До этого застывшей рукой рисую большой круг, показывая на всё и сразу: кабинет директора, ситуацию, нашу беседу.

— Да, только не моего. — Хмурится, не нравится мой тон.

А как мне разговаривать с тем, кто, видя состояние Инги, так бездушно и равнодушно отверг её просьбу, а проще говоря — послал?! А если случится мне вот так подойти, попросить, когда-нибудь и меня пошлёт? Терпеть не могу парней, пацанов, которые могут себе позволить разговаривать с девушкой, как с безделушкой какой-то, как с грязью под ногами!

Как можно протягивать линзы мне, когда ещё недавно не дал помочь Инге? Что за Двуликий Янус?!

— Тебе совсем не жаль Ингу? — Вырывается вопрос, который всё это время вертелся на языке. — Она же твоя девушка!

— Бывшая девушка! — Исправил твёрдо, как отрезал и брезгливо выбросил за ненадобностью.

— А что бывшая девушка перестает быть человеком?!

— Ты злишься, потому что не смогла спасти. Но решившего что-то сделать невозможно спасти. — Отвечает спокойно, с тем страшным вчерашним спокойствием, леденящим душу.

— Инга упала случайно! — Не могу поверить, что Денис оспаривает несчастный случай.

На что он намекает? Неужели ему теперь везде мерещатся потерянные да сдавшиеся?

— Да, упала случайно. Но она хотела упасть.

— Как такое можно хотеть? Ты не видел, как она потом плакала? Как ей было плохо?

— Это ведь она порезала тебе запястье?

— Допустим. Какая сейчас разница?

— Инга никогда не умела быть плохой до конца. Слишком совестливая. Она ждала и хотела наказания. От тебя, от меня, от случая — неважно. Хотела и ждала.

— Нет, не может быть! — Всё ещё не хочу верить в этот бред.

Да, Инга переживала, да, она изменилась, поникла, но я была уверена, что это не из-за того случая, не из-за меня, а из-за Дениса…

— Ты слышала, что она шептала. — Слова как вердикт, обязательный для приговора.

— Она была на эмоциях… — Уже не так уверенно спорю. Добавляю только для того, чтобы не сдаться первой фразе. Белый флаг так быстро поднимать неприлично…

— Да. На эмоциях. — Соглашается. Больше ничего не добавляет, никак не продолжает, итак понимает, что выиграл.

Удивительно, Денису никогда не нужна победа любой ценой. Нечестная, унижающая и растаптывающая противника, которому становится стыдно и противно от себя. Он вот сейчас согласился, чтобы я не чувствовала себя ещё ужаснее.

— Они ненавидят нас. Кто-то тебя, кто-то меня, и в этом их промах. Разобщенность. Друг друга используют. — Говорит и смотрит на стену впереди. На болотные обои, на картину Куинджи.

Куинджи?! «Радуга»! Не может быть…

Свет пронзает мрак, жизнь побеждает уныние, незнание, глухоту и немоту — близорукость сердца. Не репродукция, не отголосок искусства, а оно самое.

— Мия, грозовые тучи оберегают цвет. Иногда они необходимы.

Аккуратно забираю из рук Дениса упаковку с линзами. Он поворачивается ко мне, высвобождаясь из радостной неволи искусства. Достает из кармана брюк антисептика, протягивает мне. Беру, не отнекиваясь, больше не подвергая сомнению его поступки.

— Пацаны подогнали, вроде хороший.

— Спасибо! — Принимаю протянутое и хорошенько обрабатываю руки: пальцы, ногти.

Смотрит как я снимаю линзы, как надеваю новые. Не отворачивается. Смотрит, но не наблюдает, как за какой-то невидалью. Не смущает, не раздражает. Я никогда не надеваю линзы при посторонних, даже при отце иногда стесняюсь, отворачиваюсь, ухожу, прячусь. Сейчас… не знаю, нет прежних ощущений, совсем.

— Когда ты успел их захватить? — Расправившись с важным делом, спрашиваю я.

— Серый принёс. — Мой удивленный взгляд заставляет Дениса нарушить законы его привычной односложности. — Тот, что к тебе подходил, пытался со взломом помочь.

А-а-а, так значит он Сергей. Приятно познакомиться, хоть и заочно.

Так, стоп. Но обе коробочки были у меня. В сумке!

— Он…

— Маша вытащила и дала. — Ответил на незаданное, но подуманное.

Сразу отлегло. Не хватало, чтобы кто-то лазил в моей сумке. А Маше можно, тем более это она вчера её собрала и с собой забрала, чтобы ничего не случилось и этот мой вспыльчивый пофигизм не использовали против меня же.

— Спасибо. Спасибо тебе и ему.

— Мия, в лицей едет мой отец. Возможно, и твоих позвали. Я не знаю, что будет и чем закончится, но я здесь. — Денис похлопал свободной рукой по обивке диванчика.

Знаю, что я должна была ужаснуться первой новости, что она та самая, плохая, которую обычно хотят слышать после хорошей. Но я услышала только «я здесь».

Здесь!

Первым нарушил наше уединение хозяин кабинета. Директор, как ему полагается, вошел без стука, настежь распахнув дверь, да так сильно, что показалось, она вот-вот сорвется со своих надежных петель. Эффект потрясающий, я сразу вжалась в кровавый бархат.

Николай Петрович широким шагом, шагом покорителя и победителя, прошёл к своему столу, но, в последний момент передумав садиться на привычное директорское массивное кресло, остановился напротив нас.

— Слишком многие жаждут вашего линчевания! — Слова предполагали задумчивость, но сказано было так, что по телу прошёл озноб, хотя в кабинете теплее, чем где бы то ни было в лицее. — Поговорим, пока не нагрянул легион?

Я посмотрела на Дениса, ожидая, что ответит он. Хоть какой-нибудь знак, как нам вести себя. Вроде бы Николай Петрович не настроен против нас, может, он действительно хочет разобраться во всём по справедливости, честно и досконально?

Но Денис молчал. Смотрел немигающим взглядом на директора, без злости, без какой-либо настороженности, просто внимательно, но с глубоким уважением. Смотрел и с ответом не спешил.

Ясно-понятно. Не сдаем, не жалуемся, не оправдываемся. Я поджала губы, принимая эту тактику и полностью доверяясь Денису. Не мне с моим недавним промахом учить такого снайпера.

— Как самонадеянно! — Насмешливо проговорил директор, не дождавшись от нас желания сотрудничать.

Он обошел свой дубовый стол и сел на кресло, которое удивительно шло его комплекции и широте характера. Сам Николай Петрович — мужчина не просто видный, монументальный. И не крупный, не тучный, но здоровый. Выправка безукоризненная, не фальшивая, не под копирку сильным мира сего. Нет, она такая естественная, что сам весь подтягиваешься в присутствии директора. Между собой в лицее это называют эффектом «Нипе».

И сейчас я этот эффект ощущала прямо-таки физически. Если бы не решение во всём доверять Денису, выдала бы всё-всё как на духу. Все явки и пароли. Все!

Теперь в тишине мы сидели втроем. Сказать, что время ползло, ничего не сказать. Но то, что мы дожидаемся не только отца Дениса, стало понятно уже очень скоро: Николаю Петровичу позвонили с охраны, спрашивая разрешение на пропуск маме Инги. Она дошла до кабинета директора не скоро, наверное, в первую очередь навестила в медпункте дочь. Но всё же дошла первой.

Я, надув щеки и неестественно округлив глаза, отчаянно выдохнула, совершенно позабыв, что, согласно этикету, это более чем дурной тон.

Мама Инги вошла со стуком, с лучом солнца, пробившимся сквозь занавеску и озарившим её левую половину лица.

Словно вспышкой по сознанию высветилось воспоминание, как точно так же пылало лицо Ольги, когда она приходила ко мне в комнату, нагоняя ужас своей внезапностью и обвинительными словами.

Когда сидела в полумраке комнаты с лампой в руках, со стеклянными пугающими глазами и искривленным в ядовитой ухмылке ртом. Когда зловещим шепотом зачитывала все комментарии в группе «Подслушано» нашей старой школы, когда смаковала каждое обзывательство в мой адрес, в адрес моей мамы, папы и Амира.

Я вздрогнула. Неприятное предчувствие подползло совсем близко, уже не скрываясь за напускным спокойствием.

Я неспокойна! Я боюсь. Грядущего разговора, вот такого пронзительно-ненавидящего взгляда мамы Инги. Теперь ещё больше боюсь. Всего боюсь. Но беспощадной неожиданности больше всего.