— Спасибо! — Шепчу губами. Думала, не услышит, не увидит, но Денис кивает в ответ, принимая мою благодарность.

Возвращается к своему стулу, но не садится, стоит боком ко мне. Пристально, не мигая, смотрит в стену напротив.

— Марина, мне всё равно, что он отец, родитель и так далее. Он хочет свободы, новой семьи, он их получит. Ни я, ни мама в его жизни не останемся. Всё, спокойной ночи. Выспись и не думай о нас.

Отключается. Блокирует телефон, но ещё какое-то время стоит так.

Наверное, мне должно быть неловко, некомфортно, что я невольно присутствовала при такой беседе. Но… я ничего этого не чувствую. Мне кажется, как будто сам Денис не хочет, чтобы я это чувствовала. У него ведь был выбор: сказать, что не может разговаривать, что перезвонит позже, или выйти в другую комнату, закрыв плотно дверь на кухню.

Но он ничего этого не сделал. Не хотел? Не знаю, но я вновь почувствовала легкий стыд за то, что не рассказываю, когда он просит, не отвечаю, когда он спрашивает прямо.

Какие у меня остались причины не доверять Денису? Да он даже уже и в мыслях не Дэн, не Эндшпиль, чего я тогда скрываю, боюсь? Ведь он единственный за столько лет, кому искренне интересно, а как себя чувствую я. Что переживаю, передумываю я.

— Какая у тебя будет фамилия? — Спрашиваю шёпотом, боясь спугнуть его мысли.

Денис сглатывает, оборачивается. Кидает телефон на стол, прерывая всё плохое и мрачное.

— Юманов. — Отвечает, присаживаясь.

— Ю-ма-нов. — Протягиваю, пробуя на вкус каждую букву, их сочетание. — Красивая. Знаешь, я так люблю букву «ю». О, ещё «р», «н», «и». Они какие-то особенные, люблю слова, имена, где они встречаются. Они как песня детства, которая хранит всё светлое, доброе, мягкое. — Делаю паузу, подбирая удачное слово. — Ностальгическое.

Когда говорю всё это, на Дениса не смотрю. Мне кажется, глядя ему в глаза, я бы ни за что не осмелилась озвучить эту свою странность. Но вот так, присматриваясь, всматриваясь в кухонный шкаф, — запросто.

— Фамилия дедушки. — Поясняет Денис, и я понимаю, что ему понравилась моя реакция.

Как? Не знаю, просто чувствую. Может, это воспаленная фантазия, и я уже много чего себе сама придумываю, выдаю желаемое за действительное, но вот так. Так, как есть!

Поворачиваюсь. Теперь разговаривать как-то легче. Этот ответ был приглашением продолжить, глупо профукать такой момент.

— Великого и непоколебимого полковника в отставке?

Денис смеется. Не тихо, громко, разрывая тишину в клочья. Смех красивый, с нотками гордости. Заразительный — не могу не улыбнуться в ответ.

Сон давно как рукой сняло, но теперь мне так хочется узнать больше о Соломоновых-Юмановых, что даже если меня сейчас возьмут и несправедливо погонят досыпать положенные два часа, я ни за что не сдвинусь с места.

— Ага, того самого! — Отсмеявшись, отвечает Денис.

— А как он себя чувствует? Это ведь он спас… — Замираю на полуслове, не могу закончить вопрос.

Не понимаю, с чего вдруг он пришёл мне в голову и вырвался на язык. Но как уж есть. Слово не воробей, как говорится…

Боюсь реакции Дениса, вдруг я его сбила с ног, ледяной водой облила. Насильно вернула в страшные воспоминания.

— Он сильный! — Кивает и смотрит как будто сквозь меня. — Он спас дочь, это главное.

Чувствую, что собственноручно задушила разговор, который мог лится речкой полноводной, а сейчас почти сошёл на нет. Судорожно искала, за что бы зацепиться, что бы ещё такое спросить, как бы продолжить.

Хоть как-нибудь, а.

Есть вариант, способ, но… Всё, никаких «но», Мия!

— Когда у моей мамы случился выкидыш, я проходила курс лечения от депрессии. Это сложный, долгий процесс, но мне разрешили оставаться дома, не мыкаться по клиникам. Мы с ней были два сломленных человека, которые друг друга и погубили. В тот день мы с отцом и Ольгой приехали навестить маму. Она…

Комок подступает к горлу, мешая говорить. Но я сглатываю и продолжаю, потому что, если остановлюсь, не расскажу уже никогда.

— …она была готова к любому исходу, перестала бороться за здоровье, жизнь. Ничего не говорила, но как будто не принимала нас, прогоняла своим равнодушием, безразличием. А мы сидели в палате, старались говорить о будущем, просто говорить. Но глаза мамы всё равно оставались пустыми. Я обнимала её, крепко-крепко, гладила, целовала. Старалась забрать её боль себе, но я не понимала маму, просто не могла понять, потому что сама такого никогда не чувствовала. И мы ушли.

Опять беру паузу, чтобы сделать вздох, не глубокий, рваный, но сделать. Больно, очень больно это вспоминать…

— Я ушла, а Оля вернулась. Не в палату, нет. Вернулась вот так, в комнатку для врачей, медсестер, которые неотрывно наблюдают за состоянием пациента. Она вернулась, а я нет. Мама обернулась, но увидела не меня. Не я освободила её от пустоты…

Комок разросся до таких размеров, когда говорить стало уже невозможным. Болезненный спазм сдавил горло, защемил шею, ободком сковал голову.

— Вы об этом не разговаривали, но это осталось между вами. — Не спрашивая, утверждая, сказал Денис.

Он меня понимает. Понимает, как никто другой.

— Да. Осталось той стеклянной стеной, через которую можно друг друга видеть, но не чувствовать.

— Спасибо тебе!

Сейчас я знаю, за что. Не за охранников, вертухаев или врача. Нет. Не за это, поэтому просто принять благодарность я уже не могу.

— Замени всех, стань всем и сразу, жди. Будь рядом и жди. И никогда не позволяй себе мысли, что мама проявила слабость. Не позволяй думать, что она оступилась, ошиблась, предала. Лиля сильная. — Улыбаюсь сквозь слезы, собравшихся в глазах пеленой. — Она такая красивая, грациозная, хрупкая. Но сильная!

Впервые после признания смотрю на Дениса. Его глаза блестят.

Не от слёз. Такие, как он и его дедушка, не плачут.

— Твоя мама восхитительная, Денис Юманов! — Улыбаюсь шире. Ещё шире и искреннее.

— Ты всегда мешаешь мне…

Начинает и осекается. Моя улыбка меркнет, я не понимаю его реакции. Я вообще так редко понимаю, что он говорит; чувства понимаю, но вот слова…

Хмурюсь.

— Ты всегда мешаешь мне чувствовать себя чудовищем.

Мои глаза округляются, а пелена вмиг пропадает, иссыхает!

— Ты ведь не забыла про «простую»? — Спрашивает, чуть наклонив голову набок.

Смотрит внимательно, но так, будто знает ответ.

— Не забыла… — Отвечаю, но медлю признаться до конца.

Ай, была не была!

— В какой-то момент твоё мнение стало для меня очень важным. — Решаюсь.

Что ж, признаваться и кается — так до конца, момент не простит полумеры, получувств.

— «Простая» потому, что непохожа на маму.

Несколько слов, короткое объяснение, даже не извинение, не оправдание однажды брошенного, именно объяснение. А сердце в груди стучит, как сумасшедшее.

Непроизвольно улыбаюсь, одергиваю себя, даю мысленные оплеухи и другие пинки-пощечины, но сдержаться не могу. Улыбка, как непослушный ребенок, делает всё наперекор.

— Мы разные, Денис. — Говорю только для того, чтобы не выглядеть совсем уж дурочкой с такой-то шальной улыбкой.

— Я знаю, Мия. — Четко, твёрдо, но с лёгкой улыбкой.

И сидим мы так, как два сбрендивших чудака, смотрим друг на друга и улыбаемся. Я всё шире и шире, а Денис — светлее. И ничего не гложет, не ноет, не беспокоит. И всё кажется теперь такими пустяками.

— Я Астру продаю. — Прерывает улыбчивое молчание неожиданным и невероятным.

— Потому что в ней больше от Лили? — Аккуратно интересуюсь я, ступая, как сапер по минному полю, в любой момент ожидая взрыв и пропасть.

— Основная причина в этом. — Кивает, потом, подумав, добавляет. — Я понял, что не люблю это, силы уходят, а удовольствия больше нет. На голом желании аллегоризировать уже не вывожу.

Я так хотела спросить, а что он любит, что чувствует поистине своим, но сдержалась. При всём откровении этой утренней тишины и темноты, мы ещё не так близки. Да, наверное, не так близки…