысленной наживкой. Но вот не хочется. И не потому, что устала и предстоит возможно один из самых серьезных разговоров с мамой.

Я слишком долго берегла силы и это меня уменьшало, уменьшало, пока не превратило в «простую». Обидно, больно, но, наверное, он был прав. А я так не хочу. Не хочу!

Хочу маленького торжества, своего. Пусть это будет моё «спасибо» за букетик!

Разворачиваюсь и ухожу на кухню. Запираю за собой дверь на замок. Вообще закрываю все двери, через которые можно попасть к нам с мамой.

Лишние уши не нужны, а особо любопытные пусть утешаются фантазией. У мстителей и обиженок она изобретательная.

На столе уже стояла вторая чашка, вкусно дымился чай. Прохожу ко столу, понимаю, что мама не очень удивилась моим махинациям с запираниями, и это меня немного успокаивает.

— Как он тебя нашёл?

Мама перешла сразу к делу, это проще, легче и менее болезненно, чем растягивать, натягивать нервы, превращая их в оголенные провода.

— С этой четверти он учится в моём классе. Перевелся, мама удачно устроилась на работу, помогли и Тузову.

— Как он?

— Как ты себя чувствуешь? — Правда правдой, но заботу и внимательность никто не отменял. Ни один изверг не стоит маминых нервов.

Вообще ничего не стоит, как сегодня выяснилось.

— Здоровье у меня крепкое, Мия. Я не буду зря переживать, если увижу, что ты справляешься. — Мама коснулась рукой моей руки и крепко сжала, поддерживая.

— Он стал взрослым. По-настоящему взрослым, не как тогда хотел. Но обижен, винит меня, не скрывает, что до сих пор ненавидит. — Говорю спокойно, как факт, данность, которую ни оспорить, ни оценить.

— Досаждает?

— Не без этого. Один сегодняшний букет чего стоит. — Хмыкаю, печально улыбаясь.

— Он снова переходит границы? — Чувствую, как на душе у мамы становится всё беспокойнее.

— Мам, я хочу рассказать всё, как оно есть. Но для начала ты должна знать, мне ничего не угрожает. Повторения истории не будет. Денис, тот самый Денис Соломонов здорово приспустил гонор новенького.

От удивления мама дернула рукой, задев чашку и чуть не разлив чай.

— Денис? Он тебя защищает?

Не хотелось говорить, что возможно эта его защита временна. Но и совсем придумывать тоже не вариант…

— Он и его мама сегодня спасли мой вечер. — Лучше полуправда, чем наглая изворотливость.

— Как они это сделали?

Тревожность мамы вытеснило удивление, которое росло как на дрожжах. Да, лучше так. Эмоция тоже сильная, но, очень надеюсь, не губительно сильная.

И я рассказала маме всё. Как на духу. Даже про коробку. Как на исповеди, честнее, чем в той странной мастерской.

Мама не перебивала, слушала с таким вниманием, что иногда мне становилось не по себе, но я тут же брала себя в руки: так и нужно, это и есть неравнодушие, участливость. И уважение.

Закончила я всё беспристрастным заявлением, что в помощи психолога больше не нуждаюсь.

— Мия, ты уверена?

— Абсолютно! — Я подвинулась ближе к маме, взяла её за руки и, глядя в глаза, сказала очень важные для нас с ней слова. — Я хочу выкарабкаться сама. Сегодня я поняла, что могу.

Мама облегченно улыбнулась, и в уголках её ласковых глаз заблестели слёзы.

— Я всегда с тобой!

И мы обнялись. Уставшие, опустошенные, но абсолютно счастливые.

А я уже знала, что сделаю завтра. Каким оно будет, моё завтра. Не без джокеров, конечно!

Думала, моя решимость отпугнёт кошмары, заставит их сжаться, и я наконец спокойно посплю. Но где уж там.

Сначала мне снилось всё и сразу, неразбериха скачет на белиберде, а погоняет их абсурд. Потом стало вырисовываться что-то конкретное.

Темный-темный лес с высокими дубами, совсем молоденькими и столетними, но каждый из них рос высоко, до границы неба. Непроглядный туман, вязкий, густой, можно было схватить и комки налепить. Он обволакивал все дубы и делал их ещё страшнее.

Бреду, не зная дороги, не догадываясь о цели. Кромешная сизо-серая мгла окружала меня со всех сторон. Под ногами витиеватые бугры, коряги, корни, пронзающие землю.