Ощущение безвылазной безнадежности сковало сердце, не отпуская и жаля последнюю надежду на что-то светлое. Одиночество. Туман. Высокие исполины, которым нет дела до меня и моего страха. Они вечные, они не я.

Бреду от ствола к стволу, от бугра к бугру, от корня к корню. Больно падаю на колени, но понимаю, что должна подняться и идти дальше, поэтому поднимаюсь и опять плетусь.

Около одного ствола замечаю что-то светлое, едва выделяющееся очертание. Фигура! Силуэт человека! Тянусь к нему, обхожу ствол со всех сторон, но не могу дотянуться, достать. Ноги уже не чувствуют земли, от усталости забились и онемели. Руки, поцарапанные корой, тоже почти одеревенели.

Вдруг, когда я почти уже сдалась достать ускользающий силуэт, эхом раздалось:

— Простая, простая, ты простая. Не выберешься. Оставайся со мно-о-о-й!

Резко просыпаюсь. Руки и ноги свело, будто я действительно побывала в том страшном лесу. Сердце готово выпрыгнуть из груди и не терпеть больше такую меня.

Касаюсь руками лица, они ледяные, неприятные. Пробегает холодок по телу. На мгновение закрываю глаза, чтобы прийти в себя, оклематься, ещё раз сказать себе, что это всего лишь сон.

Помогает, но не сразу. Совсем не сразу. Шумный свист ещё долго рвется из груди, словно я как минимум марафон века пробежала.

Что за дурной сон!

Тянусь к ночнику, с третьей попытки всё-таки удается попасть в заветную кнопку, и полумрак в комнате рассеивается. А я вижу свои родные углы, знакомые очертания реальности.

Так дело не пойдет. Что я за дохляк такой, мнительный да ещё и впечатлительный. Всё к сердцу, всё к нему предателю такому…

А вдруг это знак? Как тогда?

Я встала с кровати, немного походила по комнате, чтобы размять ноги да и в целом привести себя в порядок. Хаотичная монотонность помогла. Кровь, наверное, наконец обратно вернулась и начала правильно питать мозг, а не абы как, чтоб только инстинкт выживания один из всех и остался.

Посмотрела на часы. Три ночи. Прекрасно, до подъема ещё четыре часа, а, может, и все пять, не к первому же уроку. Ага, а сна теперь ни в одном глазу. Замечательно!

Я пыталась лечь, закрыть глаза, но сон всё равно не шёл. Даже страшный, даже полудрема решила не облегчать мне жизнь. Ну что ж, значит займусь чем-нибудь приятным.

Беру со стола книжку, нужно почитать, отвлечь мысли вымышленным, чужим. Но, как назло, взгляд только и ловит это кошмарное, въедливое слово, во всех его формах ещё. Вот же гадство!

Простая, простой, простые, простоватые, простецкий, простенький, простяк.

Ладно-ладно. Мы ещё посмотрим, кто кого. Вскакиваю с кровати, возвращаю книгу на стол. Нужно найти чистый блокнот или тетрадь какую. Сто лет ничего о чувствах и эмоциях не писала, но сейчас самое оно. Иначе сожрут меня заживо и не подавятся!

Маленький блокнотик отыскался с трудом, но зато был под настроение. Черным-черным, как сама бездна, что смотрит на нас, когда мы смотрим в неё. Смотримся.

Чистая страница, новая, белая, разлинованная. Воплощение самого порядка и определенности, а в голове ворох мыслей и ни одной подходящей, чтобы быть первой на этой белизне.

На глаза попадается та сама «Переписка». Я так и не смогла тогда взять её в руки, дочитать, слишком провокационной она была. Но сейчас не зря из всех мелочей на столе я выхватила именно её.

Открываю и опять вижу странную цитату Шиллера.

И мысль, словно молния, пронзает. Да, она очень подходит, чтобы стать той самой первой. И всё. Поток слов льется, успевай только записывать. Не так ярко и образно, но записываю всё. Всё, что мучило, досаждало, нервировало, испытывало. Всё, что могла вспомнить именно здесь и сейчас.

Уже запястье покалывало от непривычных ощущений, перетрудилось. И пальцы начала неприятно зудеть. Но я всё писала, не могла остановиться.

Когда закончила, выдохнула. Прикрыла глаза, глубоко вдохнула. И решила перечитать.

Мамочки!

Первым порывом было разорвать все листы. Не жалея, наоборот, костеря последними междометиями.

Он. Сплошной Дэн. Почти в каждом предложение.

Как он смог? Когда умудрился пробраться ко мне в голову? Когда его мнение добралось до моего подсознания?

Что происходит? Что это опять за манипуляции…

Я снова злилась сначала на него, потом на себя. А потом память опять подкидывала мне общие моменты, разговоры. Переглядки.

Докатились, Мия! Сливай воду, иначе утонешь, дурочка!

Убрала блокнот на самую нижнюю полку тумбочки. Вот четыре года ничего не писала, и не надо было начинать. Правильно, что тогда решила порвать с этим неблагодарным занятием — рефлексией. Нечего тут анализировать. Тоже мне удумала носиться со своей эмоциональностью.

Давай опять погрязнем в себе, был же уже опыт, отчего бы не повторить, правда?!

Как неопытная малолетка, ей-Богу!

Оставшиеся часы я читала. По многу раз перечитывая, вновь и вновь возвращаясь к страницам, которые проглядела, продумала. Упорно, с какой-то ненормальной настойчивостью пыталась докопаться до сюжета, который ускользал.

Ладно, стоит признать, что плюсы в этой самой рефлексии всё же есть. И в проснувшемся желании писать.

Теперь-то я точно знаю, что власть сменилась… Тузов на всех пяти листах не упомянут ни разу!

Посмотрела на его «подарок», в свете настольной лампы коробка уже не казалось такой красивой и прекрасной, да и лента выглядит корявым отростком. Что ж, извини, Тузов, отдать, как обещала, не получится.

Планы меняются.

Я умудрилась опоздать в лицей. К первому уроку редко опаздываю, а тут ко второму еле собралась. В общем-то случилось очевидное и вероятное: как ночь проведешь, так и днём запоешь.

Чуть ли не впервые в жизни решила изменить своему стилю, подкраситься, завить волосы. И всё шло отлично. До поры до времени. Пока не обнаружила, что часть косметики, которую мама дарила мне ещё на прошлый день рождения, уже не в духе, срок службы истек в декабре.

Но глаза я всё же подвела, а ненавистный прыщ на щеке, упорно не желающий затягиваться, замазала и припудрила. Лёгкие светло-коричневые тени, немного туши.

Возиться непривыкшей и необученной мне пришлось очень долго, я пыхтела, как чайник, сотый раз спрашивая себя, на кой чёрт это нужно. Но нет, нужно и всё тут! Объяснение отличницы-тепличницы, как сказала бы Маша.

Но припозднилась я всё же не из-за этого. И не из-за плойки, с которой тоже пришлось помучиться. В общем, совсем не из-за прихорашиваний.

Разговор с отцом стал таким же шоком, как и моё неожиданное желание намарафетиться. Если мама встретила бодрую и улыбающуюся меня радостными объятиями и ласковыми комплиментами, то отец был как в воду опущенный.

И всё бы ничего, ну утро не задалось, это я уж как никто понимаю. Только его взгляд исподлобья, который неотступно следовал за мной, пока я нам всем накрывала на стол, меня сначала безумно смущал, а потом стал отчаянно нервировать. И весь ореол красоты и хорошести, над которым я старательно корпела не один час, рассыпался некачественной мозаикой.

На кухне были мы одни, но спрашивать, что случилось, я не решилась. А потом уже и Оля спустилась, села на своё место, начала что-то щебетать о своём — высоком и успешном, и я упустила заветное время.

Маму вырвал важный разговор, позвонила особо боязливая пациентка, которую лучше утешить сразу, иначе получат врачи бомбу с часовым механизмом. И беседа эта так затянулась, что хочешь не хочешь, а мне пришлось сесть за стол с остальными домочадцами.

Странные взгляды не прекратились. Но я не выдержала и вопросительно посмотрела на отца. Что за кошки-мышки, все уже взрослые, можно рубить правду-матку и не бояться обидеть ребенка.

Ох, если бы я тогда знала, о чём зайдет разговор, трижды бы покарала свои мыслишки. Ну ничего, потом мне удалось это сделать в разы больше.

— Мия, это правда, что Тузов Амир теперь учится в твоём классе? — Откладывая нож с вилкой, спросил отец.